Александр Торик - Флавиан
— Дмитрий Илларионович, вы сказали, что поработав психиатром, в Бога уверовали, это как-то связано было с вашей профессией?
— Бесспорно, связано, Алексей, вас как по отчеству?
— Пожалуйста, Дмитрий Илларионович, просто — Алексей, ладно?
— Хорошо, как вам, Алексей, приятнее. Профессия психиатра, действительно, располагает к познанию материй духовных, так как примерно восемьдесят процентов психиатрических больных, по хорошему должны быть «пациентами» отца Флавиана, то есть в принципе, как таковой настоящей медицинской патологии немного. Даже название заболеваний — психические — от слова «психе» — по гречески — душа. До революции так и называли — душевнобольные. А, душа — область деятельности духовенства, и, лишь в некоторых случаях, ещё и врача. К тому же, среди душевнобольных много просто откровенно одержимых бесами людей. Вам когда-нибудь приходилось видеть одержимого?
— Да. Здесь, позавчера.
— А! Наверное бедную Катюшу! Вот, как раз, типичный пример душевного заболевания, не поддающегося медикаментозному воздействию. Так как причина заболевания духовная — грех, так и инструмент исцеления духовный — Благодать Святого Духа! А, в обычной психиатрической больнице её бы закололи аминазином с галапиридолом, или добили бы в Казани электрошоком.
— Дмитрий Илларионович! А, не секрет, как вы в Бога уверовали?
— Не секрет, конечно. Если Вам, Алексей, это интересно, могу рассказать. К серьёзным размышлениям о Боге, меня подтолкнули два случая из врачебной практики, ещё в Новосибирске. Собственно, я и до того, Бога никогда не отрицал, тем более не хулил, но, как человек получивший сугубо материалистическое медицинское образование, в таком виде нам его тогда давали, от вопросов религиозных я был весьма далёк.
— Служа уже в центральной областной психиатрической больнице штатным психиатром в четвёртом отделении, и, сталкиваясь с отдельными проявлениями отклонений человеческой психики, не описанными в советских учебниках, я, по природной своей пытливости стал интересоваться опытом предыдущих поколений докторов, включая дореволюционных. Там я обнаружил объяснения некоторых своих недоумений, но все они были так или иначе связаны с религиозными понятиями о душе и душевных болезнях. В частности, тогда я в первый раз встретился с понятием «одержимости» или «беснования», и в приведённых примерах опознал явные совпадения с наблюдениями из своей собственной практики. Несмотря на всю архаичность изложения, некоторые принципы подхода к диагностике и лечению душевнобольных показались мне заслуживающими внимания и я решился на эксперимент. Вместе с таким же как я молодым доктором М. (сейчас он священник и настоятель домовой церкви во вновь организованном православном отделении той же центральной областной психиатрической больницы, где мы с ним тогда служили вместе) мы решили опробовать старинный способ определения одержимости с помощью святой воды. Способ этот предельно прост. Больному предлагают для питья на выбор несколько стаканов с водой, из которых только один наполнен обычной водой, а остальные — святой, то есть освящённой в церкви священником с помощью молитв и креста. Так вот, если болезнь душевнобольного имела природу не естественную а демоническую, то он любое количество раз безошибочно выбирал из всех стаканов тот, в котором была обычная, не освящённая вода.
Для эксперимента мы выбрали больного Т., страдающего припадками неясного происхождения, которые, достаточно условно были обозначены в его карте как «неорганическое заболевание центральной нервной системы». К тому же, сам Т. был среднего возраста, тихий кроткий человек, в котором болезнь, кроме ежедневных припадков, впрочем достаточно коротких, ничем иным себя не проявляла. Болен он был около трёх лет, за время которых, частота припадков прогрессировала с одного припадка в три месяца, до ежедневных. Лекарственные препараты того времени, существенных результатов не давали.
Доктор М. принёс двухлитровую банку святой воды, которую доставила ему из церкви двоюродная сестра, мы взяли в пищеблоке шесть стаканов, пометили их с помощью кусочков лейкопластыря и шариковой авторучки, таким образом, что никто кроме нас самих, не смог бы отличить эти метки, и приступили к эксперименту.
Заранее, разлив по пяти стаканам святую воду и в один — простую, мы пригласили Т. и предложили ему выпить воды из стакана, который он сам может себе выбрать.
Т. посмотрел на стаканы с водой, как-то съёжился, затем, устремив на доктора М. прожигающий ненавистью взгляд, с несвойственной для него хрипотцой, сказал: — А, не боишься ты, батюшка, со мной в эти игрушки играть?
После чего уверенно взял единственный стакан с простой водой. Но мы, не дав ему выпить, переменили положения стаканов и вновь предложили взять один. В течение эксперимента, мы восемь раз меняли положение стаканов, и каждый раз Т. безошибочно брал тот, в котором была простая вода. После восьмого раза, переставляя стаканы в девятый, закрывая свои действия от Т. своей спиной, доктор М. незаметно плеснул немного святой воды в стакан с простой. Реакция Т. не заставила себя ждать: — Сам пей свою гадость, поп! — грубо рявкнул, обычно вежливый Т. и отвернулся к окну.
Оставшись одни, мы с доктором М. долго сидели молча. Потом, он поднимаясь выдохнул то, о чём думали мы оба — Значит есть Бог.
— Да. Значит есть — подтвердил я.
В следующее воскресенье утром, мы с доктором М. не сговариваясь встретились у входа в храм.
— А, другой случай, Дмитрий Илларионович?
— Лёшенька, Дмитрий Ларионыч! Идите скорее к помазанью, сичас батюшка Евангелие читать начнёт! — Клавдия Ивановна торопливо махала нам рукой с крыльца церкви…
— Ну, тогда, Алексей, про второй случай в следующий раз! — и мы поднявшись со скамейки пошли в храм.
Храм, когда мы вошли в него, оказался весь наполненным света. Сияло большое паникадило в главном приделе, сияли маленькие паникадильца в боковых приделах, все подсвечники были заставлены ярко горящими свечами, казалось — сиял и светился сам воздух в храме. Царские врата были распахнуты, сквозь них в алтаре я увидел сверкающую золотом ризы спину Флавиана, тонкий изысканно-терпкий аромат фимиама мягкими волнами растекался по всей церкви.
— И о сподобитися нам слышанию Святаго Евангелия, Господа Бога молим! — взволнованно-торжественный голос Флавиана пронизал трепетную тишину храма.
— Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! — с готовностью отозвался хор.
— Премудрость! Прости! Услышим Святаго Евангелия! Мир всем! — и все присутствующие склонили головы в благоговейном поклоне принимая преподаваемый им мир Божий.
— От Матфея Святаго Евангелия чтение! — в голосе Флавиана слышалась какая-то, уходящая вглубь времён затаённость, словно он был где-то уже и не здесь, а погружался в необъятный мир святого Евангелия, прозревая там нечто, недоступное нашему земному взору.
— Слава Тебе, Господи, слава Тебе! — осторожно-взволнованно воззвали певчие.
— Вонмем!
— Рече Господь Своим учеником, — низким глубоким голосом начал Флавиан, и все стоящие в церкви замерли, с трепетом ожидая услышать Слово Самого Господа, осознавая, что произнесённое Христом две тысячи лет назад, оно также относится к Его сегодняшним ученикам, как и к непосредственно слушавшим Его, тогда Апостолам, — вся мне предана суть Отцем Моим, и никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын, и емуже аще волит Сын открыти. — голос Флавиана возвышался, словно поднимаясь по ступеням невидимой лестницы, расширялся и креп, заполняя собою весь храм — Приидите ко мне вси труждающиеся и обременении и Аз упокою вы. — взлетая всё выше, голос Флавиана пронизывал души слушающих, наполняя их непреложным упованием и верою божественной Истине — Возмите иго Мое на себе и научитеся от Мене: яко кроток Есмь и смирен сердцем, — Евангельское Откровение уже звенело под куполом храма — и обрящете покой душам вашим. Иго бо мое благо, и бремя мое легко есть! — словно с самого неба прозвенел высокий торжествующий ангельский глас.
— Слава Тебе, Господи, слава Тебе! — ликующе утвердил хор.
Я замер, как бы несколько оглушённый, не столько силой и великолепием самого чтения, сколько врезавшимися в моё сознание Евангельскими словами:
— Придите ко мне все труждающиеся и обремененные.
Ведь это про всех нас, и про меня лично! Мы все, волею или неволею пребываем в трудах — трудах житейских, трудах нравственных по преодолению наполняющих нашу жизнь трудностей и проблем. Мы все обременены заботами, скорбями, собственными желаниями, страстями и грехами, тяжесть которых я осознал совершенно, лишь получив освобождение от них на исповеди. Мы все можем получить столь желанные свободу и покой, но только тогда, когда придём к Нему, Единому могущему освободить нас и упокоить и призывающему нас к Себе.
