Епископ Каллист (Уэр) - Внутреннее Царство
Соединенный общим путем со своими братьями, монашествующий (совсем как равви Зуся) берет на себя их вину и соучаствует в их покаянии. В «Достопамятных сказаниях» можно найти немало подобных сюжетов.
«Два брата, монахи, пришли в соседний город, чтобы там продать работу свою целого года, и остановились в гостинице. По продаже рукоделия один пошел закупить нужное для них, а другой остался в гостинице и по наущению дьявола впал в любодеяние. Уходивший брат, возвратясь, сказал оставшемуся: «Вот, мы запаслись всем нужным, возвратимся в келию». Другой брат отвечал: «Я не могу возвратиться». Когда же брат стал упрашивать его, чтобы он возвратился, /… /, этот исповедал ему грех свой. Я, сказал он, когда ты ушел от меня, впал в любодеяние, и потому не хочу возвратиться. Брат, желая приобрести и спасти душу брата, сказал ему с клятвою: «И я, отлучившись от тебя, подобным образом впал в любодеяние; однако воротимся в келию и предадимся покаянию. Богу все возможно: возможно Ему даровать прощение за покаяние наше… " Они возвратились в келию свою… Потом пришли ко святым отцам, пали к стопам их, стеня и воздыхая, проливая обильные слезы, исповедали им падение, которому подверглись. Святые старцы наставили их на делание покаяния и дали заповеди, которые они исполнили тщательно. Несогрешивший брат приносил покаяние, как бы сам согрешил, за согрешившего, по великой любви, которую имел к нему. Господь призрел на подвиг любви: открыл святым отцам тайну, и что за любовь того, кто не согрешил, а подверг себя труду покаяния для спасения брата, даровано прощение и согрешившему. Вот что означает «полагать душу свою за брата». [ [233]] Для нас особенно значима последняя фраза, поскольку именно она говорит о том, что мученичество немыслимо без сопричастности.
Живший в IX веке св. Иоанникий Великий идет еще дальше — он принимает на себя не только покаяние, но и искушения ближних. Встретив однажды совсем юную монахиню, обуреваемую «плотскими похотями», св. Иоанникий зазвал ее к себе и велел положить руку ему на шею. Когда девушка сделала так, как он просил, святой стал молиться о том, чтобы мучительное искушение оставило монахиню и перешло на него. Так монахиня освободилась от терзавшей ее похоти и вернулась к своей обычной жизни; но ужасное искушение мучило теп ерь святого. Этот сюжет также упоминается в связи с матерью Марией[ [234]].
Мысль о том, что христианин способен, в самом прямом и неискаженном смысле этих слов, «нести бремена» искушений и страхов другого, составляет центральную идею романа Чарльза Уильямса «Сошествие во ад». Полина Анструзер обретает свободу, только позволив Питеру Стенхоупу взвалить на себя груз ее тайного гнева; с другой стороны, Лоуренс Вентворт, отказавшись от «пути замены», опускается все ниже и ниже, в полное одиночество ада.
«Ношение бремен» составляет существенную сторону духовничества, как оно понимается в православной монашеской традиции. Для св. Иоанна Лествичника или св. Симеона Нового Богослова, равно как и для русских старцев XIX века, духовник — не просто «советчик» или «наставник», изрекающий отвлеченные истины с безопасного расстояния, и не тот, кто произносит формулу «отпущения грехов» в узко–юридическом смысле этого понятия, но также и главным образом, ходатай или anadochos, который предстоит за своих духовных чад, соединяется с ними в любви, берет на себя всю тяжесть их вины, гнева и ответствует за них на Страшном Суде[ [235]]. Недаром св. Варсануфий Газский уверял своих учеников: «Я забочусь о вас больше, чем вы сами заботитесь о себе… Господи, приведи моих чад вместе со мной в Твое Царство — или вычеркни меня из Твоей книги… Я заслонил вас своими крылами и несу ваши бремена и ваши обиды… Каждый из вас, как сидящий под сенью древа… Я был бы рад положить жизнь за вас». [ [236]] Духовный отец — икона Христа Доброго Пастыря — призван «полагать жизнь за овец» (Ин 10, 11)[ [237]]. Духовное отцовство — то же мученичество.
Всеобщее призвание
Логика наших рассуждений побуждает нас говорить не только о мучениках в прямом и буквальном смысле этого слова — т. е. о тех, кто в гонениях принял смерть ради Христа, но и тайном, скрытом мученичестве монашествующих и духовников. Это неизбежно, ибо мученичество — всеохватное понятие и всеобщее призвание. Если «стать мучеником» означает «взять крест и нести его со Христом», причем взять добровольно и нести, соединяя свою боль со страданием Христовым и болью всего мира, значит, к мученичеству призван каждый христианин. Каждый из нас несет свой крест, и каждый в каком–то смысле мученик. Где мы умрем за Христа — на арене, в газовой камере или в концлагере, — зависит, по большей части, от внешних, неподвластных нам обстоятельств и политических условий, в которых мы живем. Однако, примем ли мы этот крест изнутри, зависит только от нас.
Христианская община очень рано открыла ценность «незримого мученичества». «Я каждый день умираю», — пишет апостол Павел (1 Кор 15, 31). Мученичество, смерть за Христа — не отдаленная, «запредельная» возможность, но данность повседневного опыта. Св. Климент Александрийский, размышляя в III веке об «истинном гностике», подчеркивает, что он (т. е. гностик) призван к постоянному мученичеству: «Он должен стать мучеником в ночи, мучеником днем, мучеником в речах, в повседневных делах, в самом своем естестве»[ [238]]. Эту мысль продолжил Ориген в «Призывании к мученичеству». Юношей он стал свидетелем смерти своего отца, убитого в Александрии во время гонений на христиан в 202 году, и с тех пор пылко желал разделить его участь. Он стал вести аскетическую жизнь, которую считал подготовкой к будущему мученическому подвигу, и вместе с тем заменой мученичества, если его призвание все же окажется иным. Он различал «явное» и «тайное» мученичество или мученичество совести (martyrdom of conscience). [ [239]] Если первое — удел немногих, то ко второму призваны все.
В середине того же века св. Киприан Карфагенский делает это различие более зримым. Он говорит о «крас–ном и белом мученичестве». «Красное» — мученичество крови, пролитой во времена гонений, «белое» — мученичество жертвенного сострадания и дел милосердия в мирные времена[ [240]]. Ирландские мистики пошли еще дальше. У них появляется идея «красного», «белого» и «зеленого» мученичества: «красное» — это пролитие крови во имя Христово, «белое» — отказ ради Христа от всего, что дорого, т. е. согласие на жизнь странника, паломника, добровольного изгнанника, «зеленое» мученичество означает «освобождение от дьявольских похо–тей постом и трудами», т. е. путь аскезы в повседневной жизни. [ [241]]
Оригеново понятие «тайного мученичества» нашло воплощение в монашестве IV века. Около 311 г., во время гонений при императоре Максимине, «отец монашества» св. Антоний Великий оставляет пустыню и идет в Александрию, чтобы поддержать мучеников в их испытаниях, готовый и сам, если будет к тому призван, пострадать вместе с ними. Однако его призвание было иным, и потому, когда гонения закончились, он вернулся в пустыню и умножил аскетические подвиги, «каждый день терзаемый, подобно мученику, своей совестью», как пишет его биограф св. Афанасий[ [242]]. «Отдай кровь и прими Духа[ [243]]» — говорили монахи первых веков. Дар Утешителя стяжается только «мученичеством совести», каждодневной смертью аскезы. «Отказаться от своеволия — все равно, что пролить кровь», — учит св. Варсануфий. [ [244]] Святость, как утверждает Евагрий Понтийский, требует внутреннего мученичества: «Не думай, что можешь стяжать добродетель без борьбы до пролития крови»[ [245]]. Монашествующие становятся мучениками внутри «благополучного» христианского мира, не подвергающегося более гонениям извне.
Однако аскетический путь тайного мученичества предназначен не только для монашествующих. Те, кто избрал семейную жизнь, тоже призваны к мученическому подвигу[ [246]]. Общность совместной жизни супругов и детей требует того самого отсечения своей воли, которое св. Варсануфий называл «пролитием крови». Взаимная любовь, ликующая и самозабвенная, вместе с тем не может не быть жертвенной. Такое представление о семье предельно четко выражено в православном таинстве венчания. Да, в молитвах говорится о радости, но это радость креста, «радость, ею же возрадовалась св. Елена, обретя крест». Кульминация таинства — коронование жениха и невесты венцами. Это венки победителей, предназначенные для тех, кто восторжествовал над греховными страстями, и вместе с тем — мученические венцы, ибо без внутреннего мученичества, без Добровольного согласия страдать вместе с другим настоящего супружества быть не может. Недаром, когда нововенчанная пара трижды обходит алтарь, священ, ник несет перед ней крест [247], а хор поет тропарь святым мученикам.
