Ярослав Пеликан - Христианская традиция. История развития вероучения. Том 2. Дух восточного христианства (600-1700)
По-видимому, есть основания предполагать, что вследствие споров по этому вопросу, возникших среди халкидонитов, первоначальное несторианское учение о двух ипостасях вкупе с одной волей было пересмотрено с целью придания ему большей последовательности.
Поскольку в споре о волях во Христе обе стороны хотели, чтобы их отождествляли не с монофизитской или несторианской ересью, но с отеческим преданием, они прежде всего стремились узнать, как в нем выглядела предыстория вопроса. Сторонники двух волений обвиняли своих противников в том, что те цитируют отцов вне контекста [707], однако это обвинение было уместно по отношению к обеим сторонам. В свою очередь, приверженцы единоволия заявляли, что на их стороне "все учителя и провозвестники благочестия" [708]. Приходилось соглашаться с тем, что некоторые отцы действительно говорили об одной воле. Так, например, Максим признавал, что Кирилл говорил об "одной воле", соответствующей "одной усии" [709]. Пирр, противник Максима, приводил слова Григория Богослова [710] о том, что воля воплотившегося Слова "никак не противоборствовала воле Божией, но полностью обожилась" [711]. Несмотря на то что приписывавшееся Афанасию толкование на слова "не Моя воля, но Твоя да будет" [712] уже приводилось монофизитами [713] и теперь, по-видимому, поддерживало монофелитов, в "том, имя которого восходит к бессмертию (atanasia)", Максим видел авторитет, поддерживающий утверждение об одной воле в божественной природе и другой — в человеческой [714]. Чтобы обосновать свое учение, он собрал и другие речения Афанасия, Григория Богослова и прочих отцов [715].
Отправной точкой монофелитства стало воззрение, утвердившееся уже на Эфесском Соборе 431-го года [716], согласно которому "все евангельские речения" должно соотносить "с единым Лицом, единой "воплотившейся ипостасью Слова" [717]. Таким образом, такое речение, как "не Моя воля, но Твоя да будет" [718] тоже надо относить к одной ипостаси и, следовательно, "воля принадлежит не естеству, но ипостаси" [719]. То, что свойственно естеству, полностью обусловлено, подчинено необходимости и не свободно, поскольку не может быть ничем иным, кроме того, что оно собою представляет; однако если "воплощение и другие действия были действиями свободной воли, они должны принадлежать ипостаси, а не человеческой природе [720]. Следовательно, "божественная воля есть воля Самого Христа, и Его воля одна, а именно божественна" [721]. Исповедовать одну волю значит утверждать, что "наше естество было воспринято Божеством… то естество, которое было сотворено прежде греха" [722] и которое поэтому имеет одну лишь волю Бога. Таким образом, вынужденные говорить напрямую, монофелиты должны были признать, что "мы не говорим, будто во Христе человеческая воля… ибо Его воля принадлежит
лишь Его Божеству" [723]. Если Христос был подлинно един, Ему должно было быть свойственно лишь одно воление, и поэтому Он должен был обладать лишь одной волей [724]. Но если Его человеческая природа имела и свою волю — поскольку воление принадлежало не столько ипостаси, сколько природе — то, таким образом, из речений "славных отцов" следовало бы, что "у Бога и святых одна воля" и что Бог и святые должны иметь одну природу, что является богохульством [725]. Поэтому воля должна быть функцией одной ипостаси воплотившегося Слова и сама должна быть единой. В 681-м году на Третьем Константинопольском Соборе Макарий Антиохийский заявил: "Даже если меня разрубят на куски и бросят в море, я не скажу ни о двух естественных волях, ни о двух естественных действованиях в домостроительстве воплощения Господа нашего Иисуса Христа" [726].
На этом, а также на Латеранском Соборе 649-го года (несмотря на то, что в постановлениях первого второй был "совершенно обойден вниманием и не упомянут ни единым словом" [727], вопросы, поднятые моноэнергизмом и монофелитством, были пересмотрены, и "возвещена вера апостольская, вера отеческая и вера соборная" [728]. Чтобы доказать, что их догматические постановления действительно восходят ко всему перечисленному, на обоих соборах были внимательно изучены древние книги и отеческие манускрипты из различных библиотек, в результате чего они, по сути дела, превратились в научные конгрессы "антикваров и палеографов" [729]. Софроний Иерусалимской, один из ранних противников монофелитства, собрал две книги, насчитывающие шестьсот цитат из отцов, говорящих против идеи одного действия и одной воли во Христе [730]. В Константинополе император просил, чтобы акты "святых и вселенских соборов… были внесены архивариусом на рассмотрение и зачитаны" [731], что и было сделано. На Латеранском соборе свод цитат из отцов зачитывался до пятого заседания [732], и, кроме того, вниманию епископов было предложено много других отрывков, рассматривавшихся по мере того, как папский секретарь Феофилакт, предъявляя рукопись православного автора или еретика, вопрошал: "В соответствии с повелением Вашего Блаженства я держу в руках этот кодекс. Какова ваша воля?" [733]. Отрывки из отцов, сличенные в Риме, в запечатанном фолианте были отправлены на Константинопольский Собор [734], где прошли сверку с рукописями патриаршей библиотеки, например, с томом творений Афанасия, покрытым серебром [735]. Цитаты, казавшиеся явными фальсификациями, не рассматривались [736].
Однако, как показали прения, взаимный обмен святоотеческими цитатами ничего не давал без более обстоятельного уточнения спорных терминов и особенно термина "воля". В то же время сохранялаcь необходимость утвердить и показать преемство с православным учением отцов и соборов. Выход из такого положения заключался в том, чтобы возвестить, что никео-константинопольское вероопределение, "сей благочестивый и православный символ Божией благодати достаточен для постижения и соутверждения православной веры" [737], однако в то же время подчеркнуть, что новые лжеучения требуют, чтобы та же самая православная вера была изложена в противоборстве их посягновениям [738]. Поэтому сначала Латеранский Собор, а затем и Вселенский Константинопольский, излагая Халкидонский символ, включили в него свои формулы о двух действиях (энергиях) и двух волях, заявляя, что содержащееся там исповедание двух природ предполагает также "две воли и два естественных действия <пребывающих> нераздельно, неизменно, неразлучно, неслитно" (adiairetos, atreptos, ameristos, asynhytos) [739]. Согласно христологии Льва 1-го, утвержденной в Халкидоне, каждой природе принадлежит ее собственная воля и ее действие [740]. Против монофелитов, стремившихся заявить о своей солидарности с решениями Халкидона, было заявлено, что "всякий, отказывающийся так верить <то есть так, как учил Латеранский Собор>, оказывает небрежение Святому Собору Халкидонскому" [741]. Это разъяснения и расширение Халкидонского символа стало необходимым по причине как собственно богословия, так и домостроительства.
Как христология несториан и монофизитов, так и эта новая редакция православного учения о Христе берут свое начало в учении о Троице, поясняя его христологическую терминологию на основе использования учения о троичности. В Троице три ипостаси, но только одна божественная природа, ибо в противном случае можно было бы говорить о трех богах [742]. Кроме того, Ей принадлежит одна воля и одно действие [743]. Таким образом, воля — это атрибут природы, а не ипостаси, она природна, а не ипостасна. Отсюда следует, что во Христе, в котором одна ипостась и две природы, должны быть две воли, — каждая в соответствии со своей природой [744]. "Природа" — это нечто общее, универсальное, чему могут быть причастны более одного (например, "человечество", которое можно назвать и "человеческой природой"), тогда как "ипостась" индивидуальна [745]. Некоторые качества принадлежат природе ("естеству"), или "усии" (сущности) человека (например, обладание разумом), тогда как другие — конкретной ипостаси (например, у этого человека орлиный нос); в определенном смысле это можно распространить и на усию и ипостаси в Троице [746]. Ясно, что такая аргументация была направлена на то, чтобы показать, что позиция, противоположная идее двух действий и волений во Христе и смешивающая то, что принадлежит природе с тем, что подобает ипостаси, может привести к сходному еретическому смешению в учении о троичности.
