Александр Кукушкин - Alma Matrix или Служение игумена Траяна
Путь до Малинников был неблизкий: от Лавры до купальни примерно семнадцать километров в один конец. Часть из этого пути надо было пройти по шоссе, часть по лесу, а часть по проселочным дорогам и полям, которые в дожди становились настолько непроходимыми, что только ноги семинаристов могли одолеть глубокую и вязкую глиняную кашу.
– Наконец-то, – прохрипел Настоящий, когда его ноги коснулись первых досок деревянной дорожки, ведущей к купальне, – дошли.
– Не знаю, как вы, братцы, а я что-то слегка замерз, – изо рта Гайды почти перестал идти пар и губы плохо выговаривали слова. Посиневший Задубицкий топал ногами по деревянному настилу, пытаясь согреться и заодно стрясти глину, налипшую толстым слоем почти до колен.
– А как, интересно, – спросил Гайда, притопывая вслед за Задубицким, – мы будем надевать нашу одежду, после того как искупаемся? Мокрую одежду на мокрое тело натянуть непросто.
– А меня больше интересует вопрос, как мы будем ее снимать. Ты слишком далеко заглядываешь вперед.
– Правильно, пойдем купаться, – и Гайда побрел по дорожке к источнику. Дождь не переставал ни на минуту.
Купальня была под крышей и, поднявшись по ступенькам, друзья наконец-то спрятались от разбушевавшейся стихии. От воды веяло ледяным холодом, а ее угрожающее журчание заставляло тело съеживаться еще больше, хотя, казалось, съеживаться ему уже дальше было некуда.
– Ну, что, не просто же так мы сюда пришли, – выдавил Гайда. Все трое стояли в нерешительности и ругали про себя мстительного Сковороду. Настоящий присел и потрогал воду.
– Мама дорогая, – он резко отдернул руку.
– Холодно? – Задубицкий и Гайда тоже потянулись к воде.
– Нет, что вы, ни капли не холодно.
– Если мы будем так стоять и не двигаться, то ветер заморозит нас окончательно и шансов на то, что мы заставим себя искупаться, не будет никаких.
– Какой ты разумный, Задубицкий. Покажи нам класс, – Гайду трясло, и даже в темноте было видно, что замерз он страшно.
Они постояли еще несколько секунд и, наконец, стали раздеваться. Одеревеневшие пальцы с трудом расстегивали пуговицы, а мокрая одежда никак не хотела сниматься. Когда Гайда стягивал майку, раздался треск.
– П-п-порвал, – ткнул в него пальцем Настоящий, артикуляция которого свидетельствовала о том, что утром его ждет изолятор и высокая температура.
Задубицкий разделся первым. Стоять на мокром полу было невозможно и, перекрестившись, Макс с размаху прыгнул в источник.
– О-б-а-л-д-у-у-у-й! – заорал Настоящий, которого с ног до головы окатило студеной водой.
– Да, ладно тебе одежда и так мокрая, – и Гайда бросился в воду. Настоящий еще продолжал ругаться, держа штаны в руках, а они уже с воплями вылезали обратно.
– Ё-ё-ё! Ё! Ё-ё-ё-ё-ё, – Гайда выбивал джигу. – Вот для чего в русском алфавите эта буква, ё! Ё-ё-ё!!!
Задубицкий махал руками, изображая мельницу, ждущую своего Дона Кихота; сияющее лицо Макса выражало довольство.
Настоящий почувствовал себя в меньшинстве. Ему стало обидно оттого, что он еще не купался, и завидно, что им уже хорошо, а ему, чтобы стало хорошо, должно перед этим стать еще более плохо, чем сейчас. Он трясущимися руками взялся за перила и стал медленно погружаться в святую воду. Всякий раз, залезая в источник, он был уверен, что не вынырнет. Сердце так замирало в груди, что казалось, будто пришел конец его земного пути. Вот и сейчас паника овладевала его сознанием с такой же скоростью, как холод сковывал тело. Когда он отпустил перила и оттолкнулся от ступенек, он был почти уверен, что обречен…
– Я, честно говоря, думал, что ты обречен, – Гайда бил товарища по плечу, и радость наполняла душу Настоящего вместе с разливавшемся по телу теплом, после ледяной воды, казалось, что на улице плюс двадцать пять. – Молодец, Настоящий! Вот видишь, ты жив, причем в очередной раз. Твой организм сильнее, чем ты думаешь. Мы сделаем из тебя настоящего подвижника благочестия и аскета.
– Не убейте меня в процессе обучения.
Они оделись. Уже через минуту от недавнего тепла и эйфории не осталось и следа. Стало невыносимо холодно, и перспектива семнадцати километров обратной дороги под дождем доводила до отчаяния.
– И все-таки мы молодцы, – Гайда звучно откупорил бутылку с вином. Они спрятались от дождя недалеко от купальни в большой беседке. – За Сковороду и Аню Сковороду, – и сделав большой глоток он передал бутылку Задубицкому.
– За молодых, – и Макс, отпив, вложил бутылку в трясущиеся руки Настоящего.
– За Аню и ее дурного мужа, – и Настоящий сделал несколько глотков. – Будто Сковорода не догадывался, на что нас посылает. Пусть будет счастлив, гад!
– Ух, ты! У нас гости! – Воскликнул удивленно Гайда, и стоявшие к нему лицом Задубицкий с Настоящим резко обернулись. По деревянной дорожке по направлению к купальне уверенной походкой шел мужчина.
– Сторож? – спросил Задубицкий.
– Сумасшедший, – ответил Настоящий.
– Траян, – выдохнул Гайда.
Кто удивился больше, отец Траян семинаристам или семинаристы своему проректору, было не ясно. Первым нарушил молчание Задубицкий:
– Доброй ночи, батюшка.
– И вам не хворать, – в глазах проректора мелькнули веселые огоньки. – Я должен был бы взять с вас объяснительные за то, что вы в подобном виде разгуливаете в такую скверную погоду. Ваша легкая и насквозь мокрая одежда обещает значительный прирост населения изолятора в ближайшие дни. А будущие священнослужители не имеют права по пустякам расточать свое здоровье.
Сам отец Траян являл собою полную противоположность своим студентам. Одетый в берцы, плотные камуфлированные штаны, спецовку, под которой явно был свитер, и плащ-палатку, проректор не выглядел ни замерзшим, ни уставшим. По одежде было видно, что он тоже прошел пешком ни один километр, но при этом казалось, что трудности дороги его не столько утомили, сколько раззадорили.
– Поправьте меня, если я ошибаюсь, но по подписанным мною прошениям сегодня вы должны были быть на свадьбе у Алексея Сковороды.
– А мы и были, – начал осторожно Задубицкий.
– Понимаете, батюшка, – пошел напролом Гайда, – у нас есть традиция. Когда один из наших друзей женится, оставшиеся холостяки в первую ночь после свадьбы идут пешком купаться в Малинники. Время года и погодные условия значения не имеют. Мы приходим сюда, купаемся, распиваем бутылку вина со свадебного стола и уходим той же дорогой обратно. Нас было шестеро. Осталось трое. Последний пойдет один.
– Очень не хочется остаться последним, – поежился Настоящий.
– Меня позовите, Александр, мне жениться вряд ли придется, схожу вместе с вами, – пожалел Настоящего Траян. – Так вы, получается, уже третий раз устраиваете подобное мероприятие?
– Да.
– Похоже, все другие свадьбы выпадали на лето, а в этот раз вы так славно погуляли, что перед тем как отправиться, забыли свериться с погодой.
– Мы думали отложить, – ответил Гайда, – но Сковорода настоял. Непонятно, за что он нас. Мы ему такую свадьбу организовали, на загляденье. Про нее вся семинария говорить будет.
– А он нас послал на верную смерть, – поддакнул Настоящий.
– Занятно, занятно, – покивал отец Траян. – Судя по тому, что бутылка вина открыта, вы уже искупались.
– Да, батюшка, водичка хороша, – и белоснежные зубы Задубицкого заблестели в темноте.
– Ну что ж, отлично, – улыбнулся в ответ проректор.
– А вы будете купаться? – Настоящий недоверчиво косился на Траяна.
– Безусловно. Не просто так же я сюда шел.
– Вы шутите!
– Нисколько! Всего доброго, господа, – слегка поклонился игумен, и друзьям стало ясно, что им пора уходить.
Они подошли под благословение, и тогда Настоящий все-таки не выдержал:
– Батюшка, а зачем это вам? Ночью, в дождь, по бездорожью пешком в Малинники. Вы же взрослый человек. Игумен. Ну, понятно, у нас по глупости и из-за Сковороды ненормального. Но вы?
Траян остановился и медленно поднял глаза на синюшного Настоящего.
– Мы же вам рассказали, зачем мы сюда пришли, – сказал Гайда, а Задубицкий энергично закивал головой: – Мы никому не проболтаемся.
– Это будет нелегко, – Траян загадочно улыбался.
– Слово даем, – и Настоящий, как на присяге, поднял ладонь вверх.
– С удовольствием и готовностью беру ваше слово, господа… Шестнадцать лет тому назад, в первые годы моего проректорства, я был в Париже и познакомился с очень интересным католическим священником. Мы с ним сошлись еще и потому, что он, как и я, был проректором семинарии. Естественно, католической. Он был значительно старше меня и воспитывал будущих пастырей, наверное, столько лет, сколько вам сейчас. Как-то раз мы обсуждали трудности нашей работы, и я обмолвился, что есть у меня один неудачный курс, половину которого я намерен отчислить, пока они не выпустились, и – не дай Бог! – не стали священниками. Он поинтересовался, сколько человек на курсе, и, узнав, что их семьдесят шесть, сказал, что качественно отчислить тридцать восемь людей – это работа лет на десять. Я возразил, что при желании, могу отчислить их в течение одного учебного года. Мы поспорили. Поскольку учебный год уже шел, мы решили, что я начну с учебного года следующего, – лицо Траяна светилось в темноте, и было видно, что о тех временах ему приятно вспоминать. – Нелегкая оказалась задача, надо сказать. Я составил план, просчитал тактические шаги, оценил силу и способность противника к сопротивлению. К тому моменту, когда они поняли, что их уничтожают, а это было в ноябре, я отчислил уже семнадцать человек.
