Дайсэцу Судзуки - Дзен и фехтование
Вандзян Ходзяку был одним из великих дзенских учителей Тан-ской династии. Однажды он сказал: „Дзен подобен мечу в воздухе, не стоит и спрашивать, поразит он объект или нет. Воздух — не расщелина, меч не сломан“. По другому поводу он сказал так: „В тройственном мире нет дхарм (объектов), где нам искать Ум? Четыре элемента изначально пусты, и где Будда найдет себе место? Небесная ось всегда недвижима, все спокойно и никакие слова не произнесены. Это существует у тебя прямо перед носом, и ничего тут больше не поделаешь“.
Доке Иэтан (1641–1721), более известный под именем Седзю Ронина (Седзю Старый Джентльмен), был учителем Хакуина (1695–1768), одного из великих учителей Японии. Седзю Ронин однажды принимал посетителя-фехтовальщика, и тот сказал: „Я занимаюсь фехтованием с детских лет, и за двадцать лет успел изучить секреты многих школ фехтования. Теперь я хочу основать свою школу, но пока не могу понять, какой принцип положить в основу новой школы. Все мои усилия основать конечное ме не приводят к успеху. Не могли бы вы мне помочь?“
Внимательно выслушав фехтовальщика, Седзю Ронин подошел к нему и изо всех сил трижды ударил его обоими кулаками, а потом ударом ноги бросил его на землю. Конечно, это был довольно грубый прием, но он достиг цели, фехтовальщик пережил сатори. Говорят, что это переживание открыло ему новые горизонты в его искусстве.
Слух об этом посещении дошел до фехтовальщиков всей округи и они стали посещать Седзи Ронина, спрашивая его, как им объединить дзенский опыт с их профессией. Однажды они пригласили Седзи Ронина к себе выпить чая и посмотреть на их поединки. И, наконец, они сказали ему: „Что говорить, вы великий учитель дзен, в теории вы сильны, но если дело коснется практики, если вы возьмете в руки меч, тут вам нас не победить“.
Седзю Ронин ответил: „Если вам хочется ударить меня, ударьте, но боюсь, что у вас ничего не получится“.
Фехтовальщики с сомнением переглянулись и сказали: „Так вы действительно разрешаете нам попробовать?“
Ронин согласился.
Они встали, намереваясь сразиться с дзенским учителем, однако Ронин отказался взять меч, сказав: „Я буддист. Вот у меня веер, пусть он и будет моим оружием. Ударьте, как только будете готовы. И если вам это удастся, я признаю вас хорошими фехтовальщиками“.
Подняв мечи и издавая оглушительные крики, они пытались ударить учителя, но его веер мелькал то здесь, то там, и они никак не могли попасть в него. Их мечи все время пролетали мимо и в конце концов им пришлось признать поражение.
Позднее один монах спросил Ронина: „Насчет дзен я ничего не могу сказать, но где вы так научились владеть мечом?“
Ронин ответил: „Когда приходит истинное прозрение, когда нет никаких препятствий, истинное прозрение касается всего, включая и фехтование. Обычно люди привязаны к именам и, когда они слышат какое-то имя, какое-то название или слово, в их уме происходит различение и отделение. Обладатель истинного ока видит все в его собственном свете. Когда он видит меч, то сразу знает, как с ним обращаться. Он противостоит множеству вещей и не путается“.
Такэно Сигэеси (ныне восьмидесяти лет) один из величайших фехтовальщиков современной Японии, в недавно написанном им трактате о „Бамбуковом мече“ говорит о психологии фехтования.
„Когда выбранный мной бамбуковый меч больше всего подходит мне по весу, форме и т. д., тогда легче всего достигается состояние единства меча и моего тела. Само собой разумеется, что лелеять мысль о борьбе или победе, или демонстрировать свое искусство, — это погибель для фехтовальщика. Но когда вы избавились от этих мыслей, как и от мысли о своем теле, вот тогда может быть достигнуто настоящее единство. Тогда ваш меч — это вы, а вы — это ваш меч и между вами нет различия. Это называется психологией муга (или не-эго, не-ума). Это, видимо, соответствует тому, что в буддизме называют состоянием пустоты. В этом состоянии все мысли и чувства, которые могут препятствовать свободному владению обретенной техникой, устранены, и человек возвращается к тому „изначальному уму“, который управляет деятельностью его организма.
Иногда мне кажется, что-то же происходит и с мастером-кукольником, когда он всецело поглощен своей работой. Он тогда тоже не проводит различия между собой и куклой, которую держит. Игра тогда в действительности становится искусством, когда художник забывает о себе и погружается в состояние пустоты. Некоторым кажется, что все-таки фехтование дело совсем иное, потому что перед ним живой человек, который только и ждет момента, чтобы нанести удар, но я так не думаю. По-моему, если фехтовальщик и кукольник пережили состояние идентификации, единства, то большого значения не имеет, с чем они работают.
Когда единство осознано, я, как фехтовальщик, не вижу перед собой никакого противника, который пытается меня ударить. Я сливаюсь с противником, каждое его движение, каждую его мысль я слушаю, как свои. Я интуитивно, бессознательно знаю, как его ударить. Это все так естественно“.
Мастер Такэно верно описывает ум фехтовальщика, когда он встречается с противником. Пока он сознает, что стоит перед противником и старается правильно использовать технику, которой научился, — он еще не совершенный фехтовальщик. Он должен забыть, что у него есть тело, называемое Такэно, и что тело его держит меч, и что он противостоит другому отдельному телу. Во время поединка у него нет ни тела, ни меча. Это, однако, не значит, что все совершенно исчезло, потому что некто действует, активно передвигается, мыслит. Это некто — господин Такэно и другие фехтовальщики. Такой ум даоские и буддийские философы называют следующими именами: изначальный ум (хонсин), или ум младенца (акаго но кокоро), истинный или совершенный человек (синдзин), изначальное лицо (хонрай мо мэммоку).
Эта чудесная „несуществующая“ сущность „думает и действует“, не думая и не действуя. Согласно господину Такэно, оно воспринимает все мысли, которые рождаются в уме противника, как свои собственные и „он“ действует адекватно. „Он“ в этом случае не он, но и не „не-он“. Когда этот „не-он“ падает, он не знает, кто упал — „он“ или „не-он“. Когда все конечно, „изначальный ум“ возвращается обратно к самому себе, т. е. к своему собственному сознанию. Это есть пробуждение „одной мысли“, т. е. отделение света от тьмы (итинен), субъекта от объекта, возникновение двойственного мира. Ашвагхоша, автор „Пробуждения веры“, называет это „внезапным пробуждением мысли“. Это та ситуация, в которой господин Тадзима или Такэно обнаруживают себя стоящими перед поверженным, так называемым „врагом“.
Стихотворение Эмерсона „Брама“ хорошо иллюстрирует психологию совершенного фехтовальщика:
Если кровавый убийца думает, что он убивает,
Или убитый думает, что убит,
Они не знают неуловимых путей.
Я сохраняюсь и ухожу, и возвращаюсь опять.
Далекий или забытый для меня близок,
Тень и солнечный свет — одно,
Исчезнувшие боги ко мне приближаются,
И одно для меня хула и слава.
Болезнью заплатят те, кто меня упускает,
Когда мною летят, я сами крылья,
Я сомневающийся и сомнение,
И я гимн, что поют брамины.
Могучие боги тоскуют о моем прибежище,
И тоскует напрасно священное Семь,
Но и ты, смиренно любящий добро!
Найди меня и вернись на небо.
Господь творит мир, и Он же восклицает: „Это хорошо“. Господь не совершил ни моральных, ни аморальных поступков. Это просто „благо добра“. Эту „благость“ вещей японский дзен и синто называют соно-мама.
Заслуживает интереса следующий перефразированный пассаж из Чжуан-Цзы „Понимающий сущность жизни“:
Сунь Изгой пришел к воротам учителя Бяня Счастливого и, смущенно вздыхая, сказал:
— Я, Изгой, жил в селении, и не случалось, чтобы меня называли ленивым, чтобы в опасный момент называли трусом. Но вот на полях не было урожая, а на службе царю я не встретил удачи. Меня изгнали из селения и из области. Но в чем мое преступление? О, небо! За что досталась судьба изгоя?!
— Разве ты не знаешь о поведении настоящего человека? — сказал Бянь Счастливый. — Он забывает о своей смелости, забывает о зрении и слухе, бесцельно блуждает за пределами мирской пыли в беспредельном, не занимаясь делами. Это называется действовать, но не настаивать; быть старшим, но не управлять. А ты ныне приукрашиваешь свои познания, чтобы удивить невежд, очищаешься сам, чтобы осветить грязь других: сверкаешь, будто поднимаешь солнце и луну. Ведь в сравнении со многими, слепыми, глухими и хромыми, безвременно погибшими — ты, обрел крепость своего тела, всех его девяти отверстий. Это уже счастье! Зачем же попусту ропщешь на небо? Уходи!»
