Амброджо Донини - У истоков христианства (от зарождения до Юстиниана)
Когда же Петр [В этом отрывке из правослазной Библии Петр именуется своим именем, а у Донини воспроизводится имя Кифа, как в католическом варианте писания. — Прим. пер.
В католическом тексте: «…я выступил против него лицом к лицу, потому что он вел себя предосудительным образом» (Галат., 2: 11). — Прим. пер. ] пришел в Антиохию, то я лично противостал ему, потому что он подвергался нареканию [Воспроизведенная автором редакция отличается от этого текста: «Мы, иудеи по рождению, а не грешники из колена языческого, знаем, что человек делается праведным не делами закона, а верой в мессию Иисуса». Отсутствующая в этой редакции часть фразы, содержащаяся в тексте православной Библии, приведена в квадратных скобках. — Прим. пер.].
Ибо до прибытия некоторых от Иакова ел вместе е язычниками; а когда те пришли, стал таиться и устраняться, опасаясь обрезанных. Вместе с ним лицемерили и прочие иудеи, так что даже Варнава был увлечен их лицемерием.
Но когда я увидел, что они не прямолюступают по истине евангельской, то сказал Петру при всех: если ты, будучи иудеем, живешь по-язычески, а не по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?
Мы по природе иудеи, а не из язычников грешники.
Однако же, узнав, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа,.[36]
В области общественных отношений ощущение временного характера общинных структур, порожденное ожиданием «грядущего мира», выражалось в пассивности и незаинтересованности в происходящем: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван». Если ты раб, не пытайся изменить свое положение, даже если ты имеешь возможность освободиться, не пользуйся ею.
Социальное учение Павла[37]Каждый оставайся в том звании, в котором призван.
Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся. Ибо раб, призванный в господе, есть свободный господа; равно и призванный свободным есть раб Христов.[38]
Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков. В каком звании кто призван, братия, в том каждый и оставайся перед богом.
В другом послании, несомненно появившемся несколькими десятилетиями позже, назидание на этот счет еще более безапелляционно и без мессианских обоснований: «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу» (Ефес, 6:5). Когда же раб Онисим, который понял равенство в изложении евангелий буквально, бросил своего богатого господина и стал искать защиты у апостола, — бегство раба наказывалось римским правом смертью, — Павел препроводил его назад с письмом, которое сохранилось в эпи-столярии, призывая господина проявить снисходительность к беглецу, если он «чем обидел» хозяина (Филист., 12:18).
То же самое можно сказать и о почитании императорской власти — в противоположность яростной оппозиции других христианских групп: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от бога» (Римлян., 13:1). Так начинает обрисовываться процесс укоренения христианства в мире, приведшего затем к эре Константина.
Женщина ничего не выиграла в ходе этого процесса. Напротив того, состояние приниженности, в котором она удерживалась в обществе, укрепляется. Жена подчиняется мужу, «потому что муж есть глава жены» (Ефес, 5:23). Обнаруживаются даже неожиданные обращения к еврейскому законодательству, которое в других случаях объявляется превзойденным. Так, Павел прибегает к рассказу о сотворении мира в книге Бытие, чтобы подтвердить непонятное положение о том, что не муж происходит от жены, а жена (женщина) от мужа, а потому в общине она должна носить на голове знак своего повиновения — покрывать голову (1 Коринф… 11:3 — 12).
Но именно в соответствии с обычаями иудаизма замужние женщины не могут выходить на люди не покрыв головы. Павел добавляет, что, если они этого не сделают, они утратят уважение ангелов, порождая в них нечистые побуждения. От этих бредней и родилось обыкновение не допускать женщин в церковь без головного убора и обрекать вдов и монахинь на ношение платков.
Итак, безразличие к рабству, повиновение действующим властям, принижение женщины по отношению к мужчине в ожидании, что попранные на земле права будут обеспечены всем в «ином веке». Изречение Павла о том, что «нет уже иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского» (Галат., 3:28), должно быть переосмыслено в религиозном смысле («ибо все вы одно во Христе Иисусе») и понято в его реальном смысле. Те же евреи могли достичь спасения только после того, как «полное число язычников» (Римлян., 11:25) войдет в царство.
Мир, на который эти послания ориентируют верующего, ирреален, что и позволяет сохранять в земном мире все его несправедливости. Говорить поэтому о христианской социальной доктрине, что она якобы идет дальше социального учения марксизма, о чем нередко можно слышать, попросту бессмысленно; это выпад, который не имеет под собой ни малейшего основания.
Религиозная мораль могла предложить лишь перспективу добровольного принятия того, что было навязано человеку обществом.
АНТИТЕЗА ПЛОТИ И ДУХА
В условиях жесткого классового деления общества, которым отмечен античный мир и которое продолжает еще и сегодня воздействовать на общество в иных формах, провозглашение мифического освобождения, неизбежного в грядущем на земле царстве, представляло собой факт исключительного значения. Во всяком случае освобождение было обещано в вечном блаженстве «рая» — сада, о котором грезили древние персидские народности, мечтавшие о вознаграждении за бесплодие окружавшей их природы. Мечта эта была передана через иудаизм христианству и исламу. С одной стороны, весть о спасении способствовала нараставшему кризису ощущения безопасности у власть имущих и их уверенности в постоянстве их привилегий; с другой — она создавала идеологическую основу возможного изменения условий существования человека. Религиозная надстройка, даже «отчужденная» в мир ирреального, всегда представляет собой реальный факт, воздействующий на развитие самого общества и следующий в русле законов экономики и производства, которые определяют это развитие.
Искупительное значение распятия мессии — «для иудеев соблазн, а для еллинов безумие» (1 Коринф., 1: 23), — которое в эпистолярном творчестве, приписанном Павлу, рассматривается как фактор разрыва Иисуса с окружающим миром, легко воспринималось широкими массами рабов, которые видели в нем сублимацию своего социального унижения, коль скоро некое божество приняло на себя их мучения. Сам бог захотел, чтобы Иисус, его «гонимый раб», согласно представлениям Исайи и поздних пророков Израиля, стал героем драмы спасения. Но верующий оказывался перед лицом господа в отношениях, аналогичных отношениям раба и господина.
Переосмысление в метафизической сфере реальных классовых отношений способствовало более гибкой ориентации рабовладельческой системы в канун ее гибели в результате экономических и социальных, а отнюдь не религиозных потрясений.
Однако столетиями христиане избегали изображать в местах совершения своих обрядов Христа, подвешенного на кресте: рисунки Христа и креста встречаются раздельно и никогда не соединяются. Какое-то устойчивое социальное замешательство, на которое указывает Павел, продолжает сказываться вплоть до середины V в., когда на вратах базилики св. Сабины в Риме, на Авентинском холме, впервые в искусстве появилось изображение распятого бога.
Перенесение в область идеологии представлений о подчинении, в котором удерживалось большинство людей, что способствовало появлению потребности в глубоком преобразовании всего образа жизни. Осознание этой потребности выражается уже в евангелиях. Греческий термин «метанойя», употребляющийся в них, и означает «изменять образ мыслей», в конечном счете — «обращаться в иную веру».
На базе религиозного и нравственного опыта общины, когда ожидание конца начинает ослабевать, конфликт между порабощенными и поработителями, бедными и богатыми, между светом и тьмой превращается у Павла в контраст между «плотью», понимаемой как сущность зла, и «духом», божественным элементом человека. У него еще не сложился тот абсолютный дуализм, который превратит впоследствии человека в пассивный объект борьбы между неземными силами, как это имело место в гностицизме во второй половине II в. Но мысль Павла уже настолько близка к этому, что не исключена возможность более поздних интерполяций различных авторов в текстах священного писания.
Типичным для гносиса является признание наряду с категориями «иле» — материи и «пневмы» — духа третьего элемента: «псюхе» — души, или жизненного дыхания. Отсюда та трихотомия, которая займет затем видное место в христианской антропологии вплоть до формирования представления о трех последовательных фазах человеческой истории, сформированного под воздействием в числе других учений и доктрины троичности.
