Дмитрий Орехов - «Остров». Подлинная история
На землю доброе семя иное
Пало и, выросши, вызрело в плод.
Так и Господнее слово святое
В почве сердечной живет и растет…
Еще отец Николай любил пение, сам хорошо играл на фисгармонии, сочинял музыку, занимался историей и теорией знаменного пения [18] . Он часто напевал одну из своих любимых песен:
Сердцу милый, вожделенный
Иерусалим, святейший град…
Приходившим к нему он часто читал вслух такие стихи:
Прошел мой век, как день вчерашний,
Как дым промчалась жизнь моя,
И двери смерти – страшно тяжки —
Уж недалеки от меня.
Иногда старец говорил иносказательно. Он мог ответить на заданный вопрос стихами или спеть что-нибудь. Отец Николай вообще был знатоком поэзии: собирал духовные стихи и песнопения и составил сборник “Слово жизни”, причем ко всем текстам сам написал музыкальное сопровождение. Любил он и следующее песнопение:
Господи помилуй, Господи прости.
Помоги мне, Боже, крест мой донести.
Ты прошел с любовью Свой тернистый путь
Ты нес крест безмолвно, надрывая грудь.
Ты за нас распятый, много Ты терпел,
За врагов молился, за врагов скорбел.
Я же слаб душою, телом также слаб,
И страстей греховных я преступный раб.
За что сидел Николай Гурьянов?
Следственные материалы по делу Николая Гурьянова пока не найдены: в архивах ФСБ Пскова и Санкт-Петербурга они отсутствуют. Мы не знаем, за что был осужден будущий старец. Однако известно, что в 1929 году Николай Гурьянов был исключен из Ленинградского педагогического института за резкие слова, которые он произносил о закрытии храмов, – тогда Николаю было двадцать лет.
На фотографиях тех лет запечатлен молодой парень – лобастый, с тяжелым подбородком и настырными глазами. С трудом угадывается в этом лице будущий одухотворенный лик: в юности Николай Гурьянов отличался неуступчивым характером, крутым нравом и вспыльчивостью.
Возможно, какие-то черты характера перешли к нему от отца – Алексея Ивановича Гурьянова. Тот, родом из купцов, суровый и набожный, был регентом церковного хора. (У Алексея Ивановича было четверо мальчиков – все они, кроме будущего старца, погибли в годы Великой Отечественной.)
Сам Николай Гурьянов писал в своей автобиографии: “Еще в дошкольном (как помню) возрасте я горячо привязался к Церкви Божией, служителям Ея, и эта любовь осталась во мне на всю жизнь…”
В детстве Николай прислуживал в храме Михаила Архангела (семья тогда жила под Гдовом), и сверстники дразнили его “монахом”. Даже комнату мальчика, где было много икон, называли “кельей”. Когда Коле было одиннадцать лет, в Архангельском храме служил митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин. Отец Николай вспоминал об этом: “Я мальчишкой совсем еще был. Владыка служил, а я посох ему держал. Потом он меня обнял, поцеловал и говорит: „Какой ты счастливый, что с Господом“”. Владыка Вениамин подарил мальчику свой святительский крест, который Николай Гурьянов благоговейно хранил всю жизнь.
Николай окончил Гатчинский педагогический техникум, но высшее образование ему получить не удалось. Через некоторое время после исключения из института он был арестован и препровожден в ленинградские “Кресты”. Заключение Николай Гурьянов отбывал сперва в лагере под Киевом, потом в Сыктывкаре, где он работал на постройке железной дороги.
Позднее старец рассказывал, что однажды в Заполярье ему пришлось всю ночь простоять вместе с другими зэками в воде, в ледяном крошеве. Наутро охранники обнаружили, что единственным, кто остался жив, был заключенный Гурьянов.
Освободившись, Николай вернулся в Ленинградскую область и устроился работать по специальности – школьным учителем. Преподавал Николай Гурьянов, вероятно, биологию.
Годы фашистской оккупации
В начале войны в армию Николая не взяли: врачебная комиссия признала его негодным из-за серьезной болезни ног, заработанной в лагере. Он продолжал работать учителем, и на этой работе его застала оккупация. Вскоре будущий старец был перемещен в Прибалтику. Оказавшись в Риге, он поступил на богословские курсы, которые и окончил в 1942 году. В этом же году митрополит Сергий Воскресенский рукоположил Николая Гурьянова в сан иерея.
Вскоре молодого священника направили в Ригу, где он недолго служил священником в Свято-Троицком женском монастыре. Потом его перевели в Вильнюс, где отец Николай принял рясофорный постриг [19] в Свято-Духовом монастыре. Он готовился к пострижению в мантию, и тут случилось одно событие, в корне изменившее его судьбу. Мантийное облачение отца Николая хранилось в одном из корпусов монастыря Святой Марии Магдалины. И вот во время бомбежки в здание попал снаряд, корпус монастыря выгорел, а с ним сгорело и монашеское одеяние. Отец Николай воспринял это как знак свыше и отказался постригаться в монахи. До конца жизни, по смирению, он оставался простым священником…
В 1943 году отец Николай был переведен в Литву, в храм Святителя Николая в селе Гегобрасты. Своему небольшому приходу отец Николай отдавал все силы, старался помогать людям, чем мог. В Литве он встретил радостную весть о победе над фашистской Германией.
После войны храм в селе Гегобрасты Паневежского благочиния решили закрыть. Священника Гурьянова обвиняли в том, что он агитирует паству не вступать в колхозы. Отец Николай провел сотрудников НКВД в кухню и показал им гнездо ласточки.
– Как я могу препятствовать такому серьезному делу, когда даже малую птицу не трогаю? – спросил он. – Ваше дело – государственное, мое – духовное.
И представители власти решили священника не трогать…
Архиепископ Виленский и Литовский Алексий впоследствии так характеризовал служение отца Николая на приходе в селе Гегобрасты:
“Это, без сомнения, незаурядный священник. Хотя приход его был малочислен и беден (около ста пятидесяти прихожан), но благоустроен так, что может быть показательным примером для многих… В личной своей жизни – безукоризненного поведения. Этот пастырь – подвижник и молитвенник. Целибат. Приходу отдавал всю свою душу, все свои силы, свои знания, все сердце и за это всегда был любим не только своими прихожанами, но и всеми, кто только ближе соприкасался с этим добрым пастырем”.
Духовник отца Николая
В годы служения в селе Гегобрасты духовником старца был псково-печерский старец иеросхимонах Симеон (†1960), ныне прославленный в соборе Псково-Печерских святых. Он родился в семье псковского крестьянина Ивана Желнина в 1869 году. Сам отец Симеон вспоминал: “Будучи десяти лет я пас лошадей и слышал, как люди рассказывали про жизнь отца Серафима, Саровского чудотворца; как он молился на камне в лесу. Вот я и задумал подражать ему. Нашел в поле большой камень и стал на нем молиться. С двенадцати-тринадцати лет ежегодно ходил я со своими родителями в Печерский монастырь помолиться. Так мне все в нем нравилось, и так хотелось остаться в нем навсегда, что эта мысль меня никогда не покидала. Когда исполнилось мне двадцать лет, я стал просить отца, чтобы он отпустил меня в монастырь, но он и слушать не хотел, а говорил: „Жениться тебе надо, а не в монахи!“ А я еще отвечал: „Не хочу жениться и не буду никогда“”.
И все-таки отец отпустил его в монастырь. Будущий святой стал келейником наместника монастыря, потом был поставлен во иеромонаха и переведен экономом в Снетогорский монастырь. Затем его перевели налаживать монастырское хозяйство в Мустощево. “Было очень много трудностей, из лаптей не вылезал”, – вспоминал старец позднее. В Мустощево он провел много лет. Когда дело пошло на лад, старец возвратился в Печоры и принял схиму. Много лет он был духовником монастыря. Ночью исполнял духовное правило схимника, днем – принимал братию и народ. В свободное время он никогда не сидел без дела: сажал деревья, работал с цементом.
Старец Симеон обладал даром прозорливости. Сам, впрочем, это отрицал: “Великий дар прозрения дает Господь избранным Его, а тут просто долголетие мне помогает – зашел в дом раньше других, вот и порядки его лучше знаю”.
Люди толпой шли к нему за советом и для исповеди – это походило на старчество.
“Не всякое добро угодно Богу, – учил старец, – а только сделанное правильно, с рассуждением, как говорят, – в разуме. Например, можно поститься, но осуждать непостящихся; поститься – и гордиться и тщеславиться; поститься от мертвого мяса, а есть „живое“, языком обижать или осуждать ближнего. Можно терпеть болезнь и скорби, но роптать на Бога или людей, жаловаться на свою участь, раздражаться, обижаться. Можно исповедоваться в грехах, но утаить грех, или не простить обидчика, не иметь веры, что тебе грехи простятся, оправдывать себя, не сокрушаться в грехах и не иметь намерения исправить свою жизнь. Можно молиться, но без участия сердца, или рассеянно, или с леностью, или поспешно, или дремать. Такие добрые дела бывают неугодны Господу…”
