Тертуллиан - Апологетик
(13) Человек говорит во всеуслышание: я христианин. Он говорит то, что он есть; а ты хочешь услышать то, что он не есть. Вы, заботящиеся об открытии истины, от одних только нас стараетесь услышать ложь. Он говорит: я то, о чем ты спрашиваешь, я ли это. Зачем ты толкаешь меня на ложь. Я признаюсь, а ты подвергаешь пыткам. Что же ты стал бы делать, если бы я стал отрекаться? Другим, если они отрекаются, вы, конечно, не легко верите; а нам, если мы отрекаемся, вы тотчас верите. (14) Такое извращение должно было бы навести вас на ту мысль, не скрывается ли здесь какая либо тайная сила, которая заставляет вас поступать вопреки формы, вопреки обычая судопроизводства и вопреки также самих законов. Ибо, если я не ошибаюсь, законы повелевают открывать преступников, а не скрывать их; они предписывают осуждать признавшихся, а не освобождать. Таковы постановления сената, таковы мандаты императоров, такова та власть, служителями которой вы состоите. Ваше господство гражданское, а не деспотическое. (15) У деспотов пытки употребляются и как наказание, а у вас они допускаются только для расследования дела. Ими храните вы закон до сознания, а если сознание предваряет их, то тогда они становятся уже ненужными. Тогда нужно решение; тогда преступник должен удовлетворить долгу наказания и не должен быть освобожден, поэтому никто и не желает освободить его; (16) непозволительно желать этого; поэтому и никого не принуждают отрекаться. Христианина ты считаешь виновным во всякого рода злодеяниях, врагом богов, императоров, законов, обычаев, всей натуры, и однако принуждаешь отрекаться, чтобы освободить его, которого ты не можешь освободить, если он не отречется. (17) Ты действуешь против законов, ибо ты хочешь, чтобы он утверждал то, что он невинен, чтобы ты мог объявить его таким даже вопреки его желанию, и чтобы он не был ответственен за прошедшее. Откуда такое помрачение, что вы не поразмыслите о том, что должно более верить тому, кто сознается по доброй воле, чем тому, кто отрекается по принуждению? Принужденный к отречению разве искренне и по убеждению отречется? И освобожденный разве не может посмеяться тут же пред самым трибуналом над вашею ненавистью, сделавшись опять христианином?
(18) Итак поелику вы поступаете с нами во всем иначе, чем с прочими преступниками, домогаясь одного, чтобы мы отреклись от своего имени (мы, конечно, отрекаемся, если делаем то, чего не делают христиане), то отсюда вы легко можете понять, что в деле нашем нет никакого преступления, а есть только имя, которое какой-то дух враждебной силы преследует, стараясь прежде всего о том, чтобы люди не хотели точно звать то, относительно чего им прекрасно известно, что они не знают. (19) Поэтому и верят относительно нас тому, что не доказано, и не хотят производить следствия, чтобы не было доказано, что того нет, верить чему они очень хотят, чтобы имя, ненавистное тому враждебному духу, осуждалось за преступления предположенные, а не доказанные, на основании одного только признания. Нас мучат, когда мы сознаемся; нас казнят, когда мы остаемся непоколебимы; и нас освобождают, когда мы отрекаемся, потому что сражение идет из-за имени. (20) Наконец, почему вы с дощечки читаете вслух, что он христианин? Почему не читаете, что он человекоубийца? Если христианин человекоубийца, то почему и не кровосмешник, или почему он не все то другое, существование чего вы признаете в вас? Наши только преступления вам стыдно или неприятно называть собственными именами. Если христианин не виновен ни в каком преступлении, то имя его есть преступление. Если преступление принадлежит одному только имени, то оно очень опасно.
3.
(1) Что значит то, что очень многие, сомкнув свои глаза, так ненавидят это имя, что, давая о ком либо хороший отзыв, порицают его за одно имя. Один говорит: хороший человек Гай Сей, только что христианин. А другой говорит: я удивляюсь, что Луций Тиций, благоразумный муж, вдруг сделался христианином. Никто не поразмыслит, не потому ли Гай хорош и Луций благоразумен, что они христиане? Или не потому ли они христиане, что одни из них хорош, а другой благоразумен? (2) Хвалят, то, что знают, порицают то, что не знают, и на то, что знают, нападают тем, чего не знают. Но справедливее было бы судить о неизвестном по известному, чем осуждать известное по неизвестному. (3) Иные тех, которых они до принятия ими христианства знали за людей ветреных, пустых и бесчестных, порицают тем, чем хвалят. Они подают свои голоса во мраке ненависти. Какая женщина! Как игрива! Как жадна до наслаждений! Какой молодой человек! Как игрив! Как склонен к любовным похождениям! И такие то люди сделались христианами. Итак причиною исправления считают имя. (4) Некоторые вступают в договор с этою ненавистью на счет своих выгод, с удовольствием соглашаются на несправедливость, лишь бы не иметь в доме того, что ненавидят. Муж, уже не ревнивый, прогоняет свою жену, уже верную. Отец, прежде снисходивший к своему сыну, теперь отказывается от него, уже послушного. Господин, некогда кроткий, теперь прогоняет с глаз долой раба, уже верного. Лишь только кто делается лучшим, благодаря этому имени, то тотчас возбуждает сильную ненависть. Не столь велико благо, сколь велика ненависть к христианам.
(5) Итак если ненавидят одно только имя, то спрашивается, в чем обыкновенно обвиняются имена или слова? Ни в чем другом, как только в том, что звучат барбаризмом, или предвещают несчастие, или содержат в себе злоречие и бесстыдство. Христианин же, как показывает этимология этого слова, происходит от помазания. Да и имя хрестианин, неправильно вами произносимое (ибо вы не знаете точно даже имени нашего), обозначает приятность или благость. Итак ненавидят в людях невинных и имя невинное.
(6) Но секту ненавидят, конечно, за имя Основателя ее. Но что в том нового, если какая либо секта берет имя для своих последователей от имени своего основателя? Не называются ли философы по своим основателям платониками, эпикурейцами, пифагорейцами? Не называются ли также они от мест своих собраний и школ стоиками и академиками? Равным образом медики не получили ли своего имени от Еразистрата, а грамматики – от Аристарха, а повара – от Апиция? (7) Однако никого не ненавидят за имя, перешедшее вместе с учением учителя и на учеников. Конечно, если кто доказал бы, что Основатель худ и секта худа, тот доказал бы, что и имя худо, достойно ненависти за виновность секты и Основателя. Поэтому следовало бы прежде, чем ненавидеть имя, узнать секту по Основателю или Основателя по секте. (8) Но так как вы пренебрегли следствием и познанием того и другого, то у вас остается одно только имя, против него только одного идет война, один только простой звук осуждает и неизвестную секту и неизвестного Основателя, потому что эти последние только называются, а не изобличаются.
4.
(1) Итак, сделав как бы предисловие для порицания несправедливости общественной ненависти к нам, начну уж защищать дело невинное, и не только отвергну то, в чем нас обвиняют, но и обращу это на самих обвинителей, чтобы отсюда люди знали, что христиане не имеют того, что, как им известно, есть у них самих, и чтобы они устыдились, обвиняя, не говорю, худшие – лучших, но по крайней мере равные – равных себе. (2) Мы будем отвечать отдельно на все то, что, как говорят, мы делаем тайно, но что, как мы знаем, совершают явно те самые, которые нас считают злодеями, лжецами, людьми, достойными осуждения посмеяния. Когда наша истина дает отказ всему, то против нее наконец выставляется авторитет законов.
(3) Говорят: после законов не должно делать рассуждений; хочешь, не хочешь, а повиновение им должно предпочитать самой истине. Поэтому я с вами, как хранителями законов, вступлю в прения о законах. (4) Во-первых, какое жестокое постановление вы делаете, говоря: вам не позволяется быть. И это вы предписываете без всякого гуманного рассуждения; вы объявляете насилие и несправедливую тиранию, если утверждаете, что нам не дозволено быть потому, что так вам угодно, а не потому, что того требует долг. (5) Если вы не хотите дозволять потому, что не должно дозволять, то, без сомнения, не должно дозволять то, что худо, и, конечно, этим самым предполагается, что должно дозволять то, что хорошо. Если я найду, что то хорошо, что закон твой запретил, то может ли он по тому предварительному рассуждению запрещать мне то, что он в праве был бы запретить, если бы оно было зло. Если твой закон впал в заблуждение, то, полагаю, он принят от человека, а не произошел конечно от Бога.
(6) Удивляетесь ли вы или тому, что человек мог ошибиться, составляя законы, пли тому, что он поправил свою ошибку, отвергая их? Ибо законы и самого Ликурга, исправленные лакедемонянами, не принесли ли издателю их столько скорби, что он осудил себя самого на голодную смерть в уединении. (7) Да и вы, благодаря опыту, освещающему мрак древности, не изменяете ли и не отменяете ли ежедневно древние и негодные законы новыми рескриптами и эдиктами императоров? (8) Север, консервативнейший император, не изменил ли недавно пустейшие Папиевы законы, которые повелевали рождать прежде, чем законы Юлиевы – вступать в брак, не смотря на древность этих законов? (9) Были некогда законы, по которым осужденные должники разрубались на части своими кредиторами. Но такие жестокие законы по общему согласию отменены, и смертная казнь заменена позорным знаком. Употреблявшееся объявление об аукционной продаже имущества хотело скорее подлить крови в человека, чем вылить ее из него.
