Ольга Иженякова - Записки дивеевской послушницы
Мальчик знает, что такое нетрадиционная ориентация и что курить вредно. Детское мировосприятие устроено таким образом, что человека с плохими привычками ребенок воспринимает как плохого. Отсюда вывод: курящий не может быть хорошим человеком. А однополая любовь, тем более красочно показанная в кино, с элементами юмора, исторических декораций и хорошей музыки, — явление нормальное. За нее же общество не осуждает…
Впрочем, мальчик много времени у телевизора не проводит, ему после обычной школы надо идти в спортивную, где тренер с двумя наколками на руках — «Вова» и «ВДВ», — учит группу детей восточным единоборствам. По правилам боя страны Восходящего Солнца перед битвой соперника нужно уважительно приветствовать, добавляя к имени почтенное — сан. И Никита-сан перед тем как квалифицированно врезать по физиономии Иван-сану, вежливо с ним здоровается. Домой мальчик часто приходит со впечатляющими синяками, которые родителям обходятся в 159 евро по курсу ЦБ. Дома мама и обе бабушки прикладывают к синякам разные примочки из настоев целебных трав. Растения собирают возле родной деревни Буньково, где у поймы речки на лугу растут особенно сочные травы. Все настои, травы, а также родительская любовь и нежность — бесплатны.
В школе мальчик пока учится даром, но ему все равно нанимают репетитора по английскому, чтобы Никита, когда вырастет, мог получить хорошую профессию и престижную работу. Это ничего, что Никита, как и родители, и бабушки с дедушками, эмигрировать из России не собирается, просто так получилось, чтобы жить полноценно в родной стране, нужно знать язык государства, в котором, возможно, он никогда не будет даже бывать.
Кроме учебы и спорта, Никита, как и любой ребенок его возраста, любит играть, все пацаны его двора именуют себя трейсерами и играют в паркур. Мальчики разучивают трюки, помогающие быстро перемещаться и преодолевать препятствия, это необходимо жителям густонаселенных каменных джунглей вроде Нью-Йорка или Токио, но абсолютно бесполезную на просторной родной земле. Увлечение паркуром тоже оставляет следы на молодом теле, но пока есть Буньково с разнотравьем, можно спать спокойно.
Было бы неправильным считать, что только взрослые учат Никиту. Вовсе нет. Многие уроки жизни он преподает им сам. Он научил бабушку фотографировать на телефон. И когда она ездила в паломническую поездку по святым местам России, ее домашние и многие подруги увидели то же, что и она. Подсказал прабабушке пить через соломинку, когда у нее десна болели… родители благодаря ему «подсели» на мультик о сером мышонке, который ничего не боялся и в итоге спас целое королевство.
Пока что Никите тоже нечего бояться, ведь есть дружная и любящая семья, которая помнит, что она не абы откуда, а из деревни, где еще есть пойменные луга и прозрачная речка, пока не только в документах, но и на сердце крупными буквами выведено «Буньково»…
Генеральная уборка
В нашем городе нельзя жить — можно только выживать. Но и это у меня не всегда получается. Иногда просто умираю, как сейчас…
Для начала — говорят умные люди — надо сделать уборку. Что будет потом, неважно, можно пытаться выживать дальше, а можно и умереть. В чистоте оно сподручней будет. Уборка нужна основательная, все убрать, помыть, переставить, в общем, с вдохновением. А где его взять?
Грязный подъезд плавно переходит в такую же немытую улицу, под окном разбитый фонарь, на двери выцарапанная надпись «Лох», на клумбах ощипанные детворой цветы, здесь же собачьи кучки. Одна радость — яблоня под окном, а на ней скворечник, в нем обитают воробьи. Особые, сибирские. Они ничего не боятся и иногда залетают в форточку, поклюют хлебных крошек на столе и — шмыг обратно. Когда я первый раз увидела воробья у себя дома, была в шоке, известная ведь примета: птица в дом — жди беды. Но потом попривыкла к ним, и к птицам, и к бедам, по большому счету таким же мелким. А теперь новая напасть — нет вдохновенья. И это, когда вокруг горы грязного белья, разбросанные книги и ни одной, абсолютно ни одной чистой тарелки.
— Это очень и очень хорошо, — философствует сын, — раз ты, мама, впала в депрессию, значит, у тебя появилось время, полежишь, отдохнешь.
Тишину в комнате не выгоняет никто, и она дружно живет со мной, она растворяется во мне или я в ней? Возникает ощущение странного комфорта, при том что я люблю порядок, чтобы все ровненько, по линеечке. Утром собираю себя на работу, напрягая силу воли, даже завтрак готовлю и иногда даже ем. Максимальный уровень сегодняшних возможностей — проверить уроки сына, поставить в нужном месте мягкие знаки после шипящих или вычислить дроби. А потом снова тишина и воробьи на кухне.
Выживать нет сил.
Я, наверное, в душе орнитолог, меня все пернатые любят, вороны, например, мою машину помечают с удивительной регулярностью, каждое утро приходится очищать. У меня есть даже специальная тряпочка для ворон. А другим машинам рядом хоть бы хны — может, потому, что они грязновато-мутного оттенка, как и всё в этом городе?
Работа — это симбиоз сумасшествия и агрессии. Отвечаешь: «хорошо — да» и «хорошо — нет». «Я подумаю», — и тут же об этом забываю. «Извините, нам не кажется ваше предложение привлекательным» — а в уме: да пошли вы! «Я наберу вас завтра, послезавтра» — значит, никогда. «Мы подумаем над существенной скидкой» — как ни крути, получается не больше десяти процентов. «Деньги поступят на днях» — дай Бог в этом месяце… В общем, нужна генеральная уборка!
Все внутри закипает, тишина уходит. Вечером нет времени на дроби, утром — сил идти на работу. Машина весь день на дворе, и пятна на ней напоминают искусно сделанный аэродизайн. Воробьи на меня не реагируют. Сын садится на край кровати и говорит:
— Мам, помнишь, ты говорила про огонь, воду и медные трубы? Огонь — это девяностые, когда много твоих друзей ушло. Кто вверх, кто вниз, кто навсегда. Потом ты долго отходила от всего, сначала в больнице, потом в себе. Осталась вода и медные трубы.
— Вода, говоришь? — вздохнула я обыденно, — ну и что? Какая теперь уже разница?
Я закрыла глаза, чтобы не видеть неинтересный мир. Я заткнула уши, чтобы не слышать ничего. Но ребенок теребил руку и напоминал о дробях, говорил об Эльбрусе и о Тихом океане, о приморских гейзерах и об африканских джунглях, о Дмитрии Донском и династии Хилтонов…
Но я ничего этого не слышала. Чувство вселенского безразличия овладело мной целиком, я увидела город как на ладони. Тупиковые улицы с неработающими светофорами, реку со странным названием, один берег которой укрепляют, а второй наоборот — копают вглубь. Молодых ребят, сидящих на спинках скамеек, обязательно с пивом в руках.
Я открыла глаза.
Слышу:
— А потом они стали жить долго и счастливо, а все потому, что верили телевизору и всему, что в нем скажут. Иногда телевизор свои обещания выполнял, и тогда им выдавали добавку к пенсии, но не больше пятисот рублей, чтобы не разжирели.
— Что это? — пугаюсь.
— Сказка про соседей, — отвечает ребенок, — когда я болею, ты всегда мне сказки рассказываешь, правдивые, потому что я большой и в сказочные не верю.
— Да уж, какая тут сказка, — буднично ответила я и вышла на кухню прогонять воробьев. Но вовремя остановилась, за окном начинался дождь с градом.
Илья-пророк прокатился на колеснице по небу, разметал то ли копья, то ли стрелы, потряс яблоньку со скворечником, а потом открыл кладовку с особо крупным градом и разом все высыпал на землю. Так продолжалось не больше десяти минут. Как только град перестал барабанить о подоконник, воробьи один за другим выпорхнули в окно, я посмотрела на улицу, машина сверкала чистотой, оставалось только для верности тряпочкой протереть. Позвонил знакомый и подробно рассказал, как отомстил врагу, причем не по своей воле: послал свои чертежи на международный архитектурный конкурс — и выиграл. Короче, полгода будет жить в Венеции и реставрировать тамошний мост. Он крепкий мужик, верю, что мост простоит не один потоп, а враг, самый-самый закадычный, как узнал, так и слег в больницу — с сердцем. Оно, бедное, такого напора зависти не выдержало. Если бы, например, этот конкурс выиграла женщина, то обязательно ее бы обмазали сплетнями, очернили клеветой, короче, как обычно поступают в провинциальном городе с успешными женщинами. А тут мужчина! И неправильную ориентацию не припишешь — поскольку семьянин, и алкоголь тоже — не выпивал на публике, нарциссизм — тоже не в тему, умный и не общался с журналистами. Странное дело творится!
Улица была теперь тщательно вымыта и подъезд, о чудо, тоже. Кто-то, не дождавшись технички, принялся за уборку сам.
Что там сказал сын, вода мне осталась? Ну, так я мигом! Сделаю все по высшему разряду, чтобы блестело все, как в музее фарфора в Венеции, его, говорят, можно внимательно рассмотреть со старинного моста. После реставрации русских архитекторов.
