Максим Грек - Нравоучительные сочинения
Примемся же прилежно и искренно за покаяние, ибо никакой пользы в деле спасения не доставит нам это внешнее одеяние, состоящее из власяных рубищ; напротив, это послужит нам к большему осуждению, что, одеваясь такими худыми рубищами, проводим жизнь неприличную им и совсем несообразную. А это явствует как из наших преступных деяний, так и из многих апостольских и отеческих установлений и узаконений, в особенности же свидетельствуют о сем божественные повеления общего всех Владыки и Судии, высказанные Им в виде блаженств. Вникнем же в них. «Блажени, — говорит, нищии духом, яко тех есть царство небесное» (Мф.5, 3). Нищими же духом называет Он тех, которые всегда и во всем смиренно мудрствуете о себе в своих мыслях, и осуждают себя, уподобляясь блаженному Пророку, который говорит: «аз есмь червь, а не человек, поношение человеков и уничижение людей» (Пс.21, 7). И в другом месте: «Господи, не вознесеся сердце мое, ниже вознесостеся очи мои, ниже ходих в великих, ниже в дивных паче мене», и следующее за сим (Пс.130, 1. 2). Мы же, окаянная душа, каково мудрствуем о себе и мыслим в сердце своем? Не постоянно ли мы внутренне оправдываем себя и считаем себя делателями всякой правды и всякого преподобия, почитая себя весьма разумными, исполненными всякой премудрости и разума, а поэтому удостаиваем сами себя возведения на какую‑нибудь властительскую должность, чтобы наставлять других ко спасению. С этою целью мы всячески стараемся достигнуть какого‑нибудь церковного сана, для чего не только лицемерно притворяем себя проводящими благоговейную жизнь и входим в содружество с состоящими во власти, всячески угождая им и ласкаясь к ним, но часто и подарки даем, а другие обещаем, если они приведут в исполнение желаемое и искомое нами. Все это, душа, есть явное доказательство высокоумия и лукавства вознесшегося гордыней сердца. Как же мы общим Судьей признаны будем достойными того блаженства, которое обещано тем, кои все это возненавидели? Если же мы недостойны этого божественного блаженства, то мы окаянны и уже осуждены, если скорее теплой душой не возлюбим покаянье, отступив прежде исхода своего от этого славолюбивого нашего неистовства. Тем более это для нас необходимо, что и пророческое слово крепко молится Богу против тех, кои ради желания временной славы дерзают беззаконно достигать какой бы то ни было власти, ибо слово Божье ясно говорит: «приложи им зла, Господи, приложи зла славным земли» (Ис. 26, 15).
Но обратим должное вниманье и на прочие блаженства и посмотрим, согласна ли с ними наша жизнь. «Блажени, — говорит, плачущии, яко тии утешатся» (Мф.5, 4). Вот данный Богом плод преподобного смиренномудрия— «плач духовный», который от великого умиленья и божественной любви рождается в сердце, проникнутом смиренномудрием. Кто, действительно, смиренно мудрствует о себе в сердце своем, тот всегда плачет о себе, признает себя осужденным и недостойным неба и земли, поминая всегда свои согрешенья. Мы же, душа, будучи сильно одержимы славолюбием по причине своего высокоумия, если достигнем какого‑нибудь сана, то как возможем когда‑нибудь восплакать или осудить себя, когда постоянно окружаем себя славою от людей и всякими похвалами и ласканиями, препровождая жизнь в смехотворстве и различных кощунствах с живущими с нами, и украшая себя многоценными шелковыми одеждами, золотом и серебром? Окружая себя в изобилии всем этим, мы далеко устраняем себя от того духовного утешенья, какое имеют плачущие о себе, и восприемлем, по божественному изреченью, благая своя в животе своем. Что же касается следующего за тем блаженства, именно: «блажени кротции, яко тии наеледят землю» (Мф. 5, 5): то не вполне ли отпали мы, окаянная душа, от этого блаженства, раздражаясь на согрешающих чем‑нибудь против нас свирепее диких зверей, и восставая на них с великим гневом, усиливаясь всячески отомстить им причиненное нам оскорбленье? Кроток же есть и почитается, душа, таковым— тот, кто с великим смиренномудрьем, без смущенья крепко терпит и досады, и поношенья, и уничиженья, и разграбление имений, а также—побои и раны, подражая своему Спасителю и Господу. А кто против этого малодушествует и подымает руку, чтобы бить также бьющего его, и язык поощряет к досадам и поношениям, и готов вступить в тяжбу с сопротивником своим: таковой нисколько не вступил еще и на порог евангельского и апостольского жительства, и напрасно красуется внешним иноческим одеянием, пока не совлекся всего ветхого человека со всеми страстьми и похотьми. Отпадение же наше от следующих двух блаженств, из коих одно ублажает алчущих и жаждущих правды, а другое—милостивых, как по достоинству изображу? Правильнее же—какой плач и какое соответствующее употреблю рыдание? Не достойно ли слез и плача‑то, что вопреки всякой правды и всякого иноческого устава дерзаем мы делать относительно своей братии, нищих, говорю, и убогих, вдовиц и сирот? Мы не только их презираем, видя, как они гибнут от голода и холода и от крайней скудости в житейских потребностях, но и не защищаем против сильных и беззаконных, которые их обижают, и не заступаемся, когда эти отнимают у них имения. Между тем мы имеем строгую заповедь, которая говорит от лица самого праведного и страшного Судии: «Бог ста в сонмег богов, посреде же боги рассудит. Доколе судите неправду и лиц грешных» стыдитесь. «Судите сиру и убогу, смиренна и нища оправдайте. Измите нища и убога, из руки грешничи избавите его» (Псал. 81, 1—4). И что я говорю о том, что мы не защищаем и не заступаемся за них, когда их обижают, хотя нередко мы в состояли избавить их от причиняемых им обид? —Мы сами, окаянная душа, часто дерзаем против них хуже мерских. Или не считаешь ты крайним бесчеловечием с нашей стороны и неправдою‑то, когда мы, отрекшиеся пред Богом и пред святыми Его Ангелами от всякой излишней пищи и телесного покоя, потом, забыв свои обеты, опять приобретаем себе всякие стяжания и стада животных, обильно питаемся всякими вкусными яствами и наслаждаемся всяким покоем на счет потового труда подручных себе поселян? А эти бедные, находясь в непрестанных трудах и будучи томимы в добывании для нас житейских потреб, которые и доставляют нам в изобилии, сами всегда пребывают в скудости и нищете, не имея даже чистого ржаного хлеба, и тот часто едят без соли, по причине крайней нищеты. Мы же не только остаемся бесчувственными и не сострадательными к такой их горькой участи и не удостаиваем их никакого утешения, хотя имеем заповедь заботиться милостиво о терпящих убожество и скудость житейских потреб, но еще и весьма бесчеловечно увеличиваем для них эту их скудость ежегодными требованиями обременительнейших ростов за взятое ими у нас взаем серебро, и никогда не прощаем им этой ежегодной уплаты, хотя бы в десять раз уже получили с них данное в долг. И не только угнетаем их этим способом, но еще, если бы кто, по причине крайней нищеты не мог внести процентов на наступающей год, то требуем с него—о бесчеловечие! —другие проценты; если же не могут внести, отнимаем у них все, что имеют, и выгоняем их из своих сел с пустыми руками, тогда как следовало бы преимущественно миловать таковых и во исполнение божественной заповеди снабдить их всеми житейскими потребностями, как свою братию. Вдобавок, если бы кто из них изнемог под тяжестью непрестанно налагаемых нами на них дел и трудов, захотел переселиться куда‑нибудь в другое место, то мы, не отпускаем его, если не внесет установленного выкупа за то, что он столько то лет прожил в нашем селе, предавая крайне бесчеловечно забвению его бесчисленные труды и поты и страдания, какие он понес, служа нашим потребностям во время жительства в наших селах.
Будучи столь немилосерды к убогим братьям нашим, окаянная душа, и не оказывая им никакого сострадания и человеколюбия, а напротив, снедая их и моря всяким способом, —как не боимся страшного Судии и Господа, Который скажет нам: «идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его». За что? «взалкахся бо, — говорит, и не даете Ми ясти. возжадахся, и не напоисте Мене, наг был, и не одеясте Мене» (Мф. 25, 41—43), и так далее. За тем прибавляет: «понеже не сотвористе единому сих братии Моих меньших, ни Мне сотвористе». Страшно это изречение, окаянная душа моя, и приговор ужасный, особенно для нас, окаянных иноков, которые как бы отреклись от всякой неправды и беззаконья и мирского лихоимства, и дали Богу обет возлюбить на будущее время всякую правду и милосердие, нелицемерную любовь и человеколюбие ко всякому вообще человеку, в особенности же к находящимся в бедах; потом, забыв свои обеты, так бесчеловечно относимся к подчиненным нам поселянам, коих Господь называет своею братьею, о которых и устами блаженного Давида ясно говорит так: «страсти ради нищих и воздыхания убогих, ныне воскресну, глаголет Господь: положуся во спасение, не обинуся о нем» (Пс. 11, 6), Этим Он ясно, как бы так, говорит: хотя на некоторое время, как кажется обидящим и всячески оскорбляющим нищих и убогих, Я как бы молчу о сем, но не всегда буду молчать, ибо всячески восстану на защиту их и отомщу обидящим их. Тоже самое изъявляет Он и в другом месте чрез того же Пророка, говоря: «сира и вдову приимет (заступите), и путь грешных погубит» (Пс. 145, 9); и в другом месте: «познах, яко сотворит Господь суд нищим и месть убогим» (Пс.139, 13). Если же все это так, о душа, а иначе быть не может, то зачем мы так бесчувственно относимся ко всему этому? Как не страшит нас сказанная Господом притча о том немилостивом и ненавистнике нищих—богаче и об убогом Лазаре, а также отгнание от божественного чертога дев? И еще более, как не убедит нас тот любитель богатства, которому сам Бог и Владыка поносил, говоря: «безумие! в сию нощь душу твою истяжуш от тебе, а яже уготовал еси кому будут?» (Лук. 12, 20). Или не знаешь, душа, неложное премудрое изреченье пророка и царя Давида: «вкупе безумен и несмыслен погибнут и оставят чуждим богатство свое, гроби их жилища их во век» (Пс.48, 11.12). Воистину «несмыслен» есть и признается таковым тот, кто не разумеет «вышних, идеже есть Христос одесную Бога седя», как говорит божественный Апостол, который завещает нам, говоря: «аще востасте со Христом, горняя мудрствуйте, а не земная, умросте бо, и живот ваш сокровен есть со Христом в Бозе» (Кол. 3, 1—3). «Безумным» же называется он, как неблагочестно и неправильно разумеющий силу божественных повелений и скитающийся поэтому по распутьям временных удовольствий и суетностей этого мира, наслаждаясь и увеселяясь этим, как червяк тиною, в которой родится и пресмыкается, и в которой умирает, когда она высохнет.
