Иеромонах Дамаскин (Христенсен) - Не от мира сего
Добре, тайну и чудо которого могут постичь лишь те, кто способен претерпеть самое большое Зло». Искать внутренний смысл современности, писал Евгений, значит «стараться познать не то, что предлагает человеческая немощь, а то, что открывает Бог в Своем величии и непостижимой любви. И пусть скудоумные ломают голову над этим «противостоянием», мы же, христиане, да постигнем его истинный смысл, насколько возможно».
Всё написанное Евгением на озере Бон Тэмп пронизано любовью к природе, любовь эта осталась в нем до конца дней. Лишь любящий Бога способен полюбить творение Его, считал Евгений. «А любить творение нужно таким, каково оно есть, т. е. исходящим от Бога, значит, любя творение, волей–неволей любишь и Бога». В то же время Евгений каялся, что «чересчур» любит природу. Это чувство вины коренилось в его подвижническом видении мира, оттуда же брала истоки его философия. Как бы ни было прекрасно творение Божие, ему рано или поздно суждено исчезнуть, Евгений же чувствовал свою причастность к вечности, к неотмирности. Творение Божие прекрасно, но не совершенно. «Если бы оно было совершенно, — вывел он, — люди бы удовлетворились им и не стремились к высшему».
МЫ УБЕДИЛИСЬ, что еще до обращения в Православие Евгений претерпел немало страданий и понял: исполнение человека, равно и счастье его в мире сем не сыскать. Теперь же, приняв Христа и «умерев для мира» окончательно, он страдал от безумного одиночества. Он понял: христианство по своей природе — подвижничество, само познание Бога — подвиг. Как чужда была эта неотмирность «духу времени», которому поддались даже почитаемые Евгением философы: Бубер, Бердяев, Мертон — все они уповали на некую «всемирную власть», на «устранение войн», на «объединение всего человечества». «И лишь одинокие видят конечную цель. Остальные толкуют ее сообразно своим желаниям. Лишь одиночки живут, подчиняя желания этой цели, познав её, насколько возможно человеку», — писал Евгений.
Себя, он, конечно, причислял к тем «одиночкам», кто более всего страдает от современного мирского зла. Свою жизнь он рассматривал как распинание себя ради Бога. Показательна следующая запись в дневнике: «Те, кто избрал путь христианства, пусть не ожидают ничего, кроме Креста. Так было со времен Христа. Его жизнь нам всем пример и предостережение: каждый должен незримо сораспять себя Христу, ибо это единственный путь ко спасению. Хотим воскреснуть со Христом — должны сперва смириться в Нем, также стерпеть все унижения в безумном мире сем, который нас пожирает и исторгает.
Да, мы должны быть распяты на глазах всего мира, прилюдно. Ибо Царство Христово не от мира сего и миру ненавистно, даже в лице одного человека, даже на мгновение. Мир готов (причем в любое время) принять лишь антихриста.
Не удивительно, что трудно быть христианином, почти невозможно. Никто сознательно не изберет жизнь, в которой чем праведнее живешь, тем быстрее умрешь, потому‑то мы вечно ропщем, стараемся облегчить себе жизнь, пойти на компромисс со своей христианской верой, хотим и в мире сем преуспеть, и жизнь вечную стяжать. Но выбор сделать придется: либо счастье мирское, либо — вечное.
Дай же нам, Господи, силы идти путем Креста — иного для христианина нет».
Томас Манн писал в «Волшебной горе»: «В эпоху, которая не дает удовлетворительного ответа на вечные вопросы «зачем?», «в чём цель?», человек, стоящий выше среднего уровня, должен. нравственно отрешиться от мира, исполниться веры, но такое в наши дни редко и на такое способны лишь герои». Достойное описание Евгения! Ницше, определяя нигилизм, говорил: «Нет ответа на вопрос «зачем?»». И впрямь в современном мире Евгений его не нашел и заключил, что всё общество в большей или меньшей степени заражено нигилизмом. Правда, религия нынешнего общества вроде бы дала ответ, но он, по словам Томаса Манна, неудовлетворителен. Евгений отверг и эту обмирщенную религию, как менее явную форму того же нигилизма. Современные христиане, если даже и приняли ответ Христа на вечный вопрос, т. е. поняли, что жизнь земная — лишь приготовление к вечности, где всё наполняется истинным смыслом и содержанием, жили, однако, по мнению Евгению, словно и не слыхивали о вечности. «Антихрист появится не в обличьи великого бунтаря, — указывал он, — а из среды «вечно правых» людей, христиан, чья вера лишь на словах, кто удобно приспособил религию к мирской жизни, из среды пророков новой эпохи «духовного обновления» в царстве земном».
По мнению Евгения, для таких «теплохладных» христиан Царство Небесное — отдохновенная сень, где обретают «заслуженный отдых» после трудовой жизни, т. е. всего лишь «порождение их чувств, некое утешение тем, кто боится взглянуть в лицо своему неверию». Сам Евгений пришел к христианству после мучительных поисков Истины и понимал, что жить по заповедям Истины значит ежедневно распинать себя. Понимал он и то, что люди слабые, с шаткой верой, ищут в христианстве лишь «душевной приятности», дабы утешиться в мире сем. Они совершают добрые, по мирским меркам, дела, упиваются своим благочестием и совершенно уверены в обилии воздаяния после смерти. О таких хорошо сказал Т. С. Элиот:
Век наш — пора обмельчания, Зло и Добро умалились. Люди душой сократились — Некому Крест понести.
Видя такое христианство «со всеми удобствами», Евгений полнился горечью и отчаянием. Летом 1961 года в Кармеле он дал волю своему чувству в дневниковой записи:
«Кончилось очередное «низвержение в Мальстрем», в жизнь простых людей. Мне оно на пользу: своими глазами увидел живительную среду для антихриста. Повидав кармелских «христиан», понимаешь, откуда берутся все фанатичные антихристианские организации. Люди эти даже не теплохладны, зло, творимое ими, осязаемо, но столь мелочно, что любой, кроме смиреннейшего из христиан, придет в бешенство. Всё безумие, ярость и злоба столетий пестуется в этой уютной и респектабельной, тихой адской клоаке».
Однако христианская совесть не давала Евгению покоя. Он понимал, что и сейчас восстает против Бога, раз одержим такой ненавистью к ближнему. Пытаясь смирить бунтливые чувства, он пишет: Вот ведь как искушает меня дьявол: хочет, чтобы я не увидел в этом смирном адском народце ничего человеческого. Да и возможно ли узреть в них образ Божий?
Весь мир предан лукавому. Господь же дает нам, избравшим стезю христианства, силы претерпеть крест среди этих людей даже ради них. Да, мы слабы, раз идем на поводу у ненависти. Господи, дай нам смирение любить тех, кого — по самым отменным мирским меркам — надобно ненавидеть. Любить ненавистных и есть первая заповедь святого».
Но признав это, Евгений понял, что еще многое предстоит в себе переменить. Да, он убедил себя, что ненавистных надо любить, но еще не отказался от убеждения (хотя знал его ложность), что люди вокруг достойны ненависти. Наконец он пришел к единственному угодному Богу выводу: лучшая жертва Ему — дух сокрушен. «Если заглянуть глубже, то не я ли сам наиболее недостоин ненависти?»
Так, в борьбе, Евгений смирял свою гордыню и бунтарский дух, что, бесспорно, свидетельствовало о его отходе от мира сего. Предстояло закалить и преобразовать себя в огне Божьей Любви. Призывая других к покаянию и смирению, он знал, что должен начать с себя. Он опасался, что, ставя себя над «простыми» людьми, он не увидит своего участия в их «простых грехах», а яростно ополчаясь на «мир весь, который во зле лежит» (1 Ин. 5:19), он лишает себя радости, дарованной ему Богом в этой жизни. В его дневнике появилась такая молитва: «О Боже, не оставь нас, ищущих пребывать верными Тебе в эти последние дни, когда тьма поглощает нас, когда даже мир, который Ты сотворил поистине добрым, гнетет нас грехами и злом, умножившимся за века непослушания и своеволия. Редко мы находим радость в мире сем, который Ты сотворил нам в усладу. Из‑за наших грехов сделался он тяжким бременем. Мы, избравшие путь верности Тебе, сами оплетены грехами и злом, которые влекут мир в бездну.
И всё же вопием к Тебе, Господи, когда весь мир покинул Тебя. Доколе? Доколе, Господи, оставиши нас пребывать во тьме?
Мала наша вера. Знамений жаждем. Слабы мы, а дерзаем увещевать мир, ко грехам коего полностью причастны. Господи, помилуй! И да будет Твое пришествие скорым, ибо ночь не медлит и всякая надежда исчезает с лица обветшалой земли».
УЖЕ ГОВОРИЛОСЬ, что этап столь болезненного неприятия мира был необходим для духовного и философского развития Евгения. Годы спустя, победив гнев и досаду, он улыбался, вспоминая некоторые свои писания той поры, говорил, что был тогда «глупым щенком». И всё же слова, продиктованные целеустремленностью и нравственным отстоянием от общества, обладают поразительной искренностью, юношеским пылом, чего в зрелые годы уже не встретишь. Тон всех последующих работ иной, в них главенствует Бог, противостоящий злу нынешнего времени. Но ни одним своим принципом из ранних работ Евгений не поступился.
