Архимандрит Антонин Капустин - Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866–1891
Кончив обхождение, архиерей вошел внутрь Часовни. За ним последовал туда же наместник армянского Патриарха, также архиерей. Вопли усилились до того, что стали производить на душу небывалое еще, потрясающее и исступляющее впечатление. Но вдруг и их заглушило раздавшееся с левой стороны Часовни неудержимое рукоплескание множества воздетых кверху рук. Оно означало, что в оконце придела Ангела показался огонь. В то же мгновение от противоположного оконца Часовни полетел к армянскому отделению человек с фонарем. Другой светоносец побежал в греческий алтарь. Не успел я проводить его глазами, как армянская сторона уже запылала огнями. Едва я отвел от нее изумленный взор, как вся отдаленность греческого собора уже пламенела в несчетных огнях. И начал с треском и дымом двигаться, носиться, извиваться, летать и размножаться по всему пространству и на всех высотах громадного храма Священный Огонь в утешение стольких тысяч ловивших его на свои свечки, христолюбцев. Со всех многочисленных балконов греческого собора предварительно были спущены на веревках крестообразные пуки свеч, которые внизу стоявшие спешили зажечь благодатным светом. Пуки возносились, осыпая народ искрами и обливая воском, но некому было думать о том. Внимание всякого поглощено было его собственным пучком, своим горением жегшим его умиленное сердце… Чудные минуты! Невозможно никаким словом передать того, что видел глаз. Но и глаз скоро перестал уже различать то, что делалось внизу. Дым горящих и тушимых свеч, собираясь под сводами храма, весь направлялся к отверстию, где мы стояли. Впрочем, я видел, как спешно вышел из Часовни и почти пробежал к алтарю своей церкви сопровождаемый и как бы несомый народом Преосвященный Мелетий[206].
Шум стал утихать мало-помалу, толпа – редеть, воздух – проясняться. Горящих пучков оставалось все менее и менее. Кандиловжигатели[207] греческий и армянский взошли на верх Часовни Гробной и зажгли во множестве утвержденные там свечи и лампады новым огнем. В соборе началась Божественная литургия, а в Ротонде, по примеру греков, открылась кругом Часовни совокупная процессия армян, коптов и сириан, следовавших каждое исповедание отдельною группою. Каждый отдел начинался знаменоносцами, за коими следовали священники попарно, диаконы (в митрах), певчие, кадильщики и наконец – архиерей. Все они пели что-то, каждое исповедание на своем языке. После третичного обхождения армяне заняли место перед Часовней и долго что-то пели. Кончив пение, они ушли в свой придел при оглушительном звоне бил. Их место заняли копты. Когда и эти кончили, что следовало, на их месте стали сириане. Наконец, все шумное и необыкновенное великосубботнее торжество у Гроба Господня кончилось. Народ разошелся. Остались только одни солдаты. Потом вывели и их по команде на площадь храма для отдохновения в ожидании новых трудов всенощных. Это, конечно, наиболее трудившаяся и страдавшая часть посетителей святейшего и честнейшего храма христианского. Не сознавая за собою долга молиться и не одушевляясь ничем, что занимает христианина, они должны выстаивать многие часы сряду почти неподвижно, удерживая напор и всякое излишество чувств и действий волнующегося народа и – какого народа!
В Иерусалиме у Гроба Христова начинаешь понимать и беспристрастно оценивать тяжелую необходимость печального факта – порабощения Востока мусульманами и притом – турками… В таких непраздничных размышлениях сошли мы с высоты Ротонды на террасы Патриархии, откуда не замедлили возвратиться восвояси. Встречавшие нас по пути соотчичи и соотечественницы единогласно поздравляли нас с получением благодати.
В 10 часов вечера условлено было идти снова с построек в город на празднование Пасхи. Городские ворота и на этот раз были отворены. Патриаршая улица освещалась горящими щепами с смолою, вздеваемыми на высокие железные шесты. Спускаясь на площадку храма, мы уже различили износившийся извнутри его резкий звук железных бил, висящих над иконостасом греческого собора. Это значило, что идет, или уже пришел, в храм Его Бл<аженство> Патриарх Кирилл. Вся внутренность собора от полу до свода купола освещена была множеством разнообразно развешанных лампад и представляла собою восхитительное зрелище. Часовня Гроба Господня также сияла чудно разноцветными огнями. Но верх Ротонды был темен от настилки потолка, венчающей леса. Сквозь упомянутое выше отверстие видны были звезды. Столбы (числом 8) подмосток, при всей своей огромной толщине, так мало занимали места, что почти не были заметны, и все обычные процессии вокруг Гроба Господня совершались, несмотря на присутствие лесов, совершенно беспрепятственно.
Обошед кругом весь храм, проталкиваясь повсюду сквозь густые массы сидевших и лежавших всесветных пришельцев и удовлетворив своему любопытству, вошел внутрь греческого собора, где уже началось не трогающее слуха нашего пение чудно-торжественных песней: Волною морскою и проч. После 3-й песни стало выходить из алтаря северными дверями низшее духовенство за благословением к Патриарху, стоявшему в церкви на своей кафедре. Во главе иереев был наш архимандрит, предшествуемый и сопутствуемый патриаршими архидиаконами. Патриарх что-то спрашивал у него при этом. Мы узнали вскоре, что его блаженство предлагал ему служить с собою на Гробе Господнем, но что он изъявил желание, по окончании обхождения вокруг Святого Кувуклия, отправиться на свои Постройки и там встретить всерадостный праздник Пасхи по русскому порядку и обычаю. Патриарх отвечал: «Ну, как тебе угодно».
Всех выходивших попарно за благословением священников было не менее 50. После 7-й песни таким же порядком, но через Царские врата, выходили за благословением к Патриарху и архиереи числом 5. Затем и сам Патриарх оставил свою кафедру и, прочитав входные молитвы, вошел в алтарь. Архиереи стали там облачаться, а священники, уже облаченные в блестящие из белого шелка с золотом ризы, стали выходить попарно из алтаря и становиться вдоль собора посередине в два ряда, младшие, как водится, вперед. Самым младшим пришлось таким образом стать у самых западных дверей храма, а самым старшим у иконостаса.
Почти ровно в полночь великолепная процессия двинулась. Впечатление от всего было так сильно, что даже раздирающее слух пение казалось весьма пригодным и торжественным. Пели известный стих: Воскресение Твое Христе Спасе и пр. Вышед в Ротонду, процессия направилась в обход преукрашенного Кувуклия[208]. Обошли его три раза и двигались весьма медленно, переступая с ноги на ногу, потому что из всех обходивших составился совершенно замкнутый круг, и ускорить шаг кому бы то ни было не было никакой возможности. Пение слышалось по всему кругу и распадалось не менее, как на 10 отдельных ликов, не слушавших друг друга. Так как русские священники разместились все врознь между греческими и арабскими, то и не могло составиться при этом славянского пения, к истинному сожалению многих из наших. Все пролеты трехъярусной галереи Ротонды были унизаны народом, любопытствовавшим видеть редкое и для нас, русских, едва ли вообразимое зрелище.
В одном из пролетов сидел седовласый епископ Сирианский и Коптский митрополит (Василий) сидел в полном облачении внутри своего придела, дожидаясь конца нашего обхождения, чтобы немедленно начать свою службу. В армянском отделении также все было освещено и находилось в движении. Только латинский монастырь был темен и нем. Солдаты по-вчерашнему сторожили с двух сторон оставленное для процессии пустое пространство. Грозный полковник дружелюбно раскланивался с греческим духовенством. Работы теперь ему было мало. Народ держал себя чинно, изредка и робко дозволяя себе там и сям коснуться устами или хотя рукою одежды проходящего священника… Была Пасха Христова тихая и радостная, светлая, святая, непорочная! Куда ни посмотришь, все сияет и дышит кротким веселием. Самые дикие черты лица, казалось мне, выражали на тот раз благость и даже в своей мере и форме умиление. У весьма немногих, конечно, было на уме, что в соседней скале запечатлено нерушимое свидетельство их собственного воскресения, но всем без сомнения говорило сердце, что праздник этот есть их собственный праздник… Для Отца чадолюбивого довольно уже и того, когда дети веселятся и радуются. Будет время, когда они поймут и оценят все, чем обязаны Отцу.
Кончив обхождение, процессия остановилась на площадке между храмом Воскресения и Часовнею Гроба. На минуту все утихло и смолкло. Патриарх, сняв митру, стал на левую лавку преддверия Гробного и прочитал воскресное Евангелие от Марка[209]. Затем сошел на помост, обратился к дверям Гроба Господня и возгласил: Слава Святый и пр. Началось пение пасхального тропаря. В знамение радости державшие хоругви стали быстро вертеть ими. В то же время на духовенство, поющее первую песнь воскресения, посыпались сверху цветочные листья… слабое усилие выразить обдержавший душу восторг! Вы, в безмерном отдалении от места воскресения сретающие Христа и не обретающие слов для выражения своей радости, поймите, в каком состоянии духа должен был находиться тот, кто пел: Христос воскресе из мертвых и проницал взором в глубину светосиянной пещеры, из которой вышел Он, смертию смерть поправши и сущим во гробех живот даровавши!
