Моисей Рижский - Библейские вольнодумцы
В дошедшей до нас древнеегипетской религиозной литературе, главным образом эпохи так называемого Среднего царства (с конца III тыс. до н. э. до середины II тыс. до н. э.), сохранился интереснейший текст, в котором тот человек, который его сочинил, вкладывает ответы на эти вопросы в уста самого бога, творца и управителя мира:
"Сотворил я четыре добрых дела внутри ворот небосклона:
Сотворил я четыре ветра, чтобы мог дышать каждый во время его, — это одно из них (этих дел).
Сотворил я воду половодья великую, чтобы пользовался ею малый и великий, — это (другое) дело из их (числа).
Сотворил я человека всякого подобным другому и приказал, чтобы они не делали зла — это уже их сердца нарушили повеление мое — это (третье) дело из их (числа).
Сотворил я склонность их сердец, чтобы не забывали о Западе (т. е. о неизбежной кончине), чтобы творили они жертвы богам номов — это (четвертое) дело из их (числа)"[73].
Этот древнеегипетский текст был, конечно, настоящей теодицеей. Устами бога автор текста настаивает на том, что бог никак не повинен в господстве зла в мире людей. Бог творил людям только добро, он создал ветер, т. е. воздух для их дыхания, и регулярные нильские паводки, без которых Египет, где дожди являются величайшей редкостью, превратился бы в пустыню и жизнь людей была бы невозможна. И бог это сделал в равной мере на пользу "малым и великим". Бог сотворил людей "подобными" и запретил им творить зло, а если люди чинят друг другу злые дела, то это потому, что они нарушили божественную заповедь, и если они страдают, то по своей же вине. Пусть же они не забывают о неотвратимой смерти и пусть приносят жертвы своим богам, чтобы искупить свои провинности и заслужить посмертное воздаяние. Вот явный смысл этой теодицеи. Но, таким образом, автор ее дал также ответ и на вопрос о смысле жизни отдельной личности. Жизнь человека на земле, которую сами же люди превратили в царство зла, тягостна и полна страданий. Но она приобретает смысл, если человек своим поведением, угодным богу, заслужит его милость, и в этом случае человеку после смерти будет обеспечено вечное и блаженное существование на том свете, истинное счастье, которое только и заслуживает, чтобы его добиваться.
А теперь обратимся еще к одному уже упоминавшемуся в предыдущих главах древнеегипетскому тексту, относящемуся примерно к тому же времени, что и предыдущий, т. е. к эпохе Среднего царства, к "Разговору разочарованного со своим духом (душою)".
Произведение это написано в форме диалога между человеком и его духом. Напомним: несчастный, сломленный жизнью человек решил покончить с собой. Но так как у него не осталось никого из близких ему людей, кто мог бы позаботиться о его погребении, совершить погребальный культ, то он просит об этом своего духа (душу), который должен также и последовать за ним в загробный мир: "Будь милостив, дух мой и брат мой, и будь моим погребателем, который будет приносить заупокойные дары и стоять у носилок погребения". Дух сперва отказывается. Он убеждает человека, что и в земной жизни есть свои радости: "Проводи же приятно время, забудь заботы". Нет смысла ускорять свою смерть. У него, духа, самого нет никакого желания торопиться на тот свет. А что касается погребения и заупокойного культа, то об этом вообще не стоит беспокоиться, ведь и у тех, кто строил себе гробницы из гранита, жертвенники так же пусты, как у тех, кто умер на берегу, без родных и зарыт в горячий песок. Ведь даже бедняк, обрабатывающий свой клочок земли, чтобы не умереть с голоду, и потерявший семью, съеденную крокодилами, изо всех сил цепляется за свою жалкую жизнь и не хочет умирать. В ответ несчастный человек объясняет духу, почему жизнь для него стала невыносимой, а смерть желанной:
"Я говорю: "Есть ли кто-нибудь ныне?" Братья дурны, друзья ныне не любят. Я говорю: "Есть ли кто-нибудь ныне добрый?" Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым сердцем убог, добряком везде пренебрегают… Нет справедливых. Земля отдана злодеям… Я подавлен несчастием, и нет у меня верного друга. Злодей поражает землю, и нет этому конца. Смерть стоит передо мной, как выздоровление перед больным… Как желание снова увидеть свой дом, после многолетнего пребывания в плену. Кто находится "там" (т. е. на том свете), уподобляется живому богу, карающему за грехи того, кто их делает. Кто находится "там", будет стоять на корабле Солнца и давать отборное на храмы"[74].
Мир полон зла, человека окружают злодеи и предают родные и друзья. Сам он добр и праведен, но слаб и бессилен вступать в борьбу за справедливость на земле. Он верит в богов и в лучшую блаженную жизнь на том свете, и вот он решил для себя ускорить переход в этот иной мир. Он не видит смысла длить свою жизнь на земле ради ее временных и ничтожных радостей, к чему призывает его дух. Но что означают возражения духа, этого второго "я" человека? Что могут означать вольнодумные и скептические речи духа о загробном культе, о бессмысленности заупокойных обрядов, занимавших такое важное место в традиционной египетской религии? Что может означать этот спор человека со своим духом, как не раздвоенность и борьбу с сомнениями в душе самого автора? Страдальцу все же удалось убедить своего духа последовать за собой на тот свет. Но удалось ли автору текста преодолеть свои сомнения, сохранить в себе традиционную веру?
С большей уверенностью мы можем, пожалуй, судить о взглядах, автора другого текста того же времени, известного под названием "Песнь арфиста" (эта песнь начертана на папирусе рядом с изображением слепого арфиста, может быть, автора или певца, исполняющего эту песнь). Вот строки из этого текста:
"…Исчезают тела и проходят. Другие идут им на смену со времени предков. Боги (т. е. цари), бывшие до нас, покоятся в своих пирамидах, равно как и мумии и духи погребены в своих гробницах… Что с ними сталось?.. Никто не приходит из них, чтобы рассказать о них, поведать об их пребывании, чтобы укрепить наше сердце, пока вы не приблизитесь к месту, куда они ушли… Пока ты жив, возливай мирру на голову свою, одеяние твое да будет из виссона, умащайся дивными истинными мазями богов. Будь, весел, не дай твоему сердцу поникнуть, следуй его влечению к твоему благу… и не сокрушайся, пока не наступит день причитания. Не слушает тот, чье сердце не бьется, жалоб, а слезы никого не спасают из гроба. Итак, празднуй, не унывай, ибо нельзя брать своего достояния с собою, и никто из ушедших еще не вернулся"[75].
"Песнь арфиста" исполнялась во время заупокойных пиров как своего рода memento mori, и характерно, что в содержании этой песни нет даже намека на утешение. В ней совсем не рисуются утешительные картины райской жизни покойного на священных полях Налу, — это холодная констатация: никому не известно, что там происходит; ведь никто еще не вернулся оттуда, чтобы поведать живым, правда ли то, что так подробно и красочно рассказывают и расписывают жрецы о загробной жизни. "Песнь арфиста", по существу, была вызовом официальной религии, учению о посмертном существовании, и это была откровенная пропаганда гедонизма в жизни.
Перед тем как расстаться с Древним Египтом, мы приведем еще одну надпись, относящуюся к еще более позднему этапу его истории, к началу I тыс. до н. э.: "То, что происходит после конца жизни, — это страдание, оно лишает тебя того, что ты имел до этого; ты пребываешь в могиле без сознания; когда наступает утро, которое (для тебя) не наступает, ты ничего не знаешь и спишь, когда солнце поднимается на востоке; и ты не можешь пить, хотя рядом с тобой (жертвенное) пиво".
Эта надпись из погребения Небнечеру, жреца верховного бога Амона. Как известно, скептики и маловеры среди служителей богов встречались не только в Египте и не только в древности.
Мы привели три разных ответа, которые дали на вопрос о смысле жизни человека и роли в ней бога мыслители Древнего Египта более трех с половиной тысяч лет тому назад. Эти ответы типичны, подобные можно было бы найти в философской и религиозной литературе ряда других древних народов, например шумеров и вавилонян, индийцев, греков. И они непреложно свидетельствуют о том, что всегда и всюду сомнение сопровождало веру, а в религии скептицизм всегда находил уязвимые места. Вечный поиск истины мог привести — и часто приводил — ищущего к горькой правде, и все же человеческая мысль не могла отступиться надолго от своих мучительных поисков истины ради утешительного обмана.
Конечно, и в Древнем Египте вряд ли глубокие размышления о смысле жизни могли надолго занимать ум рядового египтянина-простолюдина. Его голова была слишком забита заботами о завтрашнем дне, о хлебе насущном для себя и своей семьи. И он мог быть даже убежден, что в этом и состоит смысл и цель его жизни. Проникнувшись этой верой, человек мог спокойно и без страха встретить смерть с сознанием выполненного долга, если даже у него не было полной уверенности в продолжении своего существования за гробом, — он не зря прожил свою жизнь! Во все времена мучительная рефлексия была уделом только немногих нерядовых личностей. Но, совсем не случайно, что приведенные выше проникнутые скептицизмом тексты относятся ко временам Среднего и Нового царств, когда Египет значительно продвинулся по пути социального и культурного развития и вместе с тем "упорно двигался по направлению к индивидуализму…"[76].
