Михаил Тареев - Искушения Господа нашего Иисуса Христа
Итак, естественные немощи не могут служить субъективным основанием такого же рода искушений пожеланием злого, каковы наши искушения похотью, но безгрешных. В области обольщения злом, предполагающего греховное расположение, похоть имеет преимущество силы пред влечением естественной немощи или потребности; если измерять силу и даже объем искушения силою и разнообразием греховных влечений, то естественные немощи, в какой бы то ни было связи с внешними обстоятельствами, не могут дать понятия об искушениях похоти: привлекательным и обольстительным зло бывает для страсти, а не для естественной потребности или немощи. Чтобы последняя перешла в обольщение злом, она должна сочетаться с греховным сердцем, к ней должно присоединиться греховное расположение. Но в применении к Иисусу Христу можно говорить только о таких искушениях немощью, которые предполагают безусловное отвращение к злому, — об искушениях для веры [174]. Так мы переходим к взглядам Гесса и Франка.
31. Указывая в немощах субъективное условие искушений Иисуса Христа и основание их качественного и количественного подобия нашим искушениям [175], Гесс приурочивает к немощам не искушения в смысле обольщения злом, а искушения веры. Он не только с негодованием отвергает учение Ирвинга, что человеческой природе Иисуса Христа была присуща похоть, возбуждения которой служили для Него искушением, и мнение Годэ, по которому искушения Христа основывались на инстинктивных влечениях естественной жизни, но устраняет самый принцип обольщения злом в применении его к искушениям Иисуса Христа в качестве единственного критерия действительности искушений. Напротив того, он исходит из того соображения, что и среди людей встречаются такие, которые питают естественное отвращение к злому, что тем более во Христе не только не могло быть похоти, но никакого влечения к злому, что зло даже совне не могло действовать на Него обольщением [176]. По его мнению, искушающее значение немощи человеческой природы Христа получали в связи с свободою Его любви к Богу и человеку и с подвигом Его веры [177]: это были искушения, веры.
Если же Христос искушался не греховными пожеланиями, но Его искушения совпадали с подвигом Его веры, то, очевидно, сила Его искушений определялась не греховными влечениями, а страданием и ограничением. Гесс так и определяет действительность искушений Иисуса Христа. При всем своем разнообразии, говорит он, они отличались от наших тем, что Христос не обольщался злом, но был искушен только в том, в чем пострадал (Евр. II, 18). Путь искушений совпадал для Христа с подвигом самоуничижения и самоограничения: отречение от свободы, славы, собственности, перенесение позора, телесных страданий и смерти — такова была область Его искушений, Сообразно с этим и победа Христа над искушениями состояла в том, что страдания не вызвали Его на слова, подобные словам Иеремии XV, 18; XX, 14 [178].
Подобно и Франк, относя искушения Иисуса Христа не к похоти, а к немощам, общим греховному человечеству, указывает силу их в страданиях. В человеческом борении, в молитве и молении к Отцу, а также в том, как Он был услышан и избавлен от приступавшего к Нему страха смерти (Евр. V, 7), Иисус победил искушения в страданиях и страдания в искушениях, всячески покоряясь воле Отца, научаясь от страдания послушанию (Leidensgehorsam) [179].
Действительно отвращение к злому должно быть признано одною из самых характерных особенностей искушений Господа Иисуса, требующею соответствующего принципа действительности и силы искушений. Господь, по словам Св. Иоанна Дамаскина, по природе имел отвращение ко злу — φυσικώς ειχεν τήν προς το κακόν άλλοτρίωσιν [180]. Поэтому Он не мог подлежать искушению пожеланий: Он был доступен только искушениям веры. Сообразно с этим критерием действительности искушений, который мог бы иметь одинаковое применение как к искушениям Иисуса Христа, так и к нашим искушениям, надлежит признать ограничение воли.
О безгрешных искушениях веры с отношением их ко всей области действий греха на человека и в применении к Господу Иисусу, по учению Свящ. Писания и святоотеческой аскетической письменности.
32. Уподобление Христа людям в искушении по всему имеет тот смысл, что Христос опытно [181] изведал силу человеческого греха и потому может сострадать нам в немощах наших. Поэтому при исследовании всей области человеческих искушений [182] главною задачею должно быть указание того, на чем утверждается сила греха и какое, в частности, отношение она имеет к немощам нашим.
Грех действует на человека нравственным злом и телесными страданиями.
Чрез нравственное зло грех обольщает человека (έξηπάτησέ με Рим. VII, 11), увлекает его своею сладостью: он, взяв повод от заповеди, производит в человеке всякое — греховное — пожелание, или похоть (πάσαν έπιθυμίαν VII, 8). Так грех действует на человека потому, что живет в нем (η οικουσα εν εμοι αμαρτία VII, 17), в его расстроенной природе (σαρξ) и питает в нем бессознательную любовь к нравственному злу.
Для греховного человека нравственное зло, — самая нравственная нечистота, — составляет сладость, которой он желает: он похотлив на злое — επιθυμητής κακών 1 Кор. X, 6 ср. 2 Пет. II, 14. Сама, рожденная грехом (Рим. VII, 8), похоть, зачавши, снова рождает грех (ή επιθυμία συλλαβουσα τίκτει άμαρτίαν Иак. 1, 15), чрез который человек лично участвует в наследственной греховности. — В таком действии греха на человека нужно различать две стороны: внутреннюю — действие собственной человеку похоти [183], которая жаждет своего удовлетворения, идет своего объекта, и внешнюю — влияние на человека внешних предметов похоти, возбуждающих ее. Действие греха на человека, как искушение собственною похотью, описывает ап. Иаков: В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому, что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого. Но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью (υπο τής ιοιας επιθυμίας I, 13. 14). На внешнюю сторону того же действия греха указывает Сам Иисус Христос в притче о сеятеле, по которой посеянное в тернии означает того, кто слышит слово, но забота века сего и обольщение богатства (ή μέριμνα τού αίώνος καί ή απάτη τού πλουτου) заглушает слово и оно бывает бесплодно (Мф. XIII, 22; Лк. VIII, 14). Во всяком случае искушение и с той и с другой стороны проявляется в форме обольщения (απάτη) грехом (απάτη τής αμαρτίας Евр. III, 13) или злом (αί επιθυμίαι τής άπατης Ефес. IV, 22). Искушение в этой форме апостол Павел называет собственно человеческим искушением (πειρασμός ανθρώπινος 1 Кор. X, 18) [184]. Чрез обольщение сатана может действовать на человека (1 Кор. VII, 5), но Бог не искушает человека злом, или пожеланиями (Иак. I, 13). Человеческим это искушение должно быть названо потому, что оно всецелое основание имеет в самом человеке, в его греховности. И внешние предметы действуют на человека обольщением только потому, что встречают в нем страсти. Как всецело человеческое, обольщение есть искушение от греха и ко греху; поэтому оно ни в каком отношении не мирится с безгрешностью.
33. Обольщение составляет один вид искушения. Другой вид искушения есть напасть, или испытание скорбями (δοκιμή θλίφεως 2 Кор, VIII, 2), или соблазн страданий (Мф. ХПІ, 21). — Всякое страдание, равно ограничение, уничижение, может восприниматься или чувством или волею. Чувством страдание ощущается, как боль; для воли оно существует в качестве ограничения. На всякое страдание чувство отзывается с физической необходимостью; для воли страдание возможно при высшем развитии человеческого сознания и преимущественно религиозного, оно воспринимается волею с того момента, когда встречается в качестве ограничения с высшими стремлениями духа, когда принимается человеком с ясным сознанием своих высших религиозных задач, своего богосыновнего достоинства [185]. Волею человек сильнее испытывает страдание (и основанную на страдании силу греха), чем чувством. Воспринимаемое чувством, страдание вызывает естественное возмущение природы и бессознательный ропот; как существующее для воли, оно служит искушением веры. Страдания, или скорби, порождают искушения для веры человека в Отца Небесного и в свое богосыновство: скорби могут колебать эту веру. Ап. Павел знал о таком искушении веры. Когда фессалоникийцев постигли скорби, он, опасаясь за их веру, хотя заранее предсказывал им о страданиях, послал к ним Тимофея,… чтобы утвердить их и утешить в вере, чтобы никто не поколебался в скорбях…. Послал узнать о вере их, чтобы как не искусил их искуситель и не сделался тщетным труд апостола у них (1 Фес. III, 3–5). Сам Иисус Христос указал в притче о сеятеле на соблазн от страданий, как на один из путей, которыми грех овладевает человеком: посеянное, по смыслу притчи, на каменистых местах означает того, кто слышит слово и тотчас с радостью принимает его, но не имеет в себе корня и непостоянен: когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняется (σκανδαλιζενται, Мф, XIII, 2, 21), — означает тех, которые временем веруют, а во время искушения отпадают (Лк. VIII, 13). Своим ученикам Христос указывал на времена, когда будут предавать их на мучения и когда многие соблазнятся (σκαλισθήσονται πολλοί Мф. XXIV, 9). В частности Ангелу Смирнской Церкви бы ло открыто через Иоанна Богослова: не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот диавол будет ввергать из среды вас в темницу чтобы искусить вас, и будете иметь скорбь… (Апок. II, 10).
