Александр Петров - Дочь генерала
Потом они оказались в тишине среди белых стволов, зеленых листьев, зеленой травы. Только вдвоем. Легко дышалось и думалось. Марина собирала цветы и землянику. Несколько самых крупных ягод она протянула на ладони Сергею. Земляника оказалась теплой и необыкновенно душистой.
Девушка все время чему-то улыбалась. Солнечные блики прыгали по ее лицу, по белому платью, траве рядом с нею. Она рассказывала о том, как они с папой ездили в тайгу, собирали грибы и лечебные травы, ловили рыбу в озере без названия и пекли ее на прутиках над углями. А когда заблудились, пели веселые песни, чтобы не было страшно. Как они прыгали от радости, взявшись за руки, когда, наконец, вышли на знакомую тропинку. Ночевали на хуторе у столетней бабушки Меланьи. Они пили козье молоко и слушали обстоятельный напевный рассказ о муже ее, ссыльном питерце, о жестоких пожарах в тайге прошлым летом, о каких-то непонятных шумных парнях, приезжавших из города в поисках икон, приключений и золота.
Марина иногда прерывалась, садилась на корточки и показывала Сергею то цветок, то паутинку, то розовую сыроежку. Все эти мелочи вызывали у нее детское восторженное удивление, которое передавалось и ему, дивившемуся переменам в самом себе.
Над небом, над лесом, над полем,
Над облачной легкой волной,
Над пенистым лиственным роем
Парит первозданный покой.
Чарующая безмятежность.
В оврагах застыл ветерок.
Лишь девичьих пальцев небрежность
Ласкает заснувший цветок.
Лишь тихая песня колышет
Весенний простор голубой,
Лишь солнце, все выше и выше,
Плывет над покатой горой.
Лишь запахов щедрым потоком
Пьянит синевы густота…
И сладким березовым соком
Стекает с ветвей доброта.
Набрели они на махонькое сельцо с деревянной церковкой. В это самое время призывно зазвонили колокола, и они вошли внутрь. Кроме них, здесь стояли только две старушки да старичок. Отзвонив, вошел в церковь и батюшка, кивнул всем и приступил к службе. То ли потому, что впервые, то ли на волне хорошего настроения — Сергей с великим удовольствием вслушивался в каждое слово, впитывал каждое движение батюшки. А он, такой какой-то домашний, кругленький, улыбчивый, как дитя. Когда служба кончилась, батюшка подошел к ним и предложил остаться на завтрашнюю обедню, исповедаться, да причаститься. Сам спросил:
— А вы у меня постились?
— Да, батюшка, — ответила вдруг Марина.
— Нет. А я и не знаю, что это, — сознался Сергей.
Ночевали они у старушки, к которой благословил идти священник. После легкого ужина бабушка Нина и Марина встали на молитву, а Сергей, чтобы им не мешать, пошел купаться на речку.
Здесь его снова посетили неожиданные переживания. В его сознании словно туман рассеивался. Вот уже стали появляться какие-то разрывы в белой влажной пелене, вот уже и речка, и лес, и старенькая избушка, серо-черная, покосившаяся — проявлялись. Как в полусне бродил он среди высоких трав, по холмам и перелескам, пока не вернулся, наконец, в домик бабушки Нины. Здесь по-прежнему продолжалась молитва. Чтобы не мешать, Сергей забрался на печь и мгновенно заснул.
Рано утром он проснулся от яркого луча солнца, весело улыбавшегося ему сквозь ресницы. Он соскочил с печи, женщин в избе не обнаружил. Вот это да! Наскоро умылся, вышел во двор, а здесь:
Восход — позолотой в росе серебристой.
Свежо, чуть мечтательно, зыбко.
Совсем никого, а вокруг так лучисто,
И утро блистает улыбкой.
Быстрым шагом напрямик по росистой траве дошел Сергей до церкви и, мягко ступая, вошел внутрь.
Здесь сумрак ярко рассекали широкие солнечные лучи, падавшие из верхних окон. Приятно пахло лимонным ладаном, медовым воском свечей. Когда зрение привыкло к перемене освещения, увидел он, как священник держит в руках сияющую чашу и из ложечки подает что-то Марине. Она, со скрещенными на груди руками, отошла от священника, под негромкое пение старушек пригубила чайную чашку и закусила кусочком белого хлебца. Затем подошла к Сергею, улыбнулась и молча встала рядом.
Что-то совершенно необычное появилось в ней. То ли торжественность какая-то, то ли внутреннее волнение прорывалось наружу. Нет, другое. Сергей впервые почувствовал себя чем-то очень несущественным рядом с ней, ставшей вдруг такой значительной. Он скорее ощутил, чем увидел, какую-то огромность, непостижимость, поселившуюся в ней. Наверное, не зря она так долго вчера готовилась.
И снова его всколыхнуло воспоминание. Из сырого тумана, затянувшего зыбкую память, в летящем разрыве проявилась такая же маленькая церковка и люди вокруг и свечи, горящие на большом бронзовом подсвечнике, и священник с бородой. Но картинка улетела, и снова сырой туман скрыл от него нечто давнее и забытое.
Потом они сидели за столом, обедали, потом гуляли по лесу, собирали цветы, шли на электричку. Больше молча. Марина была рядом, также мягко улыбалась, но мысли ее были очень далеко, куда ему доступа нет. Когда они направились к платформе, Сергей, чтобы прервать начинавшее давить молчание, стал рассказывать про свою бабушку. Но вдруг запнулся, замолчал и надолго…
Он вспомнил! Туман рассеялся, ярко высветив из глубины детской памяти многое из забытого, казалось, навсегда.
Это происходило в детстве, когда жила еще его бабушка Оля. Он вспомнил, как она водила его в церковь. Бабушка держала его, маленького, на руках и вот из такой же сияющей чаши священник с бородой подавал ему на ложечке нечто сказочно сладкое. Он до сих пор помнил тот вкус. В такой воскресный день бабушка его особенно любила, непрерывно гладя по голове, целуя и приговаривая: «причастничек мой».
А потом она подолгу читала ему толстую книгу, пахнувшую воском, с желтоватыми страницами. Голос у бабушки был такой мягкий, добрый, обволакивающий… Сережа слушал ее, затаив дыхание, о Боженьке, Который жил на земле, творил чудеса, сделал много добра, а злые люди Его предали и убили. Бабушка уставала, переходила на шепот, замолкала, но Сережа снова и снова просил читать ему про Боженьку. Ему нужно… Обязательно нужно было знать, что Боженька оживет, вернется к своей Маме, к своим ученикам живой и невредимый, а потом поднимется на небеса, чтобы оттуда видеть всех. И оттуда помогать людям. И ему, маленькому, беззащитному мальчику Сереже. И только после этого он спокойно засыпал тихим светлым сном…
…Она смотрела на него широко распахнутыми влажными глазами, губы что-то шептали в тишину вечера. Ее мягкая теплая ладонь, подрагивая, доверчиво лежала на его плече. От руки пахло цветами. От касания ее руки по плечу растекалось малиновое тепло.
— Сережа, где ты? — в голосе умоляющие нотки, растерянность, задумчивая тревога. — Сережа, не молчи! Сережа…
Добрая старенькая бабушка Оля, нежная чистая Маринка, яркая веселая Кристина — все смешалось и запуталось…
Тихая теплая ночь душистыми волнами накатывала в распахнутое окно. Испуганной девочкой льнула к груди, легкими ладошками ласкала лицо, гладила волосы, пьянила голову ароматами.
Сергей неподвижно сидел на ковре среди изрисованных картонов и блокнотов со стихами и открывал в себе таинственные глубины, томившиеся до сих пор под слоем спрессованной пыли. Он позволил беспрепятственно расти и укрепляться тому, что так усиленно затаптывал в душе. Оно росло и наполняло его существо светом новой жизни. Сейчас уходило в прошлое, уходило безболезненно суетливое мельтешение, которое наполняло его жизнь, агрессивно вытесняя истинное. Зато живое и светлое, посеянное бабушкой из той сверкающей чаши жизни, до времени спавшее в таинственных сокровищницах его души — невидимо, но властно росло и крепло с каждой минутой.
Сначала он только предчувствовал, потом ждал этого, боясь спугнуть неверным движением или звуком. Не знал он, придет ли, да и свершится ли это сегодня, но ждал, напряженно и молча вслушиваясь в переполненную смыслом тишину. На какой-то миг сквозь распахнутое беззащитное сердце просвистели со щемящей болью по очереди полнейшее одиночество, черное отчаяние, космический холод бесчувствия… Несколько раз появлялось желание бросить все это и зарыться в мягкую уютную постель, но что-то настойчиво держало его в неподвижном молчании и заставляло ждать.
Вот уже и ночь начинала таять. Где-то далеко зарождался молочный рассвет. Небо неумолимо светлело, вытесняя уютную черноту ночи.
Наконец, его наполнило чем-то невидно светлым, тем самым наитием, которое несет рождение нового. Он взял блокнот, карандаш и стал размашисто покрывать чистый лист летящими строками:
Господи, приди!
Вдруг накати, как летние дожди.
Как счастье мимолетно пролети,
Но только,
Господи, приди.
Песней прозвучи,
Туманным облаком укутайся в ночи,
И правде ты жестокой научи,
За прозу проучи.
Солнцем появись!
Сквозь лень и равнодушие прорвись,
Свободой, совестью, любовью оберни,
От зла убереги!
Мыслью прогреми!
Мудрости пробиться помоги,
Сквозь тернии тупости пробиться помоги,
Греха убереги.
Господи, зову!
Тобою с детства, от крещения живу.
Бежал я от Тебя, как вор в ночи.
К блудным сыновьям причти.
Господи, прости!
За то, что по незнанию, — прости.
Что по унынию и злобе — унеси,
В небе погаси…
Взрослая дочь
