Пауль Тиллих - Систематическое богословие. Т. 3
Мы связали воедино освобождающую силу слова и технического акта в производстве орудий как таковых. Язык и техника наделяют сознание возможностью ставить перед собой и преследовать те цели, которые трансцендируют ситуацию окружения. Однако чтобы производить орудия, необходимо знать внутреннюю структуру используемых материалов и учитывать то, что может произойти с ними в заранее заданных условиях. Орудия, освобождающие человека, в то же время и подчиняют его правилам их изготовления.
Эти соображения подводят нас к трем амбивалентностям любого технического производства, которые имеют место всегда, - и тогда, когда речь идет о молотке, с помощью которого можно построить лачугу, и тогда, когда речь идет о целом комплексе машин, с помощью которых можно построить искусственный спутник. В первом случае мы имеем дело с «амбивалентностью свободы и ограничения» в техническом производстве, во втором — с «амбивалентностью целей и средств»; в третьем — с «амбивалентностью «я» и вещи». С мифических времен и до наших дней этими противоречиями в значительной степени определялась судьба человечества, но, пожалуй, никогда это не осознавалось так остро, как теперь.
Амбивалентность свободы и ограничения в техническом производстве ярко выражена в мифах и легендах. Именно она лежит в основе как библейского рассказа о древе познания, от которого вкусил Адам вопреки воле Бога, так и греческого мифа о Прометее, который принес огонь
70
людям — и тоже вопреки воле богов. Но, судя по всему, более близка нашей ситуации история о Вавилонской башне, выражающая желание человека достичь объединения под тем символом, в котором преодолевается его конечность и достигается сфера божественного. Во всех этих случаях результат оказывается и созидательным, и разрушительным одновременно; такой же остается и судьба технического производства во все времена. Оно открывает ту дорогу, которой, кажется, нет предела, хотя идти по ней предстоит ограниченному, конечному существу. Осознание этого конфликта отчетливо выражено в тех мифах, на которые мы ссылались. Об этом же говорят сегодня и наши ученые, осознающие те разрушительные возможности, которые для всего человечества таятся в их собственных научных открытиях и технических изобретениях.
Вторая амбивалентность, амбивалентность «целей и средств», соотносится именно с этой базисной амбивалентностью технического производства. Она делает конкретной беспредельность технической свободы, задавая вопрос: для чего? До тех пор, пока, отвечая на этот вопрос, ссылаются на основные потребности физического существования человека, проблема остается сокрытой, хотя она и не отсутствует, поскольку на вопрос о том, каковы именно эти основные потребности, уверенный ответ дать нельзя. Однако проблема выявляется в том случае, если после удовлетворения основных потребностей бесконечно возникают и удовлетворяются новые потребности, которые в условиях динамичной экономики порождают, в свою очередь, новые потребности, которые тоже должны быть удовлетворены. В этой ситуации технические возможности становятся социальными и индивидуальными соблазнами. Производство орудий-приспособлений как средств становится самоцелью тогда, когда не видится никакой высшей цели. Именно эта амбивалентность в значительной степени повинна в пустоте современной жизни. Но этого нельзя изменить, просто сказав: «Прекратите производство!» Это так же невозможно, как, имея в виду амбивалентность свободы и ограничения, сказать ученому: «Прекратите исследования!» Амбивалентностей не преодолеть отсечением того элемента, который сущностно принадлежит процессу самосозидания жизни.
То же самое истинно и в отношении «амбивалентности «я» и вещи». Технический продукт в противоположность природному объекту — это «вещь». В природе нет «вещей» — то есть таких объектов, которые не являются ничем, кроме объектов, и не имеют никаких элементов субъект-ности. Но те объекты, которые производятся техническим актом, вещами являются. Свобода человека в техническом акте дает ему возможность преобразовывать природные объекты в вещи: деревья — в древесину, лошадей - в лошадиную силу, людей - в рабочую силу. Преобразуя объекты в вещи, человек разрушает их природные структуры и отношения. Но когда он это делает, с человеком происходит примерно то же самое, что и с теми объектами, которые он преобразует. Он сам становится вещью среди вещей. Его собственное «я» теряется в тех объектах, с которыми он не может общаться. Его «я» становится вещью в силу того, что он производит просто вещи и манипулирует просто вещами. Чем большая часть реальности преобразована в техническом акте в совокупность вещей, тем в большей мере преобразующий субъект преобразуется и сам. Он стано-
71
вится частью технического продукта и утрачивает свой характер независимого «я». То освобождение, которое несут человеку технические возможности, оборачивается его порабощением технической актуальности. Это - подлинная амбивалентность в самосозидании жизни, и ее не преодолеть романтическим, то есть дотехническим, возвратом к так называемому естественному состоянию. Для человека техническое - это нечто естественное, и порабощение естественному примитивизму было бы неестественным. Третья амбивалентность технического производства не может быть преодолена упразднением технического производства. Вместе с другими амбивалентностями она ведет к поиску неамбивалентных отношений целей и средств, то есть к поиску Царства Божия.
Технический акт пронизывает собой все функции praxis и отчасти способствует их амбивалентностям. Однако у них есть и свои собственные источники созидания и разрушения, обсуждение которых затронет в первую очередь личностные, а потом и общественные амбивалентности praxis.
В сфере личностного самосозидания жизни следует различать личностное в себе и личностное в соотношении, хотя в реальности они неразделимы. В обоих случаях целью культурного акта является актуализация возможностей человека как такового. Это и есть «человечность» в смысле этого определения. Человечность достигается в результате самоопределения и определения другими в их взаимозависимости. Человек стремится к своей собственной человечности и пытается помочь достичь человечности другим, в чем он и выражает свою собственную человечность. Однако и то, и другое (как определение себя собою, так и определение себя другими) выявляет всеобщую амбивалентность личностного самосозидания жизни. Это отношение того, кто определяет, и того, кого определяют. Семантически говоря, даже и сам термин «самоопределение» указывает на амбивалентность тождества и нетождества. Определяющий субъект может определять лишь силою того, чем он является сущностно. Однако в условиях экзистенциального отчуждения он отделен от того, чем он является сущностно. А если так, то самоопределение ради достижения совершенной человечности невозможно. И все-таки оно необходимо потому, что только полностью определяемое извне «я» перестало бы быть собой, — оно стало бы вещью. Это и есть «амбивалентность самоопределения» — достоинство и отчаяние каждой ответственной личности («ответственной» в том смысле, что она отвечает «молчаливому голосу» своего сущностного бытия). Можно говорить и об «амбивалентности доброй воли». Чтобы стремиться ко благу, благим должно быть само стремление. Благим должно его сделать самоопределение, то есть добрая воля должна творить добрую волю и так далее до бесконечности в бесконечной регрессии. В свете этих соображений такие термины, как «самообразование», «самодисциплина», «самоисцеление», выявляют их глубинную амбивалентность. Они предполагают или то, что их объекты уже были достигнуты, или то, что все они должны быть отвергнуты вместе, а абсурдное понятие самоспасения исключено совершенно.
В противоположность самоопределению можно говорить об «определении другим», обозначающим личностное самосозидание лишь в той
72
мере, в какой оно зависит от воздействия одной личности на другую. Это происходит ненамеренно в каждом акте личностного соучастия и преднамеренно — там, где совершается неорганизованное или организованное воспитание или существует направляющий импульс. Амбивалентность выявляет себя в тех отношениях, которые могут быть сформулированы следующим образом: труд, целью которого является рост личности, в то же время является и трудом по ее обезличиванию. Пытаться возвеличить субъект в качестве субъекта значит превратить его в объект. Прежде всего обнаруживаются те практические проблемы, которые имплицитно заключены в этой амбивалентности воспитательной деятельности независимо от того, является ли она непреднамеренной или намеренной. Когда речь идет о передаче содержания культуры посредством образования, крайности тоталитарной идеологизации и либерального безразличия достигаются редко, но в качестве элементов они присутствуют всегда. Ими же объясняется и то, что попытка воспитать личность как личность является одной из наиболее амбивалентных задач культуры. То же самое верно и в отношении попытки воспитать личность посредством введения ее в актуальную жизнь учебной группы. Здесь крайности авторитарной дисциплины и либеральной вседозволенности — хотя они и редко когда осуществляются во всей их полноте — предстают в качестве элементов учебного процесса и нацелены либо на то, чтобы подавить личность как личность, либо на то, чтобы помешать ей принять какую-либо определенную форму. В этом отношении основной проблемой воспитания является то, что любой метод, каким бы он ни был утонченным, усиливает ту же «объективирующую» тенденцию, которой он стремится избежать.
