Киприан Керн - Православное пастырское служение
Когда критерием истины почитается не само ее содержание, а то место, с которого она высказывается, то вескость данной истины от этого не увеличивается. Ни сан данного духовного лица, ни местоположение кафедры не могут в глазах умного и критически одаренного человека поддержать колеблющуюся истину. Это искушение властью и соблазн авторитета должен быть в себе священником искореняем и взамен ему должно быть выставляемо слово умное, мудрое, веское, обоснованное.
Не внешние почести, чины и награды, искание авторитета и духовное подчинение пасомых должно руководить священником, а служение Истине. Он должен всегда помнить, что в подражание своему Небесному Пастыреначальнику, он должен стремиться служить другим, а не ожидать служения себе.
Авторитет настоящий, т.е. действительная духовная весомость проявляется сама собой, как дар свыше, как плод настоящего духовного подвига смирения и аскетичности. Те, кто в истории обладали таким авторитетом и весом, меньше всего противопоставлял в спорах свой сан, положение, внешние отличия и дипломы. Истина всегда говорит сама за себя.
В этой связи встает и такая подробность пастырской жизни. Священнику естественно принимать знаки почтения его сану: испрашивание благословения, уступание ему места, почтительное выслушивание его слов и т.д., но его пастырскому сердцу особенно горестно встречать признаки непочитания, намеренное желание оскорбить, неприличные жесты и слова по его адресу и грубые выпады озлобленного сердца против него. Надо при этом заметить две вещи. Прежде всего, почему же это по адресу пастыря такое, чаще всего, незаслуженное отношение и злоба? Можно это объяснить внушением враждебной силы ко всему духовному и не мирскому. Но следует спросить себя и о другом, а именно: не дал ли священник повода тому, что его духовный сан не внушает к себе уважения? Может быть, данный иерей и не дает повода подозревать себя в чем-нибудь недостойном, но не виноваты ли священники коллективно в какой-то измене своему духовному призванию и своему сану? Не является ли поэтому такое оскорбление каким-то ответом за грехи некоторых священников в недостойном поведении, в нерадении, в недостатке духовности? Второе, что следует заметить, это то, что всякое такое пренебрежительное и злобное к себе отношение пастырь должен принять со смирением и даже благодарностью, что и ему дано "Христа ради" приять дань гонения и поругания, и мужественно, скромно и достойно продолжать свое исповедничество во имя Господне.
Соблазн "святости" (чудотворство). Это самый опасный соблазн из всех пастырских искушений. Его опасность именно в том, что он проистекает из побуждений высшего порядка, из стремления к нравственному совершенству и может незаметно вовлечь пастыря в грех прелести, т.е. духовного самообольщения.
Священник должен стремиться к святости, к духовности, к "небесности" (по слову св. Григория Богослова). Своей жизнью и деланием он стоит у святыни. Ежедневно предстоя престолу, он является посредником между людьми, ищущими святости, и Богом, источником святости. Он священнодействует, молится, прикасается к святыне. В хиротонии ему дается благодать, превышающая все. По св. Ефрему Сирину, его служение выше царского. Чем глубже пастырь входит в ритм своего служения, тем более он проникается атмосферой святости. Прикасаясь к сосуду с благовонием, он и сам начинает благоухать. И все совершенно законно, святость и должна быть нормой священнослужения.
Всякое тайнодействие иерея есть дерзновенное прошение у Бога чуда. И при каждом священнодействии это чудо происходит независимо даже от личных достоинств иерея, его ума, внешности, способностей. Вода освящается, грехи прощаются, евхаристические дары прелагаются в Тело и Кровь, освящаются иконы, кресты, облачения, дома и всякая вещь. Вся деятельность священника есть деятельность теургическая, по его молитве все обычное становится освященным, необычным, неприкосновенным для руки непосвященного. Словом, священник живет и действует в атмосфере чуда и чудесного. Его область есть область чудотворного.
Все это законно и проистекает из самой сущности священнослужения. Священник молится, ходатайствует, призывает, а благодать Духа Святого все восполняет, врачует, прелагает, освящает. Естественно также и стремление священника к еще большей святости, к еще большим дерзаниям. Заповедь совершенствования дана, и границы ему не положены, так как предел — Сам Отец Небесный, т.е. беспредельность для нашего естества.
И как когда-то искуситель приступил ко Господу с требованием показать чудо (броситься с кровли храма, и чудо произойдет, когда ангелы на руках Его понесут), так и к неискушенному священнику в какую-то минуты его жизни приступает искуситель и соблазняет его в этой же области чуда. Разница в том лишь, что там сатана ждал самоубийственного акта Господа, искушая словами Писания (намеренно искаженными); тогда как здесь, лукавый голос начинает искушать юного священника, внушая ему, что именно он, сам по себе, в силу своих дарований и совершенств, уже достиг особой силы и степени святости и может стать чудотворцем. Священник уловляется в самом возвышенном его служения, в идеале совершенства, в святости. Ему внушается соблазнительная мысль, что он уже достиг какого-то особого предела и сподобился совершенства.
Пастырь незаметно начинает приписывать себе то, что принадлежит не ему, а благодати Св. Духа. То, что от Духа Святого подается во всяком таинстве и священнодействии, совершенно не зависит от личных дарований иерея, этот иерей начинает ставить в зависимость от своих личных качеств и совершенств, от своей духовности, молитвенности, подвига и пр. Подобное заблуждение проявляется скорее в области настроения и ощущения, чем области умственно-теоретической. Это сдвиг больше психологический, чем национальный. Иерей прекрасно понимает, что освящающая сила принадлежит Св. Духу, но возможность добиться большего освящающего действия Духа он приписывает уже себе, своему духовному достоинству, своему подвигу.
Этому очень помогают некоторые экзальтированные личности, окружающие пастыря, по преимуществу восторженные дамы, не лишенные элемента истеричности, которые в своем духовном устремлении должны перед кем-то преклоняться, кого-то обожать, кому-то служить. Русский церковный быт выработал особое выражение для таких кликушествующих особ — "мироносицы." Это явление свойственно исключительно русскому быту. Греческая, арабская, сербская церковная стихия благодаря своей большей трезвенности не знают этого уродливого явления. Русская душевность, большая лиричность, певучесть наших религиозных переживаний подвержены этому в высшей степени и способствуют этому соблазну в пастырском быту.
Такие "дэвотки" непременно перед кем-нибудь благоговеют, быстро находят себе предмет обожания в мало-мальски незаурядном пастыре, особенно хорошем проповеднике, если он красиво служит, хорошо поет или, что всего хуже, если он молод и красив. Каждое его слово ловится на лету, голос его приводит в волнение, каждый шаг и жест толкуется в особом смысле. Такой пастырь уже не может ошибаться, каждое его слово — жемчужины мудрости, проповедь — затмевает Златоуста, его молитвенность — огонь перед Богом. Его молитвенности приписываются чудеса там, где не было ничего особенного в смысле медицинском, и вообще никакого чуда не случалось. Пастырь становится в глазах этих неврастеничек и, что хуже, в своих собственных, особым молитвенником, духовно одаренным, он имеет особенное дерзновение перед Богом, он исцеляет, он чудотворит. У него находят особые дары: одно прикосновение его руки уже облегчает застарелые недуги, он даже прозорлив, угадывает мысли, предсказывает будущее. По меткому слову митр. Антония такой пастырь начинает "кронштадтить." Про него уже при жизни слагаются легенды. Хуже всего то, что неопытный, молодой пастырь сам начинает легко поддаваться таким обольщениям, верить своим мнимым дарованиям, входить в роль такого "целителя, молитвенника, святого."
Для поддержания ли своей репутации или по привычке многих подражать другим пастырь начинает вырабатывать свой стиль, стилизуется под кого-то, кто ему представляется совершенным священником, заучивает особые позы, говорит проповеди особенно филыниво-слащавые, неестественно служит "со слезой и умилением."
Пастырь с первых шагов такого начавшегося поклонения должен решительно и резко (резкость здесь полезна и оправдана) отвергнуть подобные лжеумиления и сразу положить предел этому нездоровому и уродливому явлению в жизни своей паствы. Если же пастырь это поклонение допускает, увлекается и культивирует, то сам попадает в это ложное настроение, прельщает себя и других губит.
Особой заботой таких восторженных женщин является здоровье и благополучие пастыря. Само по себе в этом ничего плохого нет. Но опять-таки опасность не в самой заботе а в "творимой легенде." Начинают распространяться слухи: наш-то батюшка себя не бережет, он-то ведь не от мира сего, у него уже начинается чахотка, он себя морит, он все ночи напролет Богу молится и пр. Здесь тоже священнику следует решительно и сразу отвергнуть такие слухи, потому что в большинстве случаев они ни на чем не основаны. Если же действительно пастырь отдается особым подвигам поста и молитвы, то "промышлять этим," как говорили свв. Отцы, вовсе не следует. Подвиг есть подвиг только тогда, когда он скрыт от взоров людей. Аскетизм, проявляемый на глазах у всех, теряет свою ценность и перед Богом, и для самого аскета.
![Картер Браун - Т.12. Надо убрать труп [Внезапная насильственная смерть. Могилы,которые я раскапываю. Страстная язычница. Надо убрать труп]](/uploads/posts/books/148294/148294.jpg)