Александр Лопухин - Жизнь и труды святого Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского
Между тем гнев небесный разразился над капищем идольским. Храм Аполлона, о котором так заботился Юлиан, был поражен ударом молнии и сгорел дотла.
Ярость Юлиана была безгранична, и он, заподозрив христиан в поджоге, велел закрыть главный христианский храм в Антиохии, причем престарелый пресвитер его св. Феодорит, отказавшийся выдать языческим властям священнейшие принадлежности храма, был предан мученической смерти. Одна знатная вдова, Публия, подвергалась побоям за то только, что, когда Юлиан проходил мимо ворот ее дома, из него послышалось пение псалма: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!».
Двое из молодых военачальников императорской гвардии, Иувентин и Максимин, однажды в товарищеской компании выразили жалобу на эти несправедливости правительства по отношению к христианам и по доносу немедленно были арестованы, заключены в тюрьму, и когда они отказались склониться к язычеству, то Юлиан приказал их казнить, и ночью они были обезглавлены, а тела их с должными почестями погребены были христианами.
Давая волю своей ярости, Юлиан, однако, в то же время понимал, что христианства нельзя подавить подобными жестокостями, которые только поднимали мужество и дух в христианах. Поэтому он действовал и иными способами, а именно литературным путем. Он сам писал сатиры на христианство, издавал сочинения в опровержение чудес и божества Иисуса Христа, старался выставить христиан темными и невежественными фанатиками и суеверами, а сам в то же время всячески стеснял для них способы образования, запрещая им преподавать в школах и закрывая самые школы, облагал христиан большими налогами, конфисковывал церковные имущества и изгонял епископов и священников, в войсках обходил христиан наградами, в провинциях ставил губернаторами лиц, известных своею ненавистью к христианству, и сквозь пальцы смотрел на усердие их в искоренении ненавистной ему веры всякими, часто кровавыми, средствами. Когда один из префектов обратил его внимание на совершающиеся в провинциях жестокости над христианами, то он в негодовании воскликнул: «Что за беда, если десять галилеян падут от руки одного язычника!». Наконец, в вящее издевательство над христианством, он порешил восстановить в Иерусалиме храм иудейский, чтобы тем опровергнуть предсказание Христа о его полном разрушении.
Все эти события происходили на глазах отрока Иоанна. Хотя он уже в отрочестве отличался необычайною для его лет сосредоточенностью, избегал сотоварищества и любил предаваться в тиши своего дома уединенным размышлениям, черпая из чтения св. Писания и своего глубокого духовного существа материал для своего образования, однако он не мог оставаться вполне равнодушным к тому, что происходило вне его дома, и так как его благочестивая мать, несомненно, переживала много тревожных дней во времена этих гонений на христианство, то и он должен был разделять ее тревоги и опасения. Можно даже думать, что он принимал живое участие в делах христиан.
Читая его восторженное похвальное слово, произнесенное впоследствии над гробом святых исповедников веры Христовой доблестных воинов Иувентина и Максимина, нельзя не понять того впечатления, что он сам когда-то участвовал в погребении этих мучеников и сам со множеством других христиан проливал над их обезглавленными трупами горячие слезы [2]. Неистовства Юлиана закончились с его заслуженною гибелью во время персидского похода, когда он, смертельно раненый, в безумной ярости бросал к солнцу комья грязи с своею запекшеюся кровью и в предсмертном издыхании воскликнул: «Ты победил меня, Галилеянин!».
После него престол перешел к Иовиану, который в течение своего короткого царствования старался загладить вред, причиненный христианству его предшественником: он восстановил на воинском знамени имя Христа, освободил церкви от налогов, возвратил епископов из ссылки. Так же действовал и его преемник Валентиниан, и хотя он совершил крупную ошибку, пригласив в соправители себе Валента, которому предоставил восток, но в общем он старался излечить раны, нанесенные христианству царственным вероотступником, и действительно немало сделал в этом отношении, предписав, например, празднование воскресного дня и запретив разные волшебства и ночные жертвоприношения, под предлогом которых язычники совершали всевозможные гнусности и поддерживали в массах народа вражду к христианству.
К этому более спокойному времени Иоанн был уже юношей. При вступлении Валентиниана на престол Иоанну было уже около 18 лет, и из него расцвел прекрасный если не телом, то душой юноша. Материнское сердце Анфусы восторгалось при виде сына, который, как сокровище, охраняемый ею в течение столь многих лет от всяких вредных влияний и опасностей, теперь проявлял все признаки великих дарований. И любящая мать сочла своим долгом дать ему возможность устроиться в мире согласно с его положением и дарованиями. Для успеха на житейском поприще ему необходимо было закончить свое образование каким-нибудь специальным курсом, и она, заметив в нем предрасположение к ораторству и глубокомыслию, предоставила ему возможность поступить в школу знаменитейшего в то время учителя красноречия Ливания. Это был язычник-софист, один из ближайших пособников Юлиана. Подобно ему, он упорно держался язычества и мечтал о возрождении его на новых философских началах. К христианству он относился свысока, и хотя не питал к нему ожесточенной вражды, но не прочь был посмеяться над его странными-де верованиями в какого-то сына плотника. Посетив однажды христианскую школу в Антиохии, находившуюся под руководством весьма набожного и строгого учителя-христианина, Ливаний с иронией спросил последнего: «А что поделывает теперь сын плотника?». На этот кощунственный вопрос учитель серьезно ответил: «Тот, Кого ты насмешливо называешь сыном плотника, в действительности есть Господь и Творец неба и земли. Он, — добавил учитель, — строит теперь погребальные дроги». Вскоре после этого пришло известие о неожиданной смерти Юлиана, и насмешливый ритор не мог не призадуматься над полученным им от христианского учителя ответом. Во всяком случае он не отличался какою-нибудь фанатическою, слепою враждою к христианству, а потому и прохождение курса высшего красноречия у него не было опасным даже для христианских юношей. У него, например, учился св. Василий Великий и даже впоследствии поддерживал переписку с ним.
Не мог опасаться никаких дурных влияний от него и святой Иоанн, который, воспитавшись в благочестивом доме своей матери, теперь был уже вполне воином Христовым, умевшим владеть духовным оружием для отражения всяких нападений на свою веру. И он со свойственною ему жаждою к знанию отдался высшей науке и сразу обнаружил такие дарования и стал делать такие успехи, что невольно восторгал своего учителя. Последний отчасти не без тревоги видел, как в его школе вырастал этот необычайный оратор, который угрожал со временем затмить самого учителя, и это тем более беспокоило его, что Иоанн был христианин и готовился быть великим глашатаем и проповедником христианства, между тем как сам Ливаний все еще надеялся воскресить разлагавшийся труп язычества. Нет сомнения, что старому софисту крайне хотелось бы склонить молодого оратора к своим убеждениям и эта тайная надежда заставляла его с особенным вниманием относиться к своему любимому ученику. Но надежда его оказалась тщетной. Иоанн в это время уже почти наметил свой жизненный путь, порешив посвятить себя на служение своему Господу Иисусу Христу, и старый софист, будучи на своем смертном одре, с искреннею скорбью ответил своим приближенным на вопрос, кого бы он желал назначить своим преемником по школе: «Иоанна, — простонал он, — если бы не похитили его у нас христиане» [3].
Вместе с красноречием Иоанн изучал и философию у некоего философа Андрагафия, также славившегося в Антиохии. Философия в это время уже давно потеряла свой прежний классический характер, и под нею разумелось по преимуществу поверхностное изучение прежних философских систем, причем недостаток глубины мысли прикрывался потоками туманного и напыщенного красноречия. Но более выдающиеся представители философии все-таки умели придавать своей науке характер некоторого любомудрия, и если им удавалось проникать в законы духовной жизни человека, то этим уже они оказывали услугу своим ученикам, так как обращали их внимание от пестроты внешних явлений в таинственную область духовного мира. К числу такого рода философов, вероятно, принадлежал и Андрагафий, и если Иоанн впоследствии проявлял изумительную способность проникать в глубочайшие тайники душевной жизни людей, чем блистают его проповеди и трактаты, то помимо природной духовной проницательности он обязан был этим немало и своему учителю.
Закончив свое образование, Иоанн во всеоружии талантов и знаний готов был вступить на жизненный путь. Перед ним, как знатным и блестяще образованным юношей, открывалось широкое поприще. По своему положению он мог бы поступить и на государственную службу; но недавно пережитые крутые перевороты на императорском престоле, отозвавшиеся и на всей администрации, могли подорвать доверие к прочности подобного рода службы, и потому Иоанн предпочел более свободное занятие — адвокатурой, — занятие, которое, не стесняя человека известными обязанностями, в то же время открывало молодым даровитым людям путь к высокому и почетному положению в обществе. Почти вся знатная молодежь того времени начинала свою общественную жизнь адвокатурой, и ею занимались, например, святые Василий Великий, Амвросий Медиоланский, Сульпиций Север и другие знаменитости того времени. Это занятие сразу ввело Иоанна в бурный круговорот жизни, и он стал лицом к лицу с тем миром неправд, козней, обид и угнетений, вражды и лжи, слез и злорадства, из которых слагается обыденная жизнь людей и которых он не знал в мирном доме своей благочестивой матери. Эта оборотная сторона жизни хотя и претила его неиспорченной душе, однако дала ему возможность познакомиться с той бездной неправд и порока, которая часто прикрывается ложью и лицемерием, но на суде выступает во всем своем безобразии, и именно эта судейская деятельность и дала Иоанну впоследствии возможность изображать пороки с такой беспощадностью, которая, обнажая их во всей гнусности, тем самым возбуждала невольное отвращение к ним. Адвокатство вместе с тем приучило его к публичному ораторству, и он сразу же обнаружил на этом поприще такие блестящие успехи, что им невольно восхищался его старый учитель Ливаний. Молодому адвокату, очевидно, предстояла блестящая будущность: его ораторство дало ему обширную известность, которая, давая ему изобильные денежные средства, вместе с тем открывала дорогу и к высшим государственным должностям. Из среды именно наиболее даровитых адвокатов, приобретших себе имя в судах, правительство приглашало лиц, которым представляло управление провинциями, и Иоанн, идя по такой дороге, мог постепенно достигнуть высших должностей — подпрефекта, префекта, патриция и консула, с каковым саном соединялся и титул «знаменитый» — illustris. И увиденная сторона этой жизни не могла не увлекать юношу, который недавно вышел на свет Божий, тем более что с этой жизнью неразлучны были и всякие общественные удовольствия и развлечения. Человек общества должен был непременно посещать театры и цирки и, волей-неволей, отдаваться тем увлечениям и страстям, которыми светские люди старались наполнить пустоту своей жизни. И Иоанн действительно со своими молодыми друзьями и товарищами посещал эти места развлечений, но именно тут его неиспорченная натура более всего и возмутилась против такой пустоты. Как адвокатство, так и эти развлечения с неотразимой очевидностью показали ему всю пустоту и ложь подобной жизни, и он увидел, как далек этот действительный мир с его неправдами и злобами, с его страстями и пороками от того божественного идеала, который предносился ему, когда он, по его собственному любимому выражению, напоив свою душу из чистого источника Св. Писания, с непорочным сердцем вступил на поприще жизни. Его душа не могла выдержать этого испытания, и он порешил порвать всякую связь с этим негодным миром лжи и неправды, чтобы всецело посвятить себя служению Богу и стремлению к тому духовному совершенству, которое сделалось потребностью его души.
