Николай Агафонов - Непридуманные истории (сборник)
Дом мама содержала в строгом христианском благочестии. Неукоснительно соблюдались все посты и обычаи, усвоенные ею от своих родителей, крепкой крестьянской семьи из-под Пензы. Когда отец делал матери предложение, она поставила ему непременное условие, чтобы Бога чтить и законы Его блюсти. Папа не возражал, даже иногда сам с ними в церковь ходил. Под Пасху, раз в год, обязательно причащался.
Потом что-то в их семейных отношениях дало трещину. Мама объясняла Вике это тем, что лукавый восстал на семью, позавидовав христианскому житию. И естественно, говорила мама, ударил нечистый в самое слабое место – в отца. Стал его через начальство восхвалять как лучшего работника авиационного завода, передовика производства. Наградили отца грамотой и бесплатной путевкой в санаторий. Там, в санатории, искуситель рода человеческого подсунул папе женщину-соблазнительницу, сгубившую его душу.
Вика помнит день расставания с отцом. Он пришел пьяный, когда они читали вечерние молитвы перед сном. Зашел в комнату, дыхнув винным перегаром, и уселся на стул у стола, как был – в уличной одежде и обуви. Видя, что на него не реагируют, отец, громко хмыкнув, произнес с издевкой:
– Что, с Богом беседуете, а со мной разговаривать не желаете?
Мама, спокойно отложив молитвослов, решительно повернулась к отцу:
– А ты для храбрости поддал, чтобы признаться, что к этой блуднице ходишь? Так об этом уже весь сборочный цех знает, если не весь завод. Вот и иди к ней жить, а в мой дом нечего грязь носить! – и она указала на чемодан с его вещами.
Папа, вначале стушевавшись от этих слов, взялся было за ручку чемодана, но вдруг, бросив его, закричал:
– А мне надоело, каждый день только и слышишь: «Господи, помилуй, Господи, помилуй…» Устроили тут богадельню, понимаешь ли. Человек сам своей судьбы хозяин! Человек, между прочим, звучит гордо!
– Напился, несешь разную чушь, – перебила его мама. – На митингах своих это будешь говорить, а сейчас – скатертью дорога к своей потаскухе.
– Не смей так говорить об этой женщине! – закричал яростно отец и кинулся на мать с кулаками.
Тут Вика решительно встала между мамой и отцом. Наткнувшись на взгляд дочери, он застыл на месте, увидев в нем одновременно и страх, и горький упрек. Опустив кулаки, отец, как бы оправдываясь перед ней, пробормотал:
– А чего она так людей оскорбляет, никакая она не потаскуха, обыкновенная женщина.
– А как же ее назвать, если она чужих мужей уводит?! – в сердцах выкрикнула мама.
– Я сам ухожу, – как-то обреченно сказал отец и, взяв чемодан, направился к двери. Уже в дверях он обернулся: – Прости, доченька, своего папу.
Вика дернулась было к отцу, но мать решительно удержала ее за плечо. Как только дверь захлопнулась, мать упала на кровать и зарыдала. Она проплакала всю ночь, а утром после прочтения молитв сказала:
– Все, доченька, теперь знай: папа погиб. У тебя нет отца, а у меня нет мужа, но Бог милостивый, проживем одни. О нем надо забыть.
Вика молча обняла ее, детское сердце подсказывало, что маме очень тяжело и нужна ее поддержка. Хотя ей самой было не легче: она никак не могла примириться с мыслью, что у нее нет больше отца.
…Глядя вслед уходящей соседке и предаваясь своим горестным воспоминаниям, Вика уже не помышляла идти на свою остановку. Пошла обычным маршрутом: через несколько кварталов Безымянки к Кировскому проспекту, чтобы там сесть на автобус. Эту нехитрую конспирацию она проделывала каждое воскресенье, направляясь на службу в Покровский собор. В свои тринадцать лет Вика прекрасно понимала, что пока о ее вере не знают окружающие, и особенно в школе, жизнь будет протекать относительно спокойно, как у всех. Но как только ее вера перестанет быть тайной, жизнь превратится в сплошной кошмар. Поэтому как могла, так и сохраняла свою тайну, ощущая себя кем-то вроде партизанской связной в тылу врага.
В автобусе она внимательно оглядела пассажиров, нет ли знакомых. Когда случалось встретить в автобусе знакомых, она выходила за две остановки до собора и шла туда пешком переулками. На этот раз все было спокойно. Придя в собор и купив свечей, она подала записочку о здравии, в которой, кроме мамы и себя, первым в списке написала погибшего Виктора. Женщина за свечным ящиком ее поправила:
– Доченька, у тебя, наверное, записочка об упокоении, а ты пишешь: «О здравии».
– Почему? – удивилась Вика.
– Так вот Виктор этот на войне, наверное, погиб, тогда надо писать: «Убиенного воина Виктора».
– Нет, тетя, он жив, это мой папа, он только в Бога перестал верить и из семьи ушел.
– Да, действительно, гибнет человек, – вздохнула женщина, – пиши лучше «заблудшего Виктора» и молись, доченька, Божией Матери «Взыскание погибших». Твои-то чистые молитвы скоро дойдут.
От свечного ящика Вика отошла радостно-взволнованная. Вот оно, простое решение, как же она сама не догадалась! Она всегда во время службы стояла недалеко от амвона с левой стороны, как раз напротив особо чтимой в Самаре иконы Божией Матери «Взыскание погибших». Но никогда в голову ей не приходило задуматься о названии иконы. Теперь это название звучало как обворожительная музыка: «Взыскание погибших». Вот кто может вернуть к жизни погибшего папу! Да, именно Она, именуемая «Взыскание погибших». Всю Божественную литургию Вика не сводила умоляющего взора с образа Божией Матери.
Со службы домой Вика вернулась в приподнятом настроении. Весна в этом году ранняя, следующее воскресенье – Вербное, а там Пасха. Она поставила на плиту разогревать суп и тихонько запела:
– Христос воскресе из мертвых… – Но тут же спохватилась, прикрыв рукой рот: – Что это я делаю? Идет Великий пост.
Мама на заводе работала по скользящему графику, и в это воскресенье как раз была ее смена. В ожидании ее прихода Вика уселась с ногами на кровать, взяв учебник географии.
Скрипнула дверь, в комнату ввалился папа. Вика сразу определила – выпивший.
– Здравствуй, доченька, а мама на работе? Это хорошо, я с тобой пришел повидаться, соскучился.
– Проходи, папа, я сейчас тебя супом накормлю.
Приход отца, несмотря на то что он был пьяный, все равно обрадовал Вику.
– Небось постный суп?
– А как же, пап, твой любимый, с грибами. Помнишь, мы их в прошлом году собирали?
– Да, прошлый год был хороший, грибной. Ну давай суп. – Немного поев, он отложил ложку. – Что-то без ста граммов не идет, дочка.
– Папа, ты же раньше не пил! – с упреком сказала Вика.
– Ну, не пил, а сейчас хочется. Я ведь, дочка, проталет… прота… – ему никак не удавалось выговорить слово «пролетариат», и он махнул рукой. – Ну, словом, мы из рабочих. У меня и отец был рабочий, и дед был рабочий – целая династия. Отец мой на Путиловском работал еще при царизме, тридцать рублей получал, а между прочим, корова тогда пять рублей стоила. Шесть коров получал, вот так! Рабочий класс, дочка, – это же движущая сила революции. Это мама твоя из кулацкой семьи, они собственники, вот за Бога и держатся. А нам, протале… протале… ну, словом, нам, рабочим, нечего терять, кроме своих цепей, мы должны за советскую власть держаться, а она Бога не признает. Так что ты плохо о папе не думай, у нас с мамой идиотические, тьфу ты, то есть я хотел сказать – идеологические расхождения.
Он придвинул к себе тарелку и замолчал, в раздумье помешивая ложкой суп. Потом снова заговорил:
– Я ведь, доченька, маму твою за геройство полюбил.
– Как это, папа? – удивилась Вика.
– А вот так. Сорок второй год, наши отступают по всем фронтам. Фашисты к Волге у Сталинграда выходят. А у нас – приказ товарища Сталина эвакуировать авиационный завод из Воронежа в тыл, сюда, в Куйбышев. Демонтируем мы завод, оборудование грузим в эшелоны, а тут немецкие бомбардировщики налетели – такое началось! Ну, меня осколком и ранило. Лежу, кровью истекаю, думаю, конец пришел. А мама твоя под бомбами ползет ко мне. Перевязала рану да меня, бугая, до медпункта на себе, маленькая, худенькая, но все же доволокла, не бросила.
Отец рассказывает, а Вика видит, как по его щекам текут слезы. Никогда она не видела, как отец плачет. Сама тоже зарыдала, кинулась к нему на шею:
– Папа, папочка, а ты вернись, пожалуйста, мама простит!
– Нет, доченька, я твою маму знаю, крепче кремня она. Не простит… Да и я тут, потому что выпил, а так – бесполезно.
Отец встал и тяжелой походкой направился к двери.
– Папа, я за тебя молиться буду Божией Матери «Взыскание погибших».
Отец обернулся и долго смотрел на дочь, а она – на него.
– Молись, доченька, если Бог есть, я думаю, Он твою молитву услышит.
…Подошел долгожданный день Святой Пасхи. Перед тем как пойти на ночную службу, мама с Викой тщательно подготовились.
На Пасху подходы к собору перекрывались нарядами милиции и комсомольскими дружинами, чтобы не пропускать в храм молодежь и детей. В прошлую Пасху Вику развернули назад, не пропустив в собор, но в этом году они решили пойти на маленькую хитрость. План был прост. Недалеко от собора в одном из глухих дворов Вика переоделась. На ноги надела старые боты, поверх своего нарядного платья – старый мамин халат и большой темный платок, надвинув его глубоко на глаза. Она сгорбилась и под руку с мамой благополучно прошла в собор через все кордоны милиции и патрулей. В соборе, радуясь, что сумела обвести вокруг пальца богопротивников, Вика скинула халат и платок и переобулась в туфли. Когда закончилось это преображение из старушки в девочку-школьницу, она подняла глаза, и душа ее прямо похолодела от страха. С наглой ухмылкой на нее глядел Игорь Белохвостов, ученик 10 «Б» класса их школы. На рукаве его красовалась повязка, означающая, что он – в комсомольском патруле.
