Григорий Дьяченко - ЯВЛЕНИЯ ДУШЕВНОЙ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕКА ПОСЛЕ ЕГО ТЕЛЕСНОЙ СМЕРТИ
Два эти события устранили кандидатов священства, почему означенный приход оставался немалое время вакантным. Духовное начальство само назначило кандидата на это место. Поступивший священник, войдя в первый раз во храм и затем в алтарь, увидел здесь, в стороне от св. престола, незнакомого священника в полном священническом облачении, но скованного по рукам и ногам тяжелыми железными цепями. Новый служитель алтаря не потерял присутствия духа: он начал обычное священнодействие с проскомидии, а по прочтении 3-го и 6-го часов совершил и всю Божественную литургию, нисколько не стесняясь присутствием постороннего, загадочного лица, которое, по окончании службы, стало невидимо. Теперь новый пастор понял, что виденный им скованный священник есть обитатель загробного мира. Не понимал он только причины его явления, но это скоро объяснилось. Скованный священник, в продолжение всей службы, не вымолвил ни слова и только время от времени приподнимал скованные цепями руки и указывал ими на одно место помоста в алтаре. То же самое повторилось и в следующую службу, во время которой, при входе в алтарь, священник обратил особое внимание на то место, на которое, как и прежде, указывало привидение. Всматриваясь пристально в ту сторону, священник заметил лежавший там на полу у стены ветхий небольшой мешок Он поднял этот мешок, развязал его и нашел в нем немалое число записок с именами умерших и живых лиц, какие обыкновенно подают служащему священнику для поминовения на проскомидии об упокоении душ, отошедших в вечность, и о здравии и спасении живых.
Теперь священник понял, что записки эти при жизни стоявшего тут окованного собрата его, бывшего прежде настоятелем этой же церкви, вероятно, остались непрочтенными им во время совершавшихся им Божественных литургий. Посему, начавши службу, он начал поминать на проскомидии имена живых и умерших, означенных в записках найденного им мешка, и лишь только он кончил чтение их, как тяжелые железные цепи, коими окован был загробный узник в одно мгновение с шумом спали с руки ног его и рухнули оземь; а сам он, сделавшись свободным от уз, подошел к служащему священнику и, не говоря ни, слова, поклонился ему в ноги до лица земли. Затем, вдруг, ни его, ни железных оков не стало видно. После сего существо загробное не являлось уже более во время божественных служб («Странник», 1867 г., март, стр. 125).
12. Дочь сенатора Резанова, Анна Дмитриевна, вскоре после смерти своей матери, увидела её во сне; умершая сказала ей: «Долго ли тебе, друг мой, плакать обо мне? Утешься: 15 апреля мы соединимся навсегда». Анна Дмитриевна рассказала этот сон своим родным и друзьям, а они уверили ее, что этот сон – пустая греза, и в июле она вышла замуж. Но наступило 15 апреля 1822 г., день, когда у нее благополучно родилась дочь. Помня слово матери, А. Дм. накануне 15 апреля исповедалась и приобщилась, а 15 апреля благословила новорожденную дочь свою и сказала: «Не мне тебя воспитывать», и вечером того же дня скончалась («Душеполезн. чтен.», 1862 г., апр. кн., 463-468).
13. В первых числах сентября 1848 г. отец протоиерей Е-в увидел во сне знакомого ему умершего священника Посельского, который сказал ему: «Напиши Твоей знакомой, графине Анне Алексеевне Орловой-Чесменской, чтобы она
раздумывал, что оы это значило, – слышу стук в мою дверь входит оольничный сторож и говорит мне: Студент Крылов Богу душу отдал.
– Давно ли? – спросил я в изумлении.
– Да вот минут пять, я только собрался к вам.
«Вот извольте разгадать эту тайну» – сказал архипастырь, обращаясь ко всем присутствовавшим при рассказе. Все молчали. «Все это – заключил владыка, – несомненно доказывает нам какую-то таинственную связь между нами и душами умерших» («Могилев. Епарх. Вед.» 1883 г.).
14. В книге Желизовской под заглавием «Необъяснимое или необъясненное» мы находим следующий очень интересный рассказ.
Весной 1867 г. я ездила в Петербург, чтобы привезти сестру Лизу, кончившую курс в институте. Разумеется, я не преминула заехать и в вечно милый мне Псков, где, несмотря на всю пережитую в разлуке жизнь, и теперь еще найдутся у меня друзья. Тогда же их было еще много!…
Самыми дорогими из всех я считала семью П-вых, состоявшую из четырех сестер. Что это были за милые, умные, образованные и приветливые женщины! Я, как и многие другие, не знала лучшего удовольствия, как бывать в их деревне Щеглицах, верстах в 25 от Пскова, при устье реки Великой. Какое прекрасное место, что за виды с широкой террасы и из сада, сбегающего по крутизне к реке на Псковское озеро, по которому плавно идут пароходы, скользят парусные лодки!… Pix светлый, уютный, просторный дом всегда гостеприимно вмещал в себе много друзей и посетителей. Он был в этом сходен с сердцами своих владелиц, умевших вместить в себе много честных чувств и много горячих привязанностей.
Как искренне я была опечалена, узнав, что старшая сестра, Анна Петровна, недавно умерла! Как-то странно было представить себе щеглицкий дом, щеглицких хозяек – без нее! Казалось, они должны были, осиротев, представлять из себя нечто вроде красивого здания – без крыши, храма – без купола!… Да оно так и было. Несмотря на радостную, приветливую встречу на подъезде, на веселый, оживленный говор трех сестер, я тотчас же увидала, что на всем доме еще лежит траурная печать, гнетет долу вся и всех великое горе, скорбь, не успевшая притупиться.
Не прошло и десяти минут, как разговор сам собой обратился на вечную тему воспоминаний о дорогой, незабвенной отшедшей. Не скрывая слез, милые мои старушки пустились рассказывать мне о её последних днях на земле. Потом перешли к её жизни, вечно деятельной на пользу другим, чистой, как лазурь той реки Великой, на которой она вся прошла!… Я и сама с ними искренно плакала и готова была вспоминать и расспрашивать без конца о её последних годах. Так мы проговорили неустанно до полуночи. Это был поздний час для рано встававших сестер. Мы простились:
– А мы вас и не спросили! – спохватилась одна из сестер. – Вам не будет неприятно спать в комнате Анюты? В ней все так и осталось, как было, уютно и удобно…
– О, нисколько! – отвечала я, с убеждением. – Что же может в этом быть для меня неприятного? Вы знаете, какие мы были с ней друзья.
– Да… Но вы нам писали, помните, что у вас иногда бывали эти спиритические явления, – заметила другая сестра.
– А разве там бывает что-нибудь подобное? – спросила я, не совсем приятно удивленная.
– О нет! Никогда! – поспешили меня уверить.
– Горничная покойной сестры говорила, что слышала там как-то стук… Вот такой же, как бывало у вашей сестрицы, – добросовестно прибавила Екатерина Петровна, самая младшая. – Но ведь вам это не в диковинку! Вы не испугаетесь?…
– Не испугаюсь; но лишь бы не так громко, чтобы не помешать заснуть.
Сказать по правде, сестры слишком много рассчитывали на мою «привычку». Усталой еще с дороги и от слез, бессонная ночь мне совсем не улыбалась.
Впрочем, две старшие сестры наперерыв начали укорять Екатерину Петровну в её доверии к болтовне прислуги и уверять меня, что ничего подобного нет и быть не может в комнате, где так свято жила и столько молилась их дорогая усопшая.
Мы простились, но Екатерина Петровна вошла со мною, и мы еще с полчаса побеседовали с нею.
– Чуть что, – сказала она мне, уходя, – пожалуйста, не церемоньтесь. Моя комната, вы знаете, рядом. Постучитесь, и мы поменяемся спальнями.
Она ушла, но вскоре затем вошла в комнату старушка-горничная, давно мне знакомая.
– Вы не спите, Аграфена? – сказала я. – Уж поздно! Идите, пожалуйста!… Вы мне совсем не нужны.
Но, к удивлению моему, Аграфена объявила, что со времени смерти «старой барыни» она всегда спит тут, за перегородкой, на диване.
– Если вам, сударыня, не противно, так я и теперича…
Я поспешила сказать, что, напротив, очень рада. Я, в самом деле, была довольна, что возле меня, за ситцевой занавеской, будет находиться живое существо.
Итак, она улеглась. Некоторое время, пока я раздевалась, мы с ней переговаривались кое о чем, вспоминая прошлое.
Пробил час. Аграфена сладко зевнула, и я умолкла. Вокруг меня все вещи и мебель покойной стояли точно в том же порядке, как и при её жизни. Проведенные мною здесь с нею часы еще так были живы в моей памяти, что мне так и казалось, что вот-вот она войдет, или раздастся её добрый, веселый голос… Так думала я, умываясь, расчесывая волосы, вынимая из моего несессера некоторые вещи, без которых я не умела обходиться и, между прочим, маленькое свое заветное Евангелие, которое бывало здесь и в прежние годы, Я положила его на ночной столик, готовясь, прежде чем лечь на её постель, помолиться у её киота… А что? Испугалась бы я, если бы увидала ее? – Вдруг вошло мне в голову; думаю, что нет»…
Вдруг, точно в ответ на мою мысль, в ночном столике Анны Петровны явственно раздались три резких, отчетливых удара, словно кто крепко простучал ногтем. Я знала, что это значит: да! Да! Да!… Я не испугалась, но отступила от столика, изумленная, в недоумении. «Неужели это… её ответ?…»
