Феодорит Кирский - Сочинения
Но может быть, кто–либо из знающих, как соплетать клеветы, и научившихся охуждать хорошее скажет, что любомудрие господина послужило назиданием рабу и, на него взирая, как на некое зерцало, извлек он для себя сии черты добродетели. А имеющие худых господ также отпечатлевают в себе подобие своего образца и, заимствуя у господ начатки худого нрава, становятся делателями порока, показывая в себе своих учителей. Итак, обличим ложь их и покажем, что приобретение добродетели и порока есть дело произвольное и что раба, который не хочет жить порочно, никакой худой господин не принудит к тому.
Да будет же изведен на среду божественный Иосиф, внук Ревекки, правнук патриарха Авраама, изведен в весне дней его, в юности, во всей красоте (потому что весна есть самое цветущее время года). В весне дней своих был он, цветущие были годы его, но, отличаясь красотою телесною, имел он душу, и тело превосходившую красотою, любим был он отцом, пользовался самою нежною его привязанностью не только как после рожденный, но и как сходный с ним по нравам, как точный отпечаток отцовой добродетели. Когда же он увидел сны свои и пересказал их отцу в присутствии слышавших братьев, немедленно ополчается против него зависть, и терпит он укоризны, порожденные завистию. А по прошествии небольшого времени не терпевшие счастия, возвещенного снами, увидев идущего к ним отрока, устремляются, как звери на агнца, отлученного от стада и оставшегося без попечения о нем пастыря, не уважив седин отца, не сжалившись над старостию, которой, как некий жезл, служил опорою юноша, забыв и закон естества, и право родства, и единство происхождения, и юность возраста, и неведение порока, и эту невольную (потому что была во сне) власть и начальство, пока еще незначительнейшее всякой тени, немедленно вознамерились предать его смерти и осквернить руки родственною кровию. Потом, когда Рувим воспретил убийство и дал совет избежать сего осквернения, на краткое время скрыв во рве, вскоре после сего продают Иосифа купцам измаильтянам и убийство заменяют продажею, не терпя видеть, хотя и во сне, но имевшего над ними властительство. Такое наказание потерпев за сны, Иосиф приведен в Египет, снова продан Пентефрию, который был архимагиром у царя. Но и здесь оставшись, сохранил он отеческую свободу, соблюл в чистоте благородство предков: не изменял в себе доброго чувства, соображаясь со временем, — его бедствия не сопровождались переменою нравов и решимость воли не менялась в нем, как цвет. Напротив того, вступив в иной образ жизни, из свободы перейдя в рабство, остался тверд в прежнем добром чувстве, и говорил ли, делал ли что бы то ни было, всегда на челе его ясно видима была стыдливость. А поэтому немедленно удостаивается он всякой почести и ему поручается правление господского дома. И господам постоянно оказывает он преданность, а другим служителям — справедливость. Благопризнательный к почтившим, прилагает должное попечение о подчиненных его управлению, за что и стал любим теми и другими, потому что пользовался свыше соразмерною добродетели милостию, лучше же сказать, пожинал во много крат обильнейшие плоды трудов. Посему, что ни делал он, все благоустроял Бог в руках его.
Но и здесь снова открылось для него иное бедствие: за треволнением рабства последовала более жестокая буря. Одна волна миновала — другая настигла его; и совершая путь среди толиких волн и обуреваний, сохранил он ладью не погрязшею в водах. Был он, как сказано, молод, украшался свежестью возраста, подобно цветку, едва изникшему из чашечки, на подбородке его расстилался пушок и наподобие венка окружал ланиты, лучи красоты его сливались с скромностию, срастворялись свободою, на челе восседала стыдливость, на губах имела место убедительность. Непрестанно видела это госпожа и, когда должно было почерпнуть из сего пользу, впала в ров непотребства. А как зрение, служа пищею огню похотения, внутри ее возжигало высокий пламень, то разумная сила, не угасив искры в самом начале, была уже не в силах утушить ее впоследствии, когда от искры сделался больший пожар. И тогда, приняв в споборники безстыдство, пыталась она словами уловить в сети юношу. Но как добыча не поддавалась сетям, легко перескакивала чрез вбитые в землю колки, любодейные, прикрашенные сладострастием речи упрашивавшей госпожи оставались без действия и не вели ни к чему, оставив уже слова, решается она искусить самым делом: воспользовавшись тем, что никого не было в опочивальне, схватывает юношу, подумав, что он раб, а не господин страстей. Но не на отсутствие людей надеялся Иосиф, а видел повсюду присущее Око, не привел себе на мысль своего рабства, не убоялся ее господства, рассуждая о великости бедствия, какое претерпевал, не захотел ослабить бразды страстям так как бы никто не надзирал над делами человеческими, и не потребовал отчета у решившихся делать неправду, но противостал рассудком рабству, господству, перемене в образе жизни, стремлению вожделения, легко воспламеняющемуся возрасту, убедительным, обольстительным речам, с какими госпожа обращалась к рабу, отсутствию обвинителей, ожидаемой клевете, тысячам бедствий, какие могли произойти от сего. И прежде всего, отступив от законов рабства и прияв на себя должность советника и учителя, делается защитником целомудрия и обвинителем непотребства. И юноша — старейшей летами, раб — госпоже, не носивший еще супружеского ига и подверженный сильным приражениям вожделения — живущей с мужем, имеющей возможность законно удовлетворять похотению, подает урок целомудрия. И самые священные слова целомудренного юноши достойны того, чтобы выслушать. Аще господин мой, говорит он, не весть мене ради ничтоже в дому своем, и вся, елико, суть ему, вдаде в руце мои, и ничто есть выше мене в дому сем, ниже изъято бысть от мене что–либо, кроме тебе, понеже ты жена ему еси: и како сотворю глагол злый сей и согрешу пред Богом (Быт.39:8–9)? Не видишь Того, — говорит юноша, — Кого вижу я. Ты упоеваешься страстию, а я не принял этого упоения, напротив того, вижу Правителя этой вселенной, Который видит каждое событие. Сему Оку, если угодно Ему что видеть, не препятствуют ни кровля, ни стена, ни запертые двери, и мрак ночной не служит препятствием Его зрению. Ясно видит оно и зарождающиеся мысли, и в точности усматривает прежде рождения едва зачавшиеся в уме слова. Взирая на сие Око, страшусь и ужасаюсь, не могу поругать брачное ложе, этот источник естества, эту дверь, вводящую в жизнь, которая причиной, что не оскудевает человеческий род, и которая не дозволяет смерти угасить естество наше, но руки ссекающей утомляет новым насаждением, и серп пожинающей препобеждает новым произращением, — которая уподобляется весне, являющейся после грабительств зимы и снова одевающей, что было обнажено ею. Ты приняла на себя иго, жена, люби это иго. Не разрывай ярма и не смотри на то, что вне, но обращай взор на супруга. С ним повелено тебе влечь земледельческий плуг. Не безчести супружеских законов и уставов природы, не причиняй поругания ложу, сподобившемуся чести от Бога. Ты поставлена господствовать над другими, не будь рабою сластолюбия, не оскорбляй господства лукавым сим рабством, рабственных похотей не делай госпожами души, не извращай порядка, не отнимай власти у рассудка, не вручай бразды страстям. Мне желательно, чтобы и ты стала свободною от страстей. Но если и не послушаешься, не захочешь освободиться от упоения, то я не соглашусь быть преступником закона. По телу я раб, а не по душе. Да и по другой причине ненавижу несправедливого дела. Одолженный вашими многими благодеяниями, обладательница моя, не согласен я воздавать господину противным. Будучи куплен за деньги, предпочтен я урожденным в доме, вчера или за день вступил к вам в дом, принял бразды правления над всем, господин поставил меня попечителем над всеми в доме и недавно купленному велел быть властелином всех. Тебя одну, уважая законы брака, оставил вне пределов моего господства. Поэтому какими глазами буду смотреть на того, кто столько почтил меня, если воздам ему таким поступком? Гнусно, обладательница моя, крайне гнусно забвение милостей, непамятование благодеяний. Но и этого хуже, до крайности хуже обида, и притом такая обида, сделанная благодетелю. Хранить, а не расхищать поставлен я господское достояние. Не сделаюсь грабителем вместо надежного стража. Не коснусь того, что поставлено вне моей власти, не буду подражать прародителю Адаму, который, приняв во власть все растения, простер руку к оставшемуся вне его власти и. пожелав одно то, лишился всех. — Так объяснялся этот раб пред лукавой этой госпожой; ни рабство, ни лукавство госпожи не сделали ему вреда, лучше же сказать, показали его в большом блеске, подобным золоту или драгоценному камню. Но поелику не убедил словами и, принуждаемый, должен был спасаться бегством, то, бросив одежду, ушел нагой, под одним покровом целомудрия, потому что не стыдился, как Адам по преступлении; но какое тот имел понятие о телесной наготе до преступления, с таким же и он вышел от госпожи. Тогда прибегает она к клевете, уверяет в ней мужа: защитника целомудрия называет злоумышленником против целомудрия. А он, молча, принимает приговор господина и не хочет обнаружить лукавства госпожи; решается лучше молчанием подтвердить клевету, нежели раскрыть злой умысл и обличить госпожу в явном непотребстве. Дал он ей совет, какой должно было дать, а жалобы, какую мог произнести, не произнес, но как осужденный заочно, не являясь пред очи судии, не слыша обвинения, принял наложенное наказание, переселился в темницу, заключен в узы с злодеями; и все несчастия перенес мужественно.
