Николай Покровский - Евангелие в памятниках иконографии
Б)Лицевой сборник библейских повествований XVЛ в. (in 4°), принадлежащий библиотеке И.А. Вахрамеева, и лицевые списки Страстей Господних дополняют собой ряд лицевых Евангелий. Обширный сборник содержит в себе рассказы из Ветхого и Нового заветов от создания мира до сошествия Св. Духа на апостолов. Обычные повествования местами прерываются вставками отдельных статей, приписываемых известным лицам, как Слово пресвитера иерусалимского Тимофея о воскрешении Лазаря (л. 775), Слово Кирилла Александрийского на св. праздник Вербного воскресенья (л. 797), также Слово во св. и великий пяток на погребение Христово и на плач Богородицы (л. 904), синаксарь в неделю Пасхи (л. 915), Слово св. женам-мироносицам и похвала Иосифу (л. 958). Повествования евангельские изложены в хронологическом порядке, но этот порядок не везде выдержан строго: преображение Господне помещено после входа в Иерусалим, запечатание гроба Христа после воскресения. Миниатюрные изображения сборника весьма многочисленны; в частности, изображения евангельские (нач. с л. 623 об.) подробно передают все содержание Евангелия, иногда с второстепенными подробностями событий, например в чуде исцеления слепца (л. 754–761), в рассказе о тайной вечере (л. 835–846), и даже допускают неоднократные повторения одного и того же (мироносицы у гроба Господня, л. 930, 936 и 957). Иконографические композиции, следуя в общем и целом старинному преданию, местами представляют любопытные отклонения, таковы миниатюры взятия Христа в саду Гефсиманском (л. 855 — неизвестный человек оставляет одежду в руках стражи и убегает), тайной вечери в трех моментах, где соединены исторические и символический переводы (л. 846), и распятия Спасителя (л. 890). В стиле также заметны следы уклонения от старинной иконописной манеры и приближение к западной живописи. Лицевые Страсти Христовы — один из наиболее распространенных памятников письменности и искусства в России XVII–XVIII вв. Рукописей их дошло до нас очень много, часто с миниатюрами и даже гравюрами в рукописном тексте; было несколько и печатных изданий их; сохранилось несколько отдельных изданий гравюр[130] и икон, т. е. изображений на дереве применительно к тексту этих Страстей (например, икона в ростовском музее, местная в Единоверческой церкви Пскова, две иконы в киевском церковно-археологическом музее[131], икона в ярославской церкви Иоанна Златоуста в Кремле), иногда с надписями, прямо из них заимствованными. В тексте Страстей Христовых[132] сообщаются сведения о событиях начиная с воскрешения Лазаря до воскресения Христова включительно; сюда присоединяются известия о пришествии в Иерусалим Финеоса, об епистолии архиереев к Иосифу, о прибытии Марфы и Марии в Рим к кесарю, о переписке кесаря с Пилатом, сказание об Иуде, приписанное Блаж. Иерониму, и другие статьи. Происхождение этого замечательного во многих отношениях сборника темно: по идее он имеет связь с древнейшими христианскими апокрифами, известными у нас в России в славянском переводе[133]; но он совершенно отличается от древних апокрифов и по составу подробностей, и по изложению и имеет, по-видимому, польское происхождение, хотя в некоторых списках приписывается Иоанну Златоусту. Следуя нашей задаче, укажем несколько списков лицевых Страстей, представим характеристику их миниатюр и попытаемся решить вопрос: откуда и как появились у нас эти миниатюры; разумеем миниатюры, сделанные от руки, но не печатные, западное происхождение которых не подлежит никакому сомнению[134]. Из многих списков лицевых Страстей назовем следующие списки музея Императорского общества любителей древней письменности: № CLXXVI in 4° 1774 г. (см. л. 153), в котором сказание о страстях помещено среди других статей[135], № 91 in 4° с прибавлением статей с миниатюрами о сотворении мира, грехопадении, убиении Авеля и статей эсхатологического характера; № XLVIII in 4° 1754 г. (работа Пьянкова); № CLXIII in 4°, № CXXXVII (с печатного издания 1795 г.); 1903 in 8° 1734 г. (Алексея Ростовцева), № LXXII in fol. (разрозненные листы); № CCLX, XIX в. сборник миниатюр без текста — в библиотеке С.-Петербургской духовной академии два списка: № А 1/23 и А 11/139. На основании этих списков может быть обрисован с достаточной полнотой характер их миниатюр[136]. Все известные нам миниатюры Страстей имеют характер ремесленных произведений[137] и принадлежат мастерам заурядным. В некоторых списках миниатюры представляют слепое подражание западным образцам; отличительной же чертой большинства служит механическое соединение старых элементов с новыми. Приступая к иллюстрации списка Страстей, миниатюрист имел в своем распоряжении как старый русский материал, бывший в обычном обращении иконописцев, так и новый в виде западных гравюр; следы того и другого действительно можно видеть почти во всех иллюстрированных списках. Так, например, во всех списках вход Христа в Иерусалим представляется по старинному византийско-русскому переводу, начало которого восходит к IV в. (саркофаг Юния Басса); евхаристия нередко изображается в виде раздаяния св. хлеба и чаши по древнему переводу, восходящему по крайней мере к VI в. (россанский кодекс), распятие и вознесение Христа на небо иногда изображаются по древнему переводу, иногда по новому западному. Но миниатюристы не ограничивались этими готовыми данными, а добавляли сюда еще черты, вновь изобретенные русскими художниками и иконописцами. Чтобы уяснить характер смешения древних иконографических элементов с новыми в лицевых Страстях, остановимся на воскрешении Лазаря. Спаситель в сопровождении апостолов приближается к пещере, в которой стоит Лазарь с повязкой на голове, иногда спеленутый; две сестры Лазаря припадают к ногам Христа. Эти основные черты проходят во всех памятниках византийских и русских и даже отчасти в древнехристианской скульптуре. Но миниатюристы лицевых Страстей идут далее: вопреки исторической правде, они помещают возле пещеры камень в виде небольшого булыжника, не соответствующего по своему объему широкому отверстию погребальной пещеры: подробность эта явилась под влиянием буквального русского понимания текста Страстей, где говорится, что вход в пещеру Лазаря был закрыт камнем·, она повторяется нередко и в изображении воскресения Христова, притом не только в списках лицевых Страстей, но и в других памятниках русской иконографии XVII–XVIII вв. В некоторых списках Страстей вместо камня, закрывавшего вход в пещеру, является, под влиянием привычных представлений, деревянная крышка гроба. Замена пещеры саркофагом в некоторых списках есть также уклонение от древнего предания; но особенно характерны эти уклонения в миниатюрах, изображающих совершение литургии Лазарем и его погребение. По словам сказания о страстях, Лазарь поставлен был во епископа китейского города, или, как в некоторых рукописях, китейского монастыря; и вот миниатюрист изображает его в торжественный момент совершения литургии. Место действия — храм в русском стиле; в нем престол, на котором находятся восьмиконечный крест, потир и дискос с тремя хлебами; на индитии престола сбоку — крест с тростью, копьем и Адамовой главой; за престолом икона Господа Саваофа; перед престолом стоит Лазарь в омофоре и фелони, за ним диакон и клирик с кадилом и ладанницей. Очевидно, обстановка картины не имеет претензий на историческую достоверность. Подобный же анахронизм и в картине отпевания Лазаря: оно происходит в храме с русскими маковицами; внутри его в обыкновенном гробу лежит Лазарь в царском венце; возле головы его диакон с кадилом и, по-видимому, церковник с длинными волосами; возле ног — иерей с книгой, сестры Лазаря и народ. Наряду с этими уклонениями обнаруживаются и западные художественные тенденции. То общеизвестный факт, что западные художники, изображая страсти Христовы, выдвигали на первый план человеческую сторону страданий Христа в ущерб их идеальному значению. Личность Богочеловека вводилась здесь в разряд обыкновенных смертных, и Его страдания определялись по шаблону обыкновенных человеческих страданий. Задача художника полагалась в том, чтобы выразить вовне все оттенки внутренних ощущений Страдальца, представить в резких формах всю тяжесть телесных истязаний и смерти Распятого; сюда, в помощь художественному творчеству, призывались психология и анатомия, рисунок проверялся опытами распятия мертвецов… но за этой панорамой человеческой скорби не видно здесь того божественного величия и спокойствия, которое производит столь возвышенное впечатление в лучших произведениях византийских художников. То же западное направление сказывается и в наших лицевых Страстях, притом нередко в таких резких формах, которые производят отталкивающее впечатление. Спаситель представляется здесь иногда с искаженным от слез лицом, Богоматерь в изнеможении падает ниц или на колени перед Христом, а иногда и Он Сам становится на колени перед Богоматерью; сцена бичевания Христа производит впечатление кровавой бойни. Следы западного искусства видны в картине вознесения Христа, где Богоматерь и апостолы стоят на коленях, и в картине распятия тремя гвоздями, и в картине воскресения Христа в виде вылета из гроба с развевающимся знаменем в руках, наконец, в отсутствии нимба в изображениях Христа, что составляет уже непозволительную погрешность с точки зрения византийско-русской иконографии. Костюмы изображаемых лиц также носят на себе следы западноевропейской современности: Иуда, идущий в Иерусалим, изображается иногда в европейской шляпе, воины наряжаются в польские костюмы, ад имеет форму огромного выбритого лица. В обстановке картин появляются колонны, представляющие соединение ионийских капителей и вычурных завитков с русскими утолщениями в середине корпуса; заметны следы ландшафта и воздушной перспективы. Признаки эти, хотя они и не имеют решающего значения в вопросе о происхождении наших лицевых Страстей, заставляют, однако же, поискать первых источников этих последних на Западе. Начиная с IV–V вв. появляются в памятниках искусства отдельные изображения, относящиеся к истории страданий Спасителя. Лицевые кодексы византийские, особенно Евангелия, расширяют иконографический цикл Страстей; в некоторых их них мы заметили даже наклонность к иллюстрации последних дней жизни Христа предпочтительно перед другими событиями; но отдельных кодексов лицевых Страстей в Византии не было; мало того, если оставить в стороне Евангелие Никодима, произведение древнехристианского периода, то можно сказать, что и в смысле теоретической обработки тема эта не выделялась из ряда других с такой односторонней настойчивостью, как на Западе. У многих византийских авторов находятся рассуждения о страданиях и смерти Спасителя, являлись здесь даже попытки поэтического и драматического изложения Страстей[138], распространялись во множестве кресты с изображением распятого Спасителя, но не было того увлечения этой темой, которое вызвало на Западе множество литературных и художественных памятников, где истина встретилась с вымыслами фантазии и величайший акт искупления превратился в сценическую забаву. В западных лицевых рукописях XIV–XV вв., на многочисленных складнях, иконах, крестах сюжеты страстей повторяются множество раз; примеры в ватиканском музее христианских древностей и в парижском музее Клюни (лиможская эмаль № 4619,4645; там же в зале Соммерара триптих из слоновой кости XIV в. № 1081; таблетка XV в., ср. № 1075; складень деревянный XVI в. № 718; — из слоновой кости XIV в. № 1082, 1096, 1074; ковчежец XV в. № 1060 и № 1090; ср. № 545 и др.[139] Художественное движение в эту сторону направляется параллельно с литературой: во множестве средневековых трактатов прославляется красота и величие креста Христова, раскрывается его символическое значение и история в связи с легендарными преданиями о древе райском; появляются драмы Страстей Христовых, первоначально в связи с литургией, потом (XIII в.) в виде отдельных богослужебных действий; они постепенно растут; к концу XV в. достигают обширных размеров и, благодаря переделками и редакционным трудам Гребана (1472) и Жана Мишеня (1495), получают цельный законченный вид[140]. Учреждение особого драматического товарищества «страстной братии», которое представляло Страсти Христовы сперва в Сен-Море[141], а потом в Париже; устроенные в 1488 г. Крафтом в Нюрнберге семь стояний Христа[142], затем многочисленные сочинения западных богословов, догматические и нравоучительные, о кресте и страданиях Христа, произведения испанца Кальдерона (t 1681)[143] служат показателями выдающегося интереса к этому предмету на Западе в XV–XVII вв. Не отставало от литературы и изобразительное искусство XVI–XVII вв. В разработке темы Страстей принимали участие художественные силы Италии, Испании, Нидерландов, Франции, Германии и Англии. Многие корифеи искусства обращались к этой теме, и, между прочим, А. Дюрер, написавший большие и малые Страсти[144], изданные в гравюре и имевшие большое значение не только в Германии, но, по-видимому, и в Италии. Страстям Христовым отводилось обширное место в гравированных Библиях, например в Библии Пискатора[145], Вейгеля[146]: первая из них пользовалась большой популярностью среди русских граверов; из нее заимствованы рисунки для некоторых из наших гравированных страстей и других гравюр библейского содержания[147]; некоторые композиции Пискатора, например «Отче наш», перешли в XVII–XVIII вв. на стены русских храмов. Ввиду таких фактов едва ли возможно сомневаться в том, что западная иконография подготовила почву и могла дать толчок для наших сборников лицевых Страстей. Мы лишены в настоящий момент возможности точно наметить те иностранные источники, которым принадлежит почин в возбуждении интереса к Страстям; можем утверждать с вероятностью лишь то, что наши сборники лицевых Страстей явились в эпоху сильного распространения западных гравюр, не ранее XVII в.[148] Все известные нам списки Страстей относятся или к концу XVII, или к XVIII и XIX вв.; и в числе их нет ни одного, который бы можно было назвать по крайней мере копией со списка XVI в. Характер их миниатюр прямо указывает на XVII–XVIII вв. Некоторые списки имеют вполне западную иконографию, в других — смесь западных элементов с русскими: ни то ни другое не было возможно в XVI в. Отступления от иконографических традиций здесь столь многочисленны и решительны, что не укладываются в рамки наших представлений о XVI веке, достаточно известном и по памятникам, и по соборным определениям об иконах. Трудно указать даже два-три списка Страстей, миниатюры которых были бы вполне сходны между собой; в каждом есть крупные отступления от предания, более или менее крупная доля личного произвола; а такими именно чертами отличается переходная эпоха в истории русской иконографии, когда стали раздаваться протесты против застоя в русском иконописании (школа С. Ушакова), когда появилось обширное разнообразие в иконографических переводах и даже теоретический подлинник подвергнут был свободной переработке отчасти на основании личных соображений и житийного материала, отчасти на основании древних преданий и образцов западных, словом, когда уважение к древнему преданию ослабело и древние устои были расшатаны. При таком положении дела становится вполне понятным отсутствие не только полного однообразия, но даже и редакционного согласия в списках Страстей; явление это вполне объяснимо даже и при предложении готовых образцов западных. Русские миниатюры в большинстве случаев составляли свободную переработку материала, данного в западных образцах; явление вполне естественное и констатированное уже, например, по отношению к гравюрам киево-печерских монахов и старообрядцев[149]. Русский мастер, усвоивший себе известный навык к иконному письму и в то же время имея под рукой западную гравюру, не мог не видеть, что композиции последней сильно расходятся с композициями иконописными, и если в нем осталась доля уважения к родной старине, то он начинал переделывать гравюру па свой лад: один переделывал так, другой иначе, а третий, более смелый, копировал прямо без изменений. Однако при всем желании воспроизвести точную копию с западного оригинала простой русский мастер, без предварительной подготовки, не мог достигнуть цели по той же простой причине, по которой наш современный художник не может написать хороший образ в настоящем иконном стиле. Привычка к известному стилю, технике и формам налагает свой отпечаток на копию, такой отпечаток, по которому нетрудно узнать иконника-ремесленника в его копии с западного образца и живописца-художника в его копии со старинной русской иконы; тем более могли расходиться между собой в рассматриваемом случае оригинал и подражание, что не было налицо никаких мотивов к точности копирования; напротив, были все побуждения к переделке западных оригиналов на русский лад. Отсюда и произошло то разнообразие лицевых списков Страстей, которое легко замечается в уцелевших памятниках.
