Алексей Карпюк - Вершалинский рай
Альяш, не поднимая головы, молча зашагал от Базыля.
— А-а, не любишь правду?! Иди, иди! — Базыль только теперь стал высекать огонь. — Беги, беги… Погоди, еще вспомнишь меня!
— Больно умный! — не оборачиваясь, буркнул Альяш. И напустился на подвернувшегося малыша: — Чего уши развесил? Марш домой, щенок! Шляются байструки, людям проходу нет от них! Вот я вас хворостиной!..
5Толпа перед церковкой насторожилась: церковный сторож железным шворнем ударил по висящему на перекладине рыжему лемеху:
— Дзинь! Дзинь! Дзинь!..
— Идет! — прокатилось приглушенно по толпе.
Мужики посрывали шапки и вместе с бабами дружно бухнулись на колени. Впились глазами в сутулую фигуру и окаменели.
Отзвонив свое, Фелюсь сунул шворень в дырку лемеха и пошел заниматься другими делами. За это время Альяш подошел вплотную к людям и остановился. Первым делом скосил глаза на мужиков, что гасили известь на фундамент для колокольни, и даже пересчитал их: правильно Базыль говорил, вышли на работу все семеро. «Надо им сегодня уплатить хотя бы по десятке, а то еще бастовать вздумают!..»
Альяш постарался представить себе, какой вид будет у колокольни, потом сумрачным взглядом обвел площадку с подарками, полотняными палатками торговцев с развешанными товарами, седую, как земля, толпу одетых во все домотканое людей, напряженно ждущие лица женщин, любопытствующие глаза детей, приведенных матерями, и тоже замер.
Так несколько минут и разглядывали они друг друга.
Летели две желтые бабочки, обгоняя одна другую. В мертвой тишине одиноко и жалобно проблеяла пожертвованная овца. Из кузницы в Плянтах долетел ритмичный перезвон наковальни. Со свистом распорол мощными крыльями свежий воздух аист, сделал два круга над взгорком, растопырил перед спуском лапы и стал спокойно снижаться на выгон, будто съезжая с ледяной горки. А надо всем этим в безбрежной синеве неба, точно подвешенные на серебряных нитках, так же беззаботно и радостно, как сто, тысячу и десять тысяч лет тому назад, звенели равнодушные ко всем бедам и заботам невидимые жаворонки.
До сих пор при встрече с людьми Альяш не испытывал жалости и сострадания к ним, обращался с ними бесцеремонно и резко. Сегодня его будто подменили.
— Я не владыка, наденьте шапки, припекает ведь! — негромко сказал он старикам, стоящим на коленях с обнаженными головами и в упор смотревшим на него.
— Ничего, постоим и без шапок, невелики паны! — так же негромко и спокойно ответил за всех жертвователь коровы из Глинян.
— Бог ни травы, ни ржи, ни лесу не сравнял, а ты на примете у господа! — послышалось из толпы.
— Превознес тебя бог над другими, а превознесенному завсегда уважение! — льстиво подхватили женщины.
Альяш не ответил. Собираясь с мыслями, он глубоко вздохнул, сочувственно покачал головой и заговорил, не поднимая глаз, как бы про себя:
— Бабы вы мои, мужики, чада мои! Сбились вы в кучу, как бездомные овечки, не знаете, какого бога шукать!.. Попы, долгогривые шавки не любят вас, не любят! Терпеть они нас не могут!.. — Он поднял голову. — Знаю я их! Им лишь бы молебен отбухать да деньги вырвать у вас! Нет у них никакой веры! Нету! Пропили они ее, прокурили, панам продались, живоглоты!
Толпа ждала таких слов. Сплоченная единством судеб, настроений и желаний, нашедшая их выражение в этих словах, толпа готова была выполнить любой приказ Альяша. Она напоминала сухую солому, к которой поднесен горящий факел.
— Ох, продают нас, продаю-ут! — прошамкала беззубым ртом одна бабка.
— Еще как! — завздыхали в разных местах.
— А чего ты от них хотела?! — живо повернулся Альяш к беззубой бабке, словно вступал с ней в спор. — Об этом даже в Библии написано. Шел один человек в Иерусалим. Напали на него разбойники, полтораки разные… Раздели его, избили, искалечили и бросили чуть живого. Мимо шел поп, покосился на избитого и пошагал себе дальше. Прошел дьячок — и тот мимо! А увидел ограбленного мужик самаритянин — сжалился. Остановил своего осла, слез, перевязал человеку раны, довез его до корчмы, да еще и грошик оставил на лечение!
Сотни лет в своих проповедях священники утверждали, что в евангельской притче о милосердном самаритянине имеется в виду Христос. Буквальное толкование притчи представляло ее совершенно в ином свете. Слушатели онемели от неожиданности, в их глазах застыло изумление. «Ага, падлы, обманывали нас!..»
— В святом писании говорится, что так было когда-то и так есть и сейчас! — зло, уверенно, с убеждением твердил им пророк, который и сам был обыкновенным мужиком. Все в нем было мужицкое — и выгоревшие брови, и борода, и замусоленная одежонка, и тщедушная фигура. — Ничего хорошего от попов и дьяконов мы не дождемся. Дождешься от них — держи карман шире!
Люди осмелели еще больше. Слова пророка моментально сплотили их.
— Правда твоя, Альяшок!
— Так оно и есть! — открыто высказывали то, о чем до сих пор шептали за углами.
— Ой, великую правду говоришь!
— Спаси нас, несчастных! — кричали со слезами умиления.
— Всевышний тебе указал через Иоанна кронштадтского! — вопила беззубая бабка. — Чудотворец небось зна-ал, что делал!
Общий подъем захватил и Альяша, у него молодо заблестели глаза, исчезла сутулость, пророк как будто стал выше ростом, подвижнее. Он повысил голос до крика:
— Попы, эти волосатые жулики, пугают нас, что звезды упадут с неба, если вы их не будете слушаться! Не верьте, брешут они! Звезды загорятся в ваших сердцах, в каждом из вас заполыхают пламенем! Вы только мне верьте! Мне одному! Я выведу вас на дорогу! Палкой ударю по морю, воды расступятся, и я поведу, всех поведу посуху!..
Альяш побелел от волнения и порывисто взмахнул руками.
— Поведу, вот увидите, — я такой!..
У отсталых людей живет мистическое уважение к притчам и аллегориям, а нехитрый пересказ библейских текстов воспринимается ими как откровение. Сказанное пророком загипнотизировало толпу.
Воспрянувшие и окрыленные, все эти бородатые старички с пересохшими и потрескавшимися губами, старушки с морщинистыми, изможденными лицами и молодайки, чьи щеки были тронуты, как чесаный лен, загарцем, а под платочком белели полосочки пробора в аккуратно расчесанных волосах, — все они преданно взирали на грибовщинского пророка глазами, полными любви и веры. Будто дети, которые ни секунды не сомневаются в том, что у взрослого есть средство исполнить любое их желание, заживить любую болячку, люди готовы были идти за своим кумиром по гальке морского дна, вдоль раздвинутых идолом водяных стен. Они дружно протянули руки к пророку и неистово закричали:
— Веди нас в землю обетованную!
— Саваоф Илья, сжалься над нами!
— Горе нам!..
— Только ты нас спасешь, ты у господа бога на примете!
— Доходит к богу твоя молитва, сам знаешь!
— Христос накормил всех людей хлебом и рыбой, и ты можешь нас накормить!
— Бери мою душу, бери мои руки и ноги, бери мои молитвы и делай со мной что хочешь, отсюда я не уйду-у! — завизжала, забилась в истерике женщина.
— Сколько шли к тебе, уж ты не гони нас, грешных! — навзрыд плакала вторая.
Истерически заплакали, зарыдали и другие женщины. Над взгорком поднялся такой плач, что рабочие позатыкали уши.
Альяш читал Библию, но это было очень давно. Бедный интеллект малограмотного мужика из забитого и глухого сельца тщетно старался найти в своей убогой памяти еще какую-нибудь подходящую притчу из Библии — и не мог. Не было и слов, чтобы разъяснить людям, куда же он собирается их вести и что показывать. И Альяш умолк. Старики с шапками в руках терпеливо смотрели ему в рот, а память Альяша словно уперлась в глухой забор — и ни с места. Наступила неловкая пауза.
Но за спиной была церковь, его опора, его детище, дело его жизни. Выручила она. Без всякого перехода, подождав, пока женщины утихнут, он сказал со вздохом:
— Нам нужно файные колокола повесить. Такие, чтобы их не заглушали кринковские. Чтобы даже в Городке их слышали, в Берестовице, Соколке… Один пудов на шестьдесят, остальные поменьше. Да вот майстры, холера их возьми, много просят. Шесть тысяч злотых за главный требуют! Кажу им: «Во всей Грибовщине коров не хватит на один ваш колокол!» Не соглашаются! А что им! Оба городские жулики, разве поймут они мужика?! И пронюхали же — из Перемышля, с Карпат, приперлись, заразы! Дурят мне голову: «Рису-у-ночки пустим по корпусам!..» А кому они нужны, кто их будет смотреть снизу-то? Наверх ради этого полезешь?! Нам — чтобы звонило хорошо!
— Ого-о! — удивился кто-то. — Шесть тысяч!
— Заломи-или паны! — посмелее сказал другой. — Не поскупились!
— Жалко им наших денег?!
— Дураков нашли!
Наступила разрядка. Люди почувствовали себя как на сельском сходе.
