Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты
— Ну а в Киеве что ты делаешь, чем занимаешься? — отвлекаю я его от гастрономических дум.
Он смотрит на меня сначала бессмысленно, потом с глубоким укором, переводит взгляд на рюкзак, вздыхает и просит: «Дай еще хлеба!..».
Нагулявшись с Глюком по плато и спускаясь в долину, встречаем на лесной дороге бойкого паренька в войлочном кепаре и со значком «Металлики» на груди. Оказалось, представитель местного андеграунда. Из Новоульяновки. Скоро обнаружилась и общая животрепещущая тема: как «косить» от армии. Как косить? Ох-ох-ох… Лучше бы мне этого и не знать.
…Я честно готовился к службе в армии (непременно в ВДВ или Морской пехоте): бегал по утрам, подтягивался, отжимался, собирался уже вступать в ДОСААФ и прыгать с парашютом, но при внешнем благополучии во мне давно зрел какой-то горький разлад. Мне было неинтересно многое из того, что считалось нормальным и правильным в жизни, и я зачастую не понимал, зачем то или иное «нормальное» нужно.
Возможно, по этой причине я не вступил в комсомол… недоучившись год, бросил школу… пошел учиться на сантехника-газосварщика — выгнали за разгильдяйство; наконец, устроился учеником токаря на завод, но завод меня добил окончательно… Я объясню, чем именно он меня добил.
Как-то мне случилось попасть в соседний цех, и там я увидел старика, который стоял у конвейера и собирал какую-то деталь. Бесконечное движение ленты, покорная сутулость и однообразное движение рук. Час за часом, день за днем, год за годом… О чем он думал, чем жил? Когда я узнал, что этот старик — ветеран труда и проработал на заводе пятьдесят лет, мне стало по-настоящему страшно. Для чего это все?! Я хотел понять и не мог. Для чего было учиться в школе, вступать в комсомол, становиться сантехником или токарем? Чтобы просто жить, не задумываясь о смысле? Но вот эта простота и доводила меня до отчаяния, и я, может быть, интуитивно, в протест совершал самые бессмысленные и дурные поступки. Так я оказался на учете в «комнате по делам несовершеннолетних», а оттуда мое досье отправили в военкомат.
Когда майор Петрушин открыл мое «дело», он расплылся в удовлетворенной улыбке (странное, кстати сказать, удовольствие):
— Что, в ВДВ собрался? Зубную щетку в зубы и парашу чистить… Стройбат по тебе плачет, сынок!
Это был конец моих последних героических устремлений, все сразу стало просто и скучно, как высохшее мушиное тельце между оконными створками, и в армию я решил не идти. По совести сказать, это было не слишком сложно. Афган закончился, Союз неуклонно разваливался, и очередь в кабинет психиатра становилась все длиннее и однообразнее.
— Что такое «золотая голова»?
— Голова из золота.
— Понятно.
— Что общего между ботинком и карандашом?
А кстати сказать — что? Говорят, шизофреники отвечают на этот вопрос без запинки: «След, конечно!»…
Но мудрить особо не требовалось. Нужно только было показать, что ты деструктивный тип. Для этого достаточно было начать грубить и «нарываться» в кабинете психиатра. Это воспринималось как очередная «заявка» на статью. А дальше уже было дело техники: статья 7 — психопатия, статья 8 — невроз. Девяносто процентов «косарей» проходили по этим статьям. Правда, если кто перебарщивал с грубостью — получал буйную «трешку», с которой потом даже в дворники не принимали. Я вышел с классической «7-6», точную формулировку которой, правда, до сих пор не знаю. По-моему, «психопатия на почве наркомании», хотя на тот момент ни о какой наркомании говорить не приходилось… Эта статья, странным образом, была предметом моей гордости, по крайней мере в первое время. Дело в том, что то «поколение дворников и сторожей», о котором пел популярный тогда Гребенщиков, почти сплошь состояло из «косарей», и моя статья была в этой среде самая ходовая.
Вообще, как-то грустно все это вспоминать, но что поделаешь — так было.
За такими вот специфическими разговорами и консультациями, по сыпучему склону, звериными зыбкими тропами, продираясь через заросли кустарника, мы бредем вдоль обрыва. Где-то здесь должен быть грот с родником. Наш неформал там был когда-то, но вот место никак не вспомнит. Между тем времени на поиски совсем не остается: скоро стемнеет, а нам еще нужно успеть расположиться на ночлег и перекусить.
И тогда мы останавливаемся на первой удобной полянке. Я достаю из рюкзака банку икры, хлеб, воду в бутылке, все это раскладываю на подстилке и с патетическим видом принимаюсь бормотать свои кришнаитские мантры. Спутники мои молчат с деликатным сочувствием. Это меня раззадоривает. Я достаю латунные тарелочки — караталы — и под их мелодический перезвон начинаю напевать любимое: «Джая Радха мадхава…». Наконец я сам себя так очаровываю, что в кураже решаюсь пропустить последний автобус и остаться на ночлег… прямо здесь… под открытым небом. В самом деле, Глюк-то ведь как-то ночует… Закатное солнышко ласково греет, ветерок доносит запах зацветающих садов, птички поют… Ну рай да и только. Действительно, чего ж не остаться?..
Однако уже через полчаса — словно кто-то заглянул сверху, ухмыльнулся устало, захлопнул чугунную крышку… и все. Благодать закончилась. Стало темно, холодно и ясно, что это как минимум до утра. Лирическое настроение мгновенно улетучилось, и в голове закопошились два прозаических, но неотвязных вопроса: где ночевать и как согреться? Полянка уже не казалась такой безупречной, а студеный пронизывающий ветер не позволял оставаться долго на одном месте.
В конце концов мы тронулись в сторону какой-то заброшенной в эту раннюю пору турбазы. Долго бродили среди холодных пустующих домиков и наконец, не в силах терпеть холод, сорвали замок с какой-то будки. Это оказался вагончик с садово-строительным инвентарем, заваленный граблями, лопатами, цапками и еще чем попало. Когда мы кое-как улеглись, оказалось, что со всех сторон — не в спину, так в ребра, не в ребра, так в ноги, не в ноги, так в затылок — упираются какие-то дрючки… Словом, спать невозможно, как ни крутись.
А тут еще единственное покрывало узурпировал многострадальный Глюк. То есть поначалу мы укрывались вместе, но потом он резво перемотал покрывало на себя и уснул так безмятежно, что совестно было его будить. Для него это, наверное, было верхом блаженства — спать в вагончике, да еще и закутавшись в покрывало. Но я-то… Изнеженный городской обыватель, я решительно не знал, что мне делать. Ночь превращалась в какое-то бессмысленное безумие, состоящее из двух бесконечно обращающихся частей. Сначала лежу на дрючках, ворочаюсь, замерзаю… Потом выбираюсь из вагончика, дышу на руки и смотрю, притопывая, вверх. Там усыпанное звездами ледяное, темное небо, а в нем — громадная и беспощадная в своей ледяной наготе правда. Вокруг — черные на фоне ультрамарина небес громады гор и все то же — безнадежный, пронизывающий холод… Вернусь в вагончик. Глюк спит в моем покрывале, рядом — неформал, запахнувшись в теплую куртку Глюка будить жалко. Лягу. Покручусь. Замерзну. Выйду, похлопаю себя по ребрам, побегаю кругами, поприседаю. Посмотрю тоскливо в бездонное небо и снова вернусь в вагончик. И так всю ночь…
Считаю минуты до рассвета, а они, как нарочно, тянутся медленно-медленно, как урок непонятной, бессмысленной химии в майский солнечный день. Вижу почти наяву, как бледнеет рассвет, как я иду, согреваясь, по дороге, потом влезаю в автобус… А там уютно урчащий горячий мотор и блаженнейший сон.
Кажется, впервые в жизни я так страдал от холода. Раньше если и случалось когда озябнуть на улице, то дома тебя поджидала в самом скором времени теплая печка, горячий чай… Но теперь попросту некуда было идти, и в перспективе ближайших часов меня ожидала только ледяная безмолвная ночь, которая с неторопливым равнодушием будет вытягивать из меня жилы. Ох, как же это все тяжело!..
А как же кришнаитство мое, четки, «Маха-мантра»? Где весь этот сладкий шафрановый дым, куда улетучился? В те теплые сказочные края, где можно мечтать и фантазировать о чем угодно, но где нет этой ледяной, беспощадной, обнажающей душу правды?..
Когда едва заметно начало сереть в воздухе, я понял, что приближается мой заветный корабль-рассвет, и, как Робинзон, вышел встречать его на пригорок. Стуча зубами, ждал, высматривал и старался угадать — откуда появится первый луч. Вот вспыхнул золотом дальний угол поля, потом рыжая полоса медленно поползла на лесистый склон. Но как мучительно она далека, как медленно продвигается в мою сторону! Страдание достигает апогея. Не можешь думать уже ни о чем, только чтобы солнышко дотянулось поскорее, коснулось своими лучами, обогрело тело и душу…
В последнюю минуту больше не можешь ждать — спускаешься с пригорка, идешь навстречу Желтая полоса ближе, ближе… И вот из-за скалы проклюнулся краешек солнца. Тонкое-тонкое, пронизывающее тепло омывает тело, заставляет замереть, зажмуриться. Отступает, уходит в землю холод и ночь, и половодьем разливается в душе медленная, сладостная истома.