Джон Стотт - Нагорная проповедь Христианская контркультура
Поэтому единственным ограничением христианского благородства будет ограничение, которое поставит сама любовь. Например, Апостол Павел некогда «цротивостал» Апостолу Петру лично. Поведение Петра было ошибочным, злым. Он отказался от общения с братьями из язычников и тем противоречил Евангелию. Оставил ли это Павел без внимания? Нет. Он встал в оппозицию, открыто упрекая его и осуждая его действие. И мне думается, мы должны воспринимать поведение Павла как истинное выражение любви. Ибо, с одной стороны, личной вражды к Петру у него не было (он не ударил, не оскорбил и не обидел его), с другой же — была сильная любовь к христианам из язычников, которой изменил Петр, и к Евангелию, которое тот отверг (Гал. 2:11–14).
Иллюстрации Христа не должны также использоваться для оправдания любого беспринципного тирана, грубияна, попрошайки и хулигана. Целью Христа было запретить месть, а не способствовать несправедливости, бесчестию или пороку. Как же могут те, кто считает своим первым долгом распространение праведного закона Божьего, в то же время принимать участие в распространении нечестия? Истинная любовь, заботясь о личности и об обществе, старается удалить зло и способствовать добру. И повелением Христа был «закон любви, а не глупости»[118]. Он учит не безответственности, способствующей злу, но терпимости, отвергающей месть. Истинное христианское непротивление — это отказ от возмездия.
Известные слова Авторизованной Версии «не сопротивляйся злу» были приняты некоторыми как основа для бескомпромиссного пацифизма, как запрет использовать силу в любой и каждой ситуации.
Один из абсурдных примеров этого — «безумный святой», о котором Лютер пишет, что тот «позволял вшам себя кусать и отказывался убить хоть одну из них, ссылаясь на этот текст, утверждая, что ему надлежит страдать и не сопротивляться злу!»[119]
Более серьезным примером, хотя тоже исключительным, была жизнь Льва Толстого, великого русского романиста и общественного реформатора XIX века. В произведении «В чем моя вера» (1884) он описывает, как во время личных исканий смысла жизни он «остался наедине со своим сердцем и таинственной книгой». Читая и перечитывая Нагорную проповедь, он «внезапно понял то, чего не понимал ранее» и что, по его мнению, вся церковь не понимала в течение 1800 лет. «Я понял, что Христос говорит только то, что говорит», особенно в Своем повелении «не противься злому». «Эти слова… в их прямом значении, были для меня настоящим ключом, открывающим все остальное»[120].
Во второй главе («Заповедь о непротивлении») он интерпретирует слова Иисуса как запрет любого физического насилия как в отношении лиц, так и учреждений. «Невозможно в одно и то же время исповедовать Христа Богом, основа учения Которого — непротивление злому, и сознательно и спокойно работать для упрочения собственности, судов, правительства и вооруженных сил…»[121]. По его мнению, «Христос запрещает любой человеческий суд, так как он противится злу и даже воздаёт злом за зло»[122]. Этот же принцип, как считает Толстой, применим к полиции и армии. Когда, наконец, будут выполняться Христовы заповеди, «все люди будут братьями, и каждый будет примирен с другими… Тогда явится Царствие Божье»[123]. В последней главе, пытаясь защитить себя от обвинений в наивности, он излагает свое искреннее убеждение в том, что человеческие существа в основе своей разумные и добрые. Даже «так называемые преступники и разбойники… любят добро и ненавидят зло…». И когда они увидят с помощью истины, переданной им христианами, что непротивящиеся посвящают жизнь свою служению другим, «никто не будет столь бесчувствен, чтобы лишить пищи или убить тех, кто им служит»[124].
Ганди был одним из тех людей, на кого философия Толстого оказала глубокое влияние. Ребенком он усвоил учение ахимса — «отказ от причинения боли и зла живым существам». Еще юношей он прочел в Лондоне Бхагават Гиту и Нагорную проповедь (впоследствии он напишет: «Именно через эту Проповедь Иисус стал мне дорог»), и затем, в Южной Африке, — «Царство Божье внутри нас» Толстого. Возвратившись в Индию десять лет спустя, он воплотил идеалы Толстого в жизнь. Строго говоря, его политикой было не «пассивное сопротивление» (которое он считал слишком отрицательным), не «гражданское неповиновение» (слишком вызывающее), но satyagraha или «сила истины», попытка завоевать своих противников истиной и «примером добровольно переносимого страдания». Его теория очень близка к анархии. По его мнению, «государство представляет собой насилие в концентрированной и организованной форме». В совершенном государстве, о котором он говорил, полиция будет существовать, но силу она будет использовать редко; прекратится наказание; тюрьмы превратятся в школы; и тяжба заменится третейским судом[125].
Невозможно не восхищаться смирением Ганди и искренностью его намерения. Однако нужно учесть, что его политика нереальна. Он говорил, что воспротивился бы японским захватчикам (если те явятся), выступив против них «отрядом мира», но его утверждение никогда не было испытано делом. Он склонял евреев оказывать Гитлеру ненасильственное сопротивление, но те не приняли это во внимание. В июле 1940 года он обратился к каждому британцу с воззванием о прекращении военных действий, в котором утверждал: «Я практиковал ненасилие непрерывно в течение более чем пятидесяти лет и с научной скрупулезностью выяснял его возможности. Я применял его в каждой сфере жизни — домашней, общественной, экономической и политической. И не знаю ни единого случая его провала»[126]. Но его воззвание не было услышано. Жак Эллюль с пониманием комментирует, что «существенным фактором в успехе Ганди» были вовлеченные люди. С одной стороны, это Индия, «народ, сформированный вековой заботой о святости и духовности… люди… невероятно способные к пониманию и восприятию его вести», с другой стороны — Британия, «официально объявившая себя христианской нацией», которая «не могла остаться бесчувственной к проповеди ненасилия Ганди»… «Но поместите Ганди в условия России 1925 года или Германии 1933. Развязка была бы простой: через несколько дней он был бы арестован и ничего бы о нем более не было слышно»[127].
Однако мы больше всего не можем согласиться с Толстым и Ганди не потому, что их взгляды были нереалистичными, а потому, что они были небиблейскими. Ибо мы не можем принять заповедь Иисуса «не противься злому» как абсолютное запрещение использовать любую силу (включая полицию), если, конечно, мы не хотим сказать, что Библия противоречит сама себе и что Апостолы понимали Иисуса неверно. Ведь Новый Завет учит, что государство является божественным учреждением, призванным (через своих исполнителей) карать преступника (то есть «противиться злому» вплоть до вынесения им наказания за совершенное зло), а также награждать тех, кто творит добро (Рим. 13:1 и дал.). Однако нельзя использовать эту истину, чтобы оправдать узаконенное насилие деспотического режима. Конечно же, нет. И действительно, то же самое государство — Римская империя, — которая в Послании к Римлянам, глава 13, называется «Божьим слугой», пользующимся Его авторитетом, в Откровении, глава 13, показано союзником дьявола, использующего его власть. Но эти два аспекта государства допрлняют друг друга, а не противоречат. Факт, что государство было установлено Богом, не означает, что оно застраховано от злоупотреблений своей властью и не может превратиться в орудие сатаны. А историческая правда о том, что государством преследовались иногда хорошие люди, искажает библейскую истину, которая гласит, что действительная функция государства состоит в наказании злодеев. И когда государство использует свою Богом данную власть для наказания, оно есть «Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13:4).
Как же применим этот принцип к войне? Похоже, что невозможно дать удачный или простой ответ на этот вопрос, хотя наверняка все христиане согласятся с тем, что по самой своей природе война жестока и ужасна. Ясно также, что понятие «справедливой войны», развитое Фомой Аквинским, войны, причины, методы и результаты которой могут быть «справедливыми», трудно соотносимо с современностью. И тем не менее, мне бы хотелось сказать, что, с одной стороны, нельзя совершенно отказаться от войны (так же, как от полиции и тюрем) на основе заповеди «не противься злому», а с другой стороны, нельзя считать, что единственно возможное оправдание войны (с библейской точки зрения) подобно прославлению полицейской акции. Далее, именно подавление является сущностью полицейской акции; ее цель — арестовать злодеев, чтобы поступить с ними по справедливости. Именно потому, что в современной войне чаще всего отсутствует подобный подход, христианская совесть противится ей. Конечно, неисчислимых ужасов ядерной войны, гибели невиновных вместе с виновными — всего этого достаточно, чтобы окончательно осудить ее.
