Люсьен Реньё - Повседневная жизнь отцов-пустынников IV века
Книги
Совершенно определенно можно сказать, что в IV веке книги не загромождали келью отшельника. Они были очень дороги благодаря материалу, из которого делались, — папируса или пергамена, а также и из‑за кропотливого труда по переписыванию текста. Некоторые монахи сами были писцами и могли составить себе небольшую библиотеку или скопировать книгу для других[567]. Одному из таких библиофилов авва Серапион, увидев у него нишу, забитую книгами, сказал: «Ты отобрал имущество вдов и сирот и сложил его на окне»[568]. Иначе говоря: вместо того чтобы давать милостыню неимущим, ты купил столько книг… Не этот ли Серапион отдал бедным все, что имел, включая и небольшое Евангелие? «Я продал книгу, — сказал он, — где сказано: Продай имение твое и раздай деньги нищим» (Мф. 19, 21)[569]. У Феодора Фермийского были три хорошие книги, которые он охотно давал читать братии, но по совету аввы Макария Феодор их продал, а деньги раздал бедным[570]. Но авва Феодор имел помимо этого и другие книги, которые у него забрали грабители[571]. В Келлиях один монах дни и ночи напролет предавался чтению. Но в один прекрасный день он продал все книги, что имел, и ушел дальше в пустыню — вероятнее всего, в Скит. Авве Исааку, встретившему этого брата, он сказал: «Уже двадцать лет, отче, как слушаю я слова Писания, но ныне хочу наконец приняться за дело, ибо я услышал их»[572]. Эта апофтегма позволяет нам понять, что книги отшельников — это главным образом книги библейские. Единственный раз мы находим упоминание о другом сочинении — трактате против ариан святого Афанасия. Авва Сисой велел своему ученику читать его в присутствии этих еретиков[573]. Текст Священного Писания был тесно связан с богослужением, и по этой причине требовалось значительное количество книг. В Скиту авва Исайя всегда носил свою книгу на еженедельные собрания братии[574]. Возможно, он был чтецом.
Вероятно, самые первые Отцы–пустынники вовсе не имели книг или, как Исайя, имели только одну. Как‑то раз один скитский монах проник в келью аввы Пафнутия, чтобы спрятать у него свою книгу[575]. Ревностные отшельники, такие как авва Виссарион, никогда не позволяли себе собирать книги[576]. Но по мере удаления от первоначальных героических времен монахи начинают накапливать книги в своих кельях[577], и один старец сказал с грустью по этому поводу таю «Святые Пророки писали книги, затем пришли Отцы наши, кто следовал им на деле. Те, кто пришел после, учили эти книги наизусть. Затем пришло нынешнее поколение, которое их переписывает и складывает без пользы у окна»[578]. Но этот анонимный моралист был, без сомнения, чересчур суров, ибо авва Аммой рассказывает нам о монахах, которые покинули свои кельи, «оставив полки, полные пергаменных книг, и не закрыв за собой дверей»[579], показывая тем самым их нестяжательство. Его ученик Исайя повелел монаху, покидавшему келью, оставить все, что там было[580].
Жить в полном нестяжании
Все хорошо знают, что всегда и везде люди, живущие какое‑то время на одном месте, потихоньку накапливают вокруг себя уйму вещей, без которых вполне могли бы обойтись, — книги, мебель, утварь. Для монахов, которые отрекались от всего, это представляло серьезную опасность. Старцы рекомендовали быть здесь начеку и сами показывали пример полного нестяжания. Всегда нужно было быть готовым отдать брату то, что ты имел, и не хранить в своей келье ненужные вещи или то, что ты не хотел бы отдать или даже просто одолжить[581]. Любой отшельник должен как‑то поддерживать свое существование, но некоторые при этом могли иметь искушение оставить себе немного денег на больных и стариков. Некоторые апофтегмы отвергают такую скупость[582]. Иоанн Кассиан также указывает, что весьма печально, когда монахи, расставшись со своим добром, иногда довольно значительным, затем позволяют себе зариться на мирские вещи и обращать внимание на безделушки: циновку, корзинку, сумку, рукопись, скребок, шило, иголку или тростниковую ручку для письма…[583] Другие, наоборот, были удивительными бессребрениками, как, например, авва Архебий, который много раз отдавал другим свою келью со всей мебелью и утварью[584], или тот брат, который постоянно раздавал то, что имел, «будь то мелкая монетка или маленький кусочек хлеба», относя все это в келью своего соседа[585].
То, что монаху, который хочет жить в келье, необходимо не только все оставить, но и от всего отречься, хорошо иллюстрирует один рассказ. Новичок, пришедший в пустыню, сохранил у себя сто монет. Как только он пришел в свою келью, то тотчас увидел, что дверь кельи в плохом состоянии, и сказал себе: «Дверь старая, нужно ее заменить». Старец посоветовал ему по–настоящему отречься от мира, и брат оставил у себя только десять монет. Скоро он заметил, что крыша его кельи нуждается в ремонте. По совету старца он потратил эти десять монет и вернулся в келью, воображая, что окончательно отрекся от мира. Но помыслы внушали ему: «Смотри, здесь все ветхое, придет лев и съест меня». На этот раз старец ему сказал: «А я вот жду, чтобы все на меня свалилось, чтобы лев пришел и меня пожрал, чтобы избавиться мне от жизни такой! Иди, сиди в своей келье и молись Богу»[586].
Отцы знали, что, собрав в своей келье много вещей, можно устроиться весьма неплохо. Иоанн Колов говорил: «Если человек в душе своей любит Бога, он может жить в келье, и не имея вещей мирских. А если человек имеет вещи мирские, но не имеет вещей Божественных, то из‑за вещей мирских он тоже остается в келье. Но тот, что не имеет ни вещей мирских, ни вещей Божественных, никак не может остаться в келье»[587]. Подлинный смысл слов аввы таков: если ты можешь пребывать в келье и иметь вещи Божественные, то вещи мирские тебе уже не нужны. Или можно выразиться так: монах, который в своей келье имеет Божественные вещи, с трудом переносит присутствие вещей мирских[588]. В общем, как сказал один старец, человек, который почувствовал сладость нестяжания, тяготится даже одеждой, которую носит, и чашкой, из которой пьет. Ибо отныне дух его занят вещами нездешними[589].
Глава восьмая
ДЕНЬ ОТШЕЛЬНИКА
Не следует полагать, что день анахорета длился строго от восхода до захода солнца, поскольку по большей части появление и исчезновение «божественного светила», занимавшее столь большое место в жизни древних египтян, в занятиях отшельников ровным счетом ничего не меняло. Одни из них в полночь еще не завершали свой день, а другие в то же самое время его уже начинали. Поэтому лучше проследим за тем, как протекали их сутки в обычные дни недели, исключая субботу и воскресенье, которые имели особое значение в жизни наших героев.
Жизнь в трудах и молитвах
Вначале пустынники, полностью изолированные друг от друга, имели каждый собственный режим и распорядок, по усмотрению божественного вдохновения и собственного разумения. Как на Востоке, так и на Западе у них не существовало ни выходных, ни литургического года. В день Пасхи святой Бенедикт, в своем уединении в Субиако, не знал, что сегодня великий праздник для всех христиан. Та же ситуация была и с первыми Отцами пустыни. Антоний Великий в развалинах военного укрепления или в пещере горы Кульзум проводил свои дни в молитве и труде, и так у него проходили недели, месяцы и годы. Без сомнения, подобная жизнь была более ревностной и напряженной под сенью ночи, а потому святой пустынник иногда сожалел о восходе солнца: «О солнце, зачем ты беспокоишь меня? Ты поднимаешься столь высоко, что отвлекаешь меня от благодати Света истинного»[590].
О повседневной жизни этих первых мистиков пустыни мы можем сказать лишь то, что они постоянно жили в единстве с Богом, и остальное их едва ли интересовало. Однако и у них мы уже видим появление того, о чем авва Пимен будет говорить много лет спустя как о правиле поведения отшельника в келье: занимайся рукодельем, ешь не более одного раза в день, молчи и размышляй, то есть читай про себя наизусть слова Божии[591]. Молитва не упомянута либо потому, что является частью этих размышлений, либо потому, что она и есть основное и самое главное дело монаха, которое должно постоянно сопровождать всю другую его деятельность[592], либо, наконец, потому, что молитва скорее составляет так называемое внутреннее делание, индивидуальное, можно сказать даже интимное, в котором авва Пимен усматривает «тайное преуспеяние в келье». Авва Исайя говорил так: «Когда ты пребываешь в келье, постоянно заботься о трех вещах: о рукоделье, размышлении и молитве»[593].
Антоний Великий занимался рукодельем и постоянно молился еще тогда, когда вел подвижническую жизнь на краю своей деревни. Работа обеспечивала ему существование и даже позволяла давать милостыню бедным[594]. Мы знаем, что и в пустыне он сохранил эти две составляющие жизни аскета, они были важны для всех тех отшельников, которые шли по его стопам. Источники сообщают нам о некоторых исключительных отшельниках, которые только молились и не работали. Но на это были серьезные причины, и подобная жизнь, конечно, не считалась правилом, как например, у еретиков–мессалиан, или евхитов, названых так именно по этой причине (их название происходит от слова, которое в сирийском и греческом языках означает «молитву»)[595]. Например, Аполлон в Скиту не работал и все время молился, ибо ему нужно было, по его словам, восполнить сорок лет, проведенные без молитвы[596]. Павел Фермейский работал, чтобы обеспечить себя необходимым[597]. Авва Ахил трудился день и ночь изо всех сил, «боясь навлечь на себя гнев Божий»[598]. Некоторые монахи работали не из‑за потребности прокормить себя, а чтобы не пребывать в праздности, избежать уныния[599], дать милостыню бедным[600] или чтобы накормить вероятных гостей[601]. Авва Исайя говорил: «Занимайся рукодельем, чтобы бедняк получил хлеба, ибо праздность есть смерть и разрушение души». Иоанн Кассиан рассказывает историю про отшельника авву Павла, жившего в самой глубине пустыни, в семи днях пути от обитаемых мест. У него был сад, который давал ему пропитание, но он тем не менее плел корзины. Авва складывал их в своей пещере, а затем сжигал, не продавая никому[602].