Филип Янси - Отголоски иного мира
«Что значит назвать человека злым?» — спрашивал автор статьи. В поисках ответов он взял интервью у пастора, в церковь которого ходила Сьюзен Смит, и у людей, выживших после взрыва бомбы в Оклахоме. За этическим комментарием он обратился к Марио Куомо (экс–губернатору штата Нью–Йорк) и Альвину Плантинге (христианскому философу). Состоялась беседа и с двумя исследователями жизни Гитлера, в которой, к удивлению журналиста, они высказались неоднозначно. Историк Хью Тревор–Роупер заметил, что фюрер был «убежден в собственной добродетели» и пребывал в полной уверенности (пусть ошибочной), что поступает хорошо. А другой историк назвал Гитлера «пленником собственных патологических подсознательных желаний» (а значит, не вполне отвечающим за свои поступки).
11 сентября 2001 года Америка столкнулась с огромным злом: террористы направили два авиалайнера в башни Всемирного торгового центра, в результате погибли тысячи людей из восьми стран. На протяжении следующих месяцев газета «Нью–Йорк таймс» ежедневно публиковала большие материалы, посвященные этому событию. Были напечатаны и некрологи на каждого погибшего. Секретарши, уборщицы, коммерсанты, официанты, садовники, мужья, жены, матери, отцы — все они, как обычно, отправились в тот день в Нижний Манхеттен, чтобы никогда больше не вернуться домой. Большинство тел было изувечено так, что их невозможно было опознать.
«Мы видели лица зла», — говорили репортеры и показывали фотографии девятнадцати террористов. Лица как лица. На улицах любого крупного города таких тысячи.
Оказывается необходима колоссальная трагедия, чтобы до общества, которое чурается слова «грех», дошло, что зло существует. Когда новостные передачи показывают нам, где проходит граница между жизнью и смертью, убийством и спасением, когда мы видим, как одни перешучивается в афганских пещерах о своем неожиданном успехе, а другие — откапывают мертвые тела среди груд искореженного металла, нравственная аморфность отступает.
***
Согласиться с существованием зла — некой темной силы, движущей преступниками и серийными убийцами — людям легче, чем признать собственные личные грехи.
Мы живем в век оправданий: «Я следовал зову сердца… Он первый начал, что мне оставалось?.. Я страдаю от зависимости… Я из дисфункциональной семьи… Бизнес есть бизнес». Главный герой рассказа Джона Чивера «Грабитель из Шейди–хилла» говорит: «Левый глаз у меня опять задергался, и оттого, что одна часть моего сознания сникла под градом упреков, которыми осыпала ее другая часть, я стал в отчаянии подыскивать, на кого бы свалить мою вину»[42].
К тому же мы живем в эпоху виктимизации[43]. Когда появилась видеозпапись того, как мэр Вашингтона покупает и курит крэк, тот заявил, что против него существует расистский заговор. Один убийца возложил вину за свои деяния на печенье «Твинкис»: оно, дескать, нарушило биохимические процессы в его мозге. Когда шестнадцать женщин обвинили сенатора Роберта Пэквуда в сексуальных домогательствах, он поначалу все отрицал, а затем заявил: у него проблемы с алкогольной зависимостью, и ему самому нужна помощь. В каждом из этих случаев преступник, перекладывая вину на другого, временно чувствовал облегчение.
Вместе с тем, если ощущение вины — это действительно отголосок иного мира, вживленный в человека Богом компас, то это ощущание нельзя заглушить подобными отговорками. Роман Грэма Грина «Тихий американец» заканчивается тем, что главный герой оплакивает свои несчастья и нравственные падения: «Но как бы я хотел, чтобы существовал Тот, перед Кем я мог бы излить всю свою горечь»[44].
Подлинная литература, надо отдать ей должное, еще говорит о грехе. Писатели изображают героев во всей их многогранности и реализме, а значит, и греховности. Можно ли представить романы Федора Достоевского, Уильяма Фолкнера, Грэма Грина или Джона Апдайка без сложной, нюансированной картины греха? Более того, грех у этих писателей — своего рода крючок, наживка, которая заставляет читателя переворачивать страницы. Если бы не грех и его последствия, художественная литература выродилась бы в пошлую детерминистскую болтовню о животном поведении.
Парадоксальным образом, самые успешные способы борьбы с нравственным падением, в частности, программа «Двенадцать Шагов» для зависимых, придерживаются довольно старомодного подхода. Ни психиатры, ни фармакологи, ни разного рода ученые–редукционисты так и не смогли улучшить эту духовную программу, разработанную шестьдесят лет назад парой алкоголиков–христиан. Специалисты могут сколько угодно подменять слово «грех» словом «зависимость», но сами зависимые так не поступают. Они предпочитают быть честными сами с собой.
Суть программы состоит в следующем. Сначала алкоголик должен признать собственную беспомощность, нищету своего духа, а затем отдать себя в руки незримой Высшей Силы. «Необходимо перестать изображать из себя Бога», — заключили основатели движения самопомощи «Анонимные Алкоголики». Нужно позволить Богу совершить труд в твоей жизни. Естественно, что редукционистский подход тут невозможен. Зависимость заставляет человека принимать алкоголь и наркотики, жизнь в состоянии опьянения кажется ему реальнее, чем сама реальность. Но с помощью собратьев по несчастью он осознает эту ложь.
Сегодня программу «Двенадцать Шагов» используют не только «Анонимные Алкоголики» (АА), но и люди, страдающие от самых разных зависимостей (наркотической, игровой, компьютерной, пищевой и так далее). С ее помощью они собирают свою жизнь по кусочкам. Они смиренно молят Бога исправить присущие им недостатки и стараются загладить вину перед теми, кому причинили зло, возместить нанесенный ущерб. Молитва и размышления помогают участникам групп самопомощи, работающих по двенадцати шаговой программе, наладить отношения с Богом, людьми и самими собой.
Доктор Билл Уилсон, один из основателей АА, пришел к твердому убеждению, что для осознания необходимости посторонней помощи (Бога и людей) алкоголик должен «достичь своего дна» — только тогда у него появится шанс на выздоровление. Своим собратьям доктор Билл писал: «Нам посчастливилось понять парадокс Бога: сила свершается в немощи, воскресению предшествует уничтожение, страдание — не только цена духовного возрождения, но и критерий духовности». Лучше не высказался бы и сам апостол Павел.
Программа «Двенадцать Шагов» словно сошла со страниц Библии: прерванные отношения с Богом, признание нищеты собственного духа, решение передать свою волю и свою жизнь Высшей Силе, способной исцелить, покаяние, твердое намерение возместить ущерб всем, кого обидел. Один алкоголик рассказывал мне: «Каждый раз на собраниях группы я публично признаю, что я алкоголик. Тем самым я расписываюсь в собственном бессилии. И таких, как я, в комнате человек десять: все они признают себя бессильными самостоятельно изменить свою судьбу. И тогда нам открывается Бог…»
На собраниях АА этот человек говорил (и другие говорили похожие вещи): «Во мне жива тяга к алкоголю. Иногда очень хочется выпить. Чтобы удержаться, одной моей силы воли мне не хватит…»
***
Гарвардский философ и психолог Вильям Джемс внимательно изучил свидетельства обратившихся алкоголиков, святых и просто верующих. Результаты своего исследования он опубликовал в ставшей классической книге «Многообразие религиозного опыта» (1902)[45].
Джемс разделил религиозный опыт на две основные разновидности: «религия душевного здоровья» и «религия страждущих душ».
Во времена Джемса — времена мира и процветания — религия душевного здоровья привлекала многих. Современник Джемса, английский философ и социолог Герберт Спенсер, сказал: «То, что мы называем злом и безнравственностью, должно исчезнуть. Сегодня ясно: человек должен стать совершенным».
«С каждым днем мир становится лучше», — гласил расхожий лозунг. Таких бодрячков Джемс противопоставлял «страждущим душам», для которых возможность исцеления и самой жизни заключалась в рождении свыше.
Пытаясь в ходе исследования постичь «страждущие души», Джемс понял и устройство мира. Притягательность оптимизма очевидна: для оптимистов болезни, смерть, зло словно бы не существуют. Однако как согласовать этот оптимизм с фактами? Джемс заключил: христианство все–таки описывает реальный мир, то есть мир, обремененный грехом и страданием.
Вильям Джемс умер в 1910 году. А вскоре канули в Лету многие «религии душевного здоровья». Как правильно отметил Джемс, они не только не объясняли фактов, но и не соответствовали им. Сокрушительный удар по розовому идеализму нанесла Первая мировая война. Нравится нам это или не нет, но закрывать глаза на великий разлад в мироздании, который христиане называют грехом, нельзя.
Для меня грех — это не только ложный выбор, но и ложный, искаженный взгляд на мир. Совершая грех, я как бы объявляю этот мир не Божиим, а своим собственным. А начинаю я с небольшой погрешности, если уж на то пошло, с «эгоистичного гена» — подобно алкоголику, который, выпив первую рюмку, уходит в разрушительный запой.
