Александр Семченко - Молодежь семидесятых
В моей квартире на Маломосковской группа "джамбульцев" по какому‑то поводу. Поют однако…
Моя группа, «джамбульцев», стала самой многочисленной и, на мой взгляд, самой организованной и активной. Группа московской интеллигенции, руководимая Александрам Федичкиным, реже, чем мы, пускалась в авантюры, отличалась послушанием и была на хорошем счету у старших братьев. Они тоже были талантливы, и в сравнении с членами нашей группы, образованы. Приезжие парни и девушки редко могли этим похвастаться. Верующим молодым людям легче было затеряться в студенческой среде и закончить московский вуз. Конечно, при вступлении в комсомол нужно было открыто говорить о своих убеждениях. Многих на этом этапе выгоняли из институтов и университетов. Но кое–кому вуз закончить удавалось.
В мою группу вошли те, кто оставил группу Петра Абрашкина. Наша группа просуществовала довольно долго. С 20 человек группа расширилась до более чем 100. О величине группы свидетельствует тот факт, что за время ее существования мы сыграли около 60 свадеб.
Группы пополнялись в основном за счет детей верующих родителей. Мамы всеми правдами и неправдами пытались приобщить своих чад к христианской деятельности, просили лидеров групп взять своих детей к себе. Принадлежность к группе давала возможность не оставить церковь ради мира, не потерять свои убеждения. Если бы не наши группы, то многие молодые люди так и не пришли бы в церковь.
Понятно, что принадлежность к группе вовсе не означала спокойной жизни. Помимо того, что нас временами гоняла милиция за молитвы и пение христианских гимнов в общественных местах, мы начинали узнавать верующих из незарегистрированных церквей. И когда руководство церкви узнало об этом, оно уже всерьез забеспокоилось. Да и власть опасалась слияния молодежи из регистрированной церкви с нерегистрированными активистами–христианами. У «инициативников» тоже была своя молодежь, их имена были хорошо известны в органах защиты правопорядка и госбезопасности.
Нам трудно бывало найти место для встреч, и некоторые москвичи открывали нам свои квартиры. Конечно, было заметно что, по выражению героя «Мастера и Маргариты», многих москвичей квартирный вопрос по–прежнему мучил. Но среди молодежи я не чувствовал разделения по признаку «москвич–немосквич». На общение больше влияло происхождение и воспитание. Большинство прихожан–москвичей было простыми людьми. Нам принимали в гости и семейство Алферовых, и семейство Беловых, и большая семья Гедеона Епишина, жившего в бараке на окраине Москвы, около метро Щелковская. Несмотря на тесноту в этом доме нам всегда были рады.
Мы шли на различные хитрости и старались отмечать все возможные дни рождения: свои, родственников, братьев и сестер во Христе, бабушек и дедушек, которые приглашали нас в свои семьи, особенно, если там были неверующие дети. Мы знакомились с ними, общались. Некоторые люди слушали нас с интересом, некоторые с негодованием, и даже вызывали милицию. Но таких энергичных молодых людей как мы было трудно удержать.
Как в любой церкви, в баптистской церкви в Маловузовском переулке существовала фасадная жизнь и закулисная: о самом интересном для нас мы порой узнавали в коридорах, а не с кафедры. Молодые люди часто приходили на служение, когда свободных мест в зале уже не оставалось. Но нас это нисколько не огорчало, ведь в коридоре порой можно было познакомиться с очень интересными людьми: служителями, пресвитерами, и даже старшими пресвитерами из других городов и республик СССР, приехавшими в Москву и по какой‑то причине не успевшими занять места поближе к кафедре. Там, в коридоре, завязывались знакомства, продолжавшиеся долгие годы, а некоторые из них длятся и по сей день.
Моя первая профессия в Москве была связана со строительством. Устроился я так называемым лимитчиком в строительную организацию – «Строительно–монтажный поезд №102». Попал на строительство первой очереди Курского вокзала, той, чья крыша и по сей день напоминает горбушку.
Начав работать, я стал жить на съемных квартирах, и долгое время снимал угол вместе с Николаем Ильичом у одной бабушки в Столешниковом переулке. У этой образованной старушки–баптистки из потомственной дореволюционной интеллигенции была душевнобольная дочь, Тина. Старушка убеждала нас, что после ее смерти дочь сможет жить самостоятельно. Но, конечно, этого не произошло.
Старушка ходила в церковь, дружила с другими представителями церковной интеллигенции. Надо сказать, что молодежь в наше время довольно высокомерно относилась к старшему поколению. Помню частого гостя в этом доме, родственника Льва Николаевича Толстого. С ним мне доводилось беседовать. Он преподавал английский язык и тоже посещал баптистскую церковь в Маловузовском переулке. Ее он всегда критиковал. «Как можно слушать четыре проповеди!» — говорил он. Ему не нравилось, что каждый из проповедников говорил о своем. Помимо баптистской церкви он ходил еще и в католический костел, и часто пересказывал услышанные там проповеди.
Я понимал, почему в баптистской церкви обычно четыре проповеди. Не могло быть так, что из четырех проповедей все окажутся пустыми, хотя бы одна оставалась в памяти. В целом, уровень проповедников в баптистской церкви и вправду был довольно низким. Правда, когда я приехал в Москву, еще проповедовал А. В. Карев. К сожалению, я часто пренебрегал возможностью послушать его проповеди. Хотя в воскресенье утром и в четверг вечером церковь была забита до отказа: люди приходили слушать Карева. Как проповедник, он на голову отличался от других братьев. Впрочем, он был не единственным талантливым проповедником. Мне запомнились проповеди [С.T] Тимченко, инженера–строителя по основной профессии, Артура Иосифовича Мицкевича и др.
Очередное заседание редколегии газеты "Протестант"
Молодежь редко следует предписаниями регламента, правил. Мы не были исключением. Встречались после работы, почти каждый день. Вечера вторника, четверга и субботы, а также воскресный вечер мы проводили в Центральной церкви в Маловузовском переулке.
Молодежь не торопилась к началу вечерних собраний. Это называлось, «собираться под “благодать”», то есть когда с кафедры проповедник говорил «благодать Господа нашего Иисуса Христа, любовь Бога Отца и общение Святого Духа…». Встречались мы в около органа и, поскольку в церкви после собраний оставаться не разрешалось, мы, как правило, к кому‑то ехали или шли пешком до Курского вокзала (ближайшее метро к церкви), где долго–долго друг с другом прощались. Позже, когда открылась станция метро площадь Ногина (сегодня станция метро «Китай–город»), мы стали ходить к ней.
В летний период молодежь любила сесть на речной трамвайчик, добраться на нем до Ленинских гор, подняться на одну из гор и там устроить молитвенное собрание, естественно с пением гимнов. Часто пение заканчивалось приходом милиции, разгоном и последующим выговором старшим братьям за то, что они плохо воспитывают свою молодежь.
В воскресное утро мы любили уехать в какую‑нибудь маленькую поместную церковь в области, где молодежь встречали с удовольствием и разрешали ей участвовать в богослужении, чего не было в Центральной церкви. Тут мы и проповедовали, и пели, и читали стихи. Любимым занятием было после служения громко с вызовом спеть в электричке и улепетывать потом по вагонам от милиции, что считалось у нас верхом геройства.
Такие поездки тоже были поводом для серьезного разговора со старшими братьями. Они собирали нас после собрания на очередное пропесочивание. «Ай–ай–ай, что вы желаете! Вы же закроете своими действиями церковь!» Сказать, что эти слова вызывали в нас сожаление, так нет, этого не было. Молодежь наоборот радовалась, что таким образом проявила неповиновение власти и продемонстрировала своеобразное свободолюбие.
Одним из частых мест посещения молодых людей церкви была Третьяковская галерея, потому что в ее залах религиозной живописи очень легко можно было завести разговор о Христе. Ходить на концерты и в театры у христианской молодежи не считалось хорошим тоном.
Открытое благовестие в 70–е годы запрещалось. Церковь в основном пополнялась за счет детей верующих родителей. Вообще приводить детей в церковь не разрешалось. Но на существование совершеннолетней молодежи в целом закрывались глаза. С улицы в церковь люди тоже приходили, потому что любая бабушка–баптистка – миссионер. Такие бабушки заговаривали с людьми в трамвае и говорили, что идут в церковь. Все‑таки в многомиллионной Москве Центральная церковь была единственной баптистской церковью, и потому некоторые люди приходили из любопытства, и кто‑то оставался.
Церковь в 70–е насчитывала 5500 членов по списку. Годы спустя, в конце 70–х, мы прошлись по большинству этих адресов и около половины членов не нашли. Кто‑то умер, а родственники не сообщили, кто‑то поменял место жительства.
