А. Бежицын - Соль, потерявшая силу?
После Катастрофы такого отношения к Европе стало куда меньше. И меньше стало людей, усваивающих западные ценности без ущерба для своей русскости, обогащающих ее ими. Сейчас преобладает либо лакейское хамство, либо лакейская же угодливость, смердяковщина. А вот способных говорить с Европой на равных мало. Но все же они есть, и это вселяет некоторую надежду, хотя и слабую: их голоса явно забивает все тот же "Гром победы".
Об этом «Громе» писал и И.П. Павлов: "Возьмите вы наших славянофилов. Что в то время сделала Россия для культуры? Какие образцы показала она миру? А ведь люди верили, что Россия "протрет глаза" гнилому Западу. Откуда эта гордость и уверенность? И вы думаете, что жизнь изменила наши взгляды? Нисколько! Разве мы теперь не читаем чуть ли не каждый день, что мы авангард человечества! И не свидетельствует ли это, до какой степени мы не знаем действительности, до какой степени мы живем фантастически!".[100]
Фантастическое житие в России всегда предпочитали реальному, к этому нас официальная церковь приучила. Она же культивировала не только поношение инославных-иноверных, всего Запада, но и самопревознесение, которое, конечно же, позаимствовал у нее наш третьесортный патриотизм. Такого беспардонного бахвальства, как у нас, видимо, нигде в мире не сыщешь. Оно с необходимостью сопровождает поношение иных и есть проявление все того же комплекса неполноценности. Тут совсем нет меры, наши самовосхваления, помимо всего прочего, это чудовищно дурной вкус.
Он проявляется и в позерстве, которое тоже есть следствие неуверенности в себе, в кривлянии и ломании, в стремлении во чтобы то ни стало "удивить мир", а не получается — так "показать кузькину мать". Иначе самоутвердиться третьесортный патриот никак не может. Он постоянно ждет восхищения собой, бывает страшно разочарован, не дождавшись такового: "не понимают нас, не ценят, не любят". И — страстная жажда всяких неполноценных людей: чтоб поняли, оценили, полюбили. Об этом мечтал Достоевский, который все ждал, что "удивятся, и придут, и поклонятся". Не пришли, не поклонились, а вот что до «удивятся», то и впрямь удивились — нашему ХХ веку. Никто не предполагал, что все «издохнет» столь унизительно.
Ожидание похвалы и восхищения все еще с нами. Это тоже наследие православия, и оно тоже очень портит Россию и русских, оно бросается в глаза, не может остаться незамеченным. Некоторые из деликатности умалчивают об этом нашем свойстве, но есть и прямо называющие вещи своими именами. Среди последних — Андре Жид, в 30-х годах ХХ века побывавший в России и писавший о наших соотечественниках: "Когда они задумываются над тем, что происходит за границей, то их гораздо более всего интересует, что заграница думает о них? Их охватывает желание знать, достаточно ли мы восхищаемся ими. Чего же они боятся, так это того, что мы недостаточно в курсе их заслуг, от нас они ждут не столько того, чтобы мы высказали свое мнение, сколько комплиментов…" Очень точная характеристика ущербных людей, которые поносят Запад и в то же время с замиранием сердца ждут от него восхищения, что производит самое тягостное впечатление.
Правда, есть и у нас цельные натуры, в полной мере обладающие свойством, обозначаемым упоминавшимся английским словом integrity. Это, конечно, прежде всего А.И. Солженицын. Личность масштабная, может быть, самая масштабная в России рубежа веков, он трезво смотрит на многое.
При всем том он мало тронут Петербургом ("К императору Петру я тоже почтения не имею")[101] и высокой русской культурой — ее он не знает, не понимает и не приемлет, она для него — каприз, барская прихоть. Это сказывается и на художественности его произведений: как мастер слова он, несмотря на все «расширения», явно уступает презираемому им А.Н. Толстому, действительно беспринципному оппортунисту. Но тот в большей степени, чем А.И. Солженицын, воспитан культурой Петербурга, что обеспечивает ему художественные преимущества перед этим последним. «Нетронутость» Питером вряд ли можно считать преимуществом, это скорее изъян, с которым затруднительно указывать России пути в XXI веке. Указатели А.И. Солженицына явно повернуты назад, а то и вообще в область вымышленного, куда он помещает слишком многое.
Он говорит о себе, что он не националист, а патриот — и кто ж усомнится в этом? Он действительно патриот, причем самого что ни на есть высшего сорта, выше не бывает. Но при всем том и он, будучи высланным, начал учить Запад: что такое свобода, как надо за нее бороться. И не боялся попасть в глупое положение, а надо бы. Понятие свободы у нас как раз «петербургское», не народное. И после Катастрофы практически исчезла сама надобность в свободе. Г.П. Федотов, повидав уже послевоенных эмигрантов из России, писал: "Почти ни у кого мы не замечаем тоски по свободе, радости дышать ею. Большинство даже болезненно ощущает свободу западного мира, как беспорядок, хаос, анархию. Их неприятно удивляет хаос мнений на столбцах прессы — разве истина не одна?".[102]
Эта характеристика удивительно подходит и к такой крупной фигуре, как А.И. Солженицын, для которого слово «плюрализм» — ругательное, а люди, хоть как-то тронутые Петербургом, — «образованцы». И тут он очень созвучен Ленину с его известным определением интеллигенции. Стоит напомнить, что у Солженицына нет иных читателей, кроме все тех же «образованцев». Это они, по его мнению, довели страну до февраля, а потом не видели колючей проволоки, опутавшей страну. Но колючая проволока была не везде, а вот поруганный опустевший православный храм стоял в каждом селе, в каждом городском квартале. И, за редким исключением, никто не видел в этом ничего ненормального, в том числе почти весь обожаемый Солженицыным народ.
При всем том личность он настолько целостная, что этой целостности у него с избытком, она в самоуверенность и упрямство переходит. Иван Ильин писал о таких: "…для философствующего и учительствующего писателя сомнение в состоятельности и верности своего духовного опыта является первою обязанностью, священным требованием, основою бытия и творчества; пренебрегая этим требованием, он сам подрывает свое дело и превращает философское искание и исследование в субъективное излияние, а учительство — в пропаганду своего личного уклада со всеми его недостатками и ложными мнениями".[103]
Для многих третьесортных патриотов Солженицын чуть ли не враг номер один: это он разрушил Советский Союз, во что наш писатель, кажется, и сам верит. Но он все же как-то понимает современный мир, а эти недалекие люди не в состоянии допустить, что кто-то видит мир по-иному. Они пылают ненавистью к Западу и убеждены, что он только и делает, что строит козни против России, и ему удалось расчленить СССР. "Американцы исходят исключительно из своих национальных интересов, им невыгодна сильная Россия как конкурент и они мечтают расчленить и ее, что уже удалось с СССР" (А также: «Курск» потопили, Останкинскую башню спалили, добились сокращения рождаемости в России и много чего еще натворили).
Верно тут только то, что американцы исходят из своих национальных интересов, а вот в чем они состоят — этого наши третьесортные патриоты постичь не в состоянии. Они простодушно наделяют всех своим менталитетом, приписывают всем то, что сделали бы сами, окажись они на их месте. И это находит полное понимание у большинства населения, которое таким людям доверяет куда больше, чем всяким там образованцам.
Отсюда чрезвычайно сюрреалистическая картина мира: как он устроен, в России мало кто представляет. Конечно, тезис "Запад нам поможет", выдвинутый Остапом Бендером, безоговорочно разделять ни к чему. Совсем плохо, когда готовы превратить Россию в банановую республику. Но везде видеть заговоры — многим ли лучше? Между тем мысли о всеобщем (масонском, еврейском) заговоре у нас даже кладутся в основу серьезных документов, что может иметь самые катастрофические последствия.
Эти примитивные умы отнюдь не стыдятся своего невежества. Что, впрочем, бывало и во времена Достоевского, который писал в "Дневнике писателя": "..гордость невежд началась непомерная. Люди мало развитые и тупые нисколько не стыдятся этих несчастных своих качеств, а, напротив, как-то так сделалось, что это им и 'духу придает'". Это про них В.С. Соловьев писал, что если бы мы "их слово о русском народе приняли бы за слово его самосознания, то нам пришлось бы представить себе этот народ в виде какого-то фарисея, праведного в своих собственных глазах, превозносящего во имя смирения свои добродетели, презирающего и осуждающего своих ближних во имя братской любви и готового стереть их с лица земли для полного торжества своей кроткой миролюбивой натуры", и нам "пришлось бы уподобить Россию душевнобольному, который принимает все свои дикие и уродливые галлюцинации за настоящую действительность".[104]
Тут очень отдает паранойей, однако ее норовят выдать за самобытность, о которой столько толкуют и которой так гордятся. Самобытность нередко истолковывают в том духе, что мы не принадлежим ни Западу, ни Востоку — отсюда, дескать, все наши особенности. На самом деле эти "ни… ни" служат для оправдания межеумочного состояния. П.Я. Чаадаев писал: "Говорят про Россию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии, что это особый мир. Пусть будет так. Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух своих сторон, определяемых словами — Запад и Восток, обладает еще третьей стороной".[105] И пока это никем не доказано.
