Ле-цзы - Лецзы (перевод Л.Д. Позднеевой)
Желтый Предок сказал:
— Как [могу] я еще существовать, [когда] душа проходит в свою дверь, а тело возвращается к своему корню? Человек от начала и до конца четырежды переживает великие изменения: младенчество в детстве, возмужание в юности, одряхление в старости, исчезновение в смерти. В младенчестве только воздух [энергия] приводит желания к единству и достигается высшая гармония. Вещи не наносят вреда [человеку, к полноте его] свойств {42} нечего добавить. Во время возмужания в юности воздух [энергия] в крови {43} переливается через край, [человека] переполняют страсти и заботы, [он] подвергается нападению вещей, и поэтому свойства [его] ослабевают. Во время одряхления в старости Страсти и заботы смягчаются, тело готовится к отдыху, вещи [С ним] не соперничают. Хотя [свойства его] и не обладают той полнотой, что во младенчестве, но [они] более спокойны, чем в юности. Исчезая в смерти, [человек] идет к покою, возвращается к своему началу.
Странствуя по Горе Великой {44}, Конфуций {45} заметил Юна Открывшего Сроки {46}, который бродил по пустынным окрестностям Чэн {47}. Одетый в оленью шкуру, подпоясанный веревкой, [он] играл на цине{48} и пел.
— Чему радуетесь [вы], Преждерожденный? — спросил Конфуций.
— Я радуюсь многому, — ответил тот. — Природа рождает Тьму существ, самое же ценное из них — человек. И мне удалось стать человеком. Такова первая радость. Мужчины и женщины отличаются друг от друга, мужчин уважают, женщин презирают, поэтому мужчина ценится выше. И мне удалось родиться мужчиной. Такова вторая радость. Человеку случается не прожить дня или месяца, [он умирает] не освободясь даже от пеленок. А я дожил уже до девяноста лет. Такова третья радость. Быть бедным — правило мужа; смерть — конец человека. Зачем же горевать, если я обрету конец, оставаясь верным правилу?
— Прекрасно! — сказал Конфуций. — Как умеете [вы] утешать самого себя!
Подобный Лесу {49} достиг почти ста лет. В конце весны, [еще] одетый в шубу, он шел и пел, подбирая колоски, оставшиеся на заброшенной полосе. Его заметил на равнине Конфуций, который направлялся в Вэй, и, обернувшись к ученикам, сказал:
— С тем старцем следует поговорить. Попробуйте подойти и его расспросить.
Попросив разрешения, Цзыгун {50} отправился навстречу. [Встав] в конце межи лицом к старцу, [Цзыгун] со вздохом спросил:
— [Вы] распеваете, подбирая колоски. Неужели Преждерожденного не мучает раскаяние?
Подобный Лесу не остановился и не перестал петь. Но Цзыгун [продолжал] спрашивать без конца, пока тот не поднял голову и не сказал:
— В чем же мне раскаиваться?
— С какой радости Преждерожденный поет, подбирая колоски? [Быть может],
«В юности не трудился,
В зрелости не боролся,
В старости [остался] без жены и сыновей,
А смертный час уж близится!» {51}.
— То, что меня радует, у всех людей, напротив, вызывает печаль, — с улыбкой ответил Подобный Лесу. — «В юности не трудился, в зрелости не боролся» {52} — поэтому-то и сумел прожить столько лет. «В старости [остался] без жены и сыновей, а смертный час уж близится!» — этому я и радуюсь.
— Как можете вы радоваться смерти? — спросил Цзыгун. — [Ведь] смерти люди боятся, а долголетию радуются.
— Смерть и жизнь подобны возвращению и отправлению {53}. Откуда мне знать, что, умерев в этом [случае], не родишься в другом [случае]? Ведь я знаю [только], что они [жизнь и смерть] не походят друг на друга. Откуда мне знать, не заблуждается ли тот, кто добивается жизни? Откуда мне также знать, не будет ли моя нынешняя смерть лучше, чем прошедшая жизнь? — Таков был ответ Подобного Лесу.
Цзыгун выслушал его, но не понял. Вернулся и сообщил [обо всем] учителю.
— Я знал, что с ним следует поговорить, — сказал учитель. — Так и оказалось. Он обрел [мудрость], но не до конца.
Цзыгун устал учиться и сказал Конфуцию:
— Хочу отдохнуть.
— В жизни нет отдыха, — ответил Конфуций.
— Значит [мне], Сы, негде отдохнуть?
— Есть где. Взгляни вот туда и узнай, где найдешь отдых. И простор и высота! И могильный курган! И заклание скота! И жертвенный треножник!
— Как величественна смерть! — воскликнул Цзыгун. — Для благородного мужа — отдых, для ничтожного человека — падение ниц.
— Ты познал ее, Сы! Всем людям понятна радость жизни, но не всем — горечь жизни; всем понятна усталость старости, но не всем — отдых в старости; всем понятен страх перед смертью, но не всем — покой смерти {54}.
Яньцзы сказал:
— Как прекрасна была смерть для древних! Для достойных {55} она — отдых, для недостойных — падение ниц. Смерть — конец свойств. Древние называли мертвого вернувшимся. Если мертвого называть вернувшимся, то живого — странствующим. Если странствующий забывает о возвращении, [он] становится бездомным. Когда один становится бездомным, его порицают все. Когда же [все] в Поднебесной становятся бездомными, разве найдется мудрый, чтобы их порицать!
Что за человек тот, кто уйдет из родных мест, покинет всю свою родню {56}, бросит свой дом, свое достояние, уйдет бродить на все четыре стороны и не вернется? Все непременно назовут его безрассудным, безумным. А что за человек тот, кто ценит [свое] тело и жизнь, хвастается своими способностями и мастерством, создает себе имя и славу, кичится перед живущими и забывает о [своем] конце? Все непременно назовут его умным, дальновидным мужем. Оба они ошибаются, однако все похвалят второго и осудят первого. Только мудрый человек ведает, кого одобрить, а кого осудить.
Некто спросил учителя Лецзы:
— Почему ты ценишь пустоту?
— В пустоте нет ценного, — ответил Лецзы и продолжал: [Дело] не в названии. Нет ничего лучше покоя, нет ничего лучше пустоты. В покое, в пустоте, обретаешь свое жилище, [в стремлении] взять, отдать теряешь свое жилище. Когда дела пошли плохо, [прежнего] не вернешь игрой в «милосердие» и «справедливость» {57}.
Вскармливающий Медведя {58} сказал:
— Движение и вращение не имеют конца. Но кто ощутит тончайшие изменения неба и земли [вселенной]? Ведь из-за утраты вещей там — изобилие здесь, из-за полноты здесь — недостаток там. Утраты и изобилие, полнота и недостаток следуют то за жизнью, то за смертью. Кто ощутит то неуловимое мгновенье, когда смыкаются друг с другом приход и уход? Воздух <эфир> у каждого нарастает не сразу, форма [тело] у каждого утрачивается не сразу. Не ощущаешь, [когда] они созревают, [когда] они утрачиваются. Так же с каждым днем, от рождения и до старости меняются внешний вид человека, цвет, разум, поведение. Кожа [у него] изменяется, ногти, волосы то вырастают, то отпадают. Ведь они со времени младенчества не останавливаются [в росте], не остаются неизменными. Но этот миг [перехода] ощутить нельзя, понимают его много позже.
Некий цисец {59} не мог ни есть ни спать: опасался, что небо обрушится, земля развалится и ему негде будет жить. Опасения эти опечалили другого человека, который отправился к нему и стал объяснять:
— Зачем опасаешься, что обрушится небо? Ведь небо — скопление воздуха {60}, нет места без воздуха. Ты зеваешь, дышишь и действуешь все дни в этом небе.
— [Если] небо действительно скопление воздуха, то разве не должны упасть солнце, луна, планеты и звезды? — спросил цисец.
— Солнце, луна, планеты и звезды — это [та часть] скопления воздуха, которая блестит. Пускай бы даже упали, никому бы не причинили вреда.
— А если земля развалится?
— Зачем опасаться, что земля развалится? Ведь земля — это скопление твердого [тела], которое заполняет [все] четыре пустоты. Нет места без твердого [тела]. Ты стоишь, ходишь и все дни действуешь на земле.
Успокоенный цисец очень обрадовался, а объяснявший ему, также успокоенный, очень обрадовался.
Услышал об этом учитель Высокий Тростник {61}, усмехнулся и сказал:
— Радуга простая и двойная, облака и туман, ветер и дождь, времена года — эти скопления воздуха образуют небо. Горы и холмы, реки и моря, металлы и камни, огонь и дерево — эти скопления формы [тел] образуют землю. Разве познавший, что [небо] — скопление воздуха, познавший, что [земля] — скопление твердых [тел], скажет, что [они] не разрушатся? Ведь в пространстве небо и земля — вещи очень мелкие, [хотя] самое крупное в них <в небе и земле> бесконечно, неисчерпаемо. Это очевидно. Трудно [их] измерить, трудно изучить. Это очевидно. Опасность их разрушения [относится] действительно к слишком далекому будущему, но слова о том, что они [никогда] не разрушатся, также неверны. Поскольку небо и земля не могут не разрушиться, [они обязательно] разрушатся. Разве не будет опасности, когда придет время их разрушения?
Услышал об этом учитель Лецзы, усмехнулся и сказал:
— Говорящие, что небо и земля разрушатся, ошибаются; говорящие, что небо и земля не разрушатся, также ошибаются. Разрушатся или нет, я не могу знать. Хотя одни [утверждают] первое, а другие — второе, но ведь живые не знают, что такое мертвые, а мертвые не знают, что такое живые; приходящие не знают ушедших, а ушедшие — приходящих. Что нам тревожиться, разрушатся [небо и земля] или нет!
