Дионисий Ареопагит - Сочинения (с толкованием Максима Исповедника)
6. А наименование их ветрами[369] (см. 2 Цар. 22:11; Пс. 17:11; 103:3; Иез. 1:4; Дан. 7:2), являет их быстроту и всего достигающий почти без затраты времени[370] полет[371], а также способность двигаться, перемещаясь сверху вниз[372] и снизу вновь вверх, простирая вторичных ввысь, к большей высоте, а первенствующих подвигая к приобщительному и промыслительному выступлению вовне ради низших. Можно также сказать, что и наименование воздушным[373] исполненным ветра дыханием[374] выявляет богообразность небесных умов. Ибо образ и оттиск богоначальной энергии (как это более пространно было нами показано при объяснениях четырехстихийности в «Символическом богословии»[375]) присутствует и в подвижности и животворности ангельской природы, и в быстроте и неудержимости их перемещений и неведомой нам и невидимой сокровенности начал и завершений их движения. «Ибо не знаешь, — как говорит евангелист, — откуда приходит и куда уходит» (Ин. 3:8).
Также и видом облака богословие их окутывает (см., напр., Иез. 1:4; 10:3; Деян. 1:9; Откр. 10:1), обозначая этим священные умы, сверхмирно исполненные сокровенного света[376], необнаружимо[377] воспринимающие первоявленное его светоявление и обильно вторичным в порядке вторичного явления соразмерно тем его посылающие и — что им присуща плодородная, животворная, растящая и совершенствующая сила, порождающая умопостигаемый дождь[378], обильными дождями побуждающий приемлющее чрево[379] к родовым дающим жизнь мукам.
7. Если же богословие прилагает к небесным существам вид меди (см. Иез. 1:7; 40:3; Дан. 10:6), янтаря и многоцветных камней (см. Иез. 1:26; 10:1,9; Откр. 4:3), то янтарь как златовидный и одновременно сребровидный являет незамутненную, как у золота, неистощимую, неумаляемую и чистую светлость и светлый, как у серебра, световидный небесный блеск.
А медь, согласно данным уже объяснениям, пусть подчеркивает либо огненность, либо златообразность.
Многоцветные же виды камней являют, надо думать, или световидность, как белый, или огненность, как красный, или златовидность, как желтый, или юношеский цветущий возраст, как зеленый; и для каждого вида отыщешь возводящее к ангелам объяснение образных форм.
Но поскольку об этом нами, по мере сил, было, я считаю, сказано достаточно, следует, перейти к священному изъяснению священных изображений небесных умов в виде животных[380].
8. Образ льва[381] (см. Иез. 1:10; Откр. 4:7) являет, надо думать, господство, крепость, неукротимость и посильное уподобление сокрытости неизреченного Богоначалия — благодаря прикровенности умственных следов и таинственно неустранимой окутанности пути, возводящего к Нему по божественном осиянии;
образ же тельца (см. Иез. 1:10; Откр. 4:7) — крепость, цветущий возраст и способность расширять умственные борозды для приятия небесных плодотворных дождей, а рога — способность защищать и непобедимость;
образ же орла (Иез. 1:10; Откр. 4:7) — царственность, высоту и скорость полета, зоркость[382], сообразительность, ловкость и умелость при добыче придающей силы пищи, и способность в напряженном устремлении взгляда ввысь беспрепятственно, прямо и неуклонно созерцать изобильные многосветлые лучи Богоначального солнечного света;
а образ коней[383] (см. Иоиль 2:4; Зах. 2:8; 6:2–3; Откр. 19:11, 14) — благопокорность и благопослушность, причем белые символизируют светлость и как бы особую родственность божественному свету, вороные — сокровенность, рыжие — огненность и энергичность, смешанные же из белого и черного, — способность переносящей силой совмещать крайности и связывать, обращая друг к другу, или же промышляя о них, первые чины со вторыми, а вторые с первыми.
Но если бы мы не стремились соблюсти в слове меру, то и свойства названных животных по — отдельности, и все их телесные формы не без оснований связали бы методом неподобных подобий с небесными силами, возводя, например, их способность ярости к умному мужеству, последним отголоском которого является гнев, а возжелание к божественной любви, и — чтобы сказать коротко — все чувства и многочастность бессловесных животных — к невещественным разумениям и единовидным силам небесных существ. Но для разумом обладающих не этого только, но и истолкования одного представляющегося странным образа достаточно для подобного понимания всех изображений такого рода.
9. Надо рассмотреть также, что говорится о реках (Откр. 22:1), колесах (Иез. 1:15; 10:6; Дан. 7:9) и колесницах (4 Цар. 2:11; 6:17; Зах. 6:1) применительно к небесным существам.
Огненные реки (Дан. 7:10) указывают на богоначальные русла, дающие им обильно и непрерывно течь и питающие животворной плодородностью; а колесницы — сопряженную общность ангелов одного чина; окрыленные же колеса, бесповоротно и неуклонно движущиеся вперед, означают[384] способность идти в своей деятельности прямым и верным путем, на каковой неуклонный прямой путь сверхмирно направляется всякая прокладываемая их разумом колея.
Можно и посредством иного[385] возведения объяснить иконописание умных колес. Ведь им дано название, как говорит богослов, «Гел — гель»[386] (ср. Иез. 10:13), а это значит по — еврейски «вращения» и «откровения». Огненным боговидным колесам свойственно ведь вращаться вечным движением вокруг одного и того же Блага; откровения же — в явлении сокровенного, возведении пребывающих внизу и низводящем перенесении высоких осияний низшему.
Остается нам дать разъяснения касательно радости[387] небесных порядков. Они ведь совершенно невосприимчивы к нашему, связанному со страстями[388] наслаждению, но, говорят, что они сорадуются с Богом обретению погибших, наслаждаясь в боговидной беззаботности[389] и свободной отраде благообразным и чуждым зависти веселием при промысле об обращаемых к Богу и их спасении и тем невыразимым блаженством[390], которому многократно бывали причастны и священные мужи[391] при боготворных нашествиях божественных осияний.
Столько да будет мною сказано о священных изображениях, — для подробного их объяснения недостаточно, но сколько полезно, как мне кажется, чтобы не задержаться нам малодушно в образных фантазиях.
Если же ты и то скажешь, что не обо всех по порядку ангельских силах, или действиях, или образах в Речениях мы упомянули, мы правдиво ответим, что их сверхмирное художество нам неведомо[392], и скорее мы сами нуждаемся в ином световодителе, и равное сказанному оставили нетронутым, озаботившись соразмерностью слова и почтив превышающую нас сокровенность молчанием.
О божественных именах
Губы в сверкающий ум погрузив, начертанные Богом, Ты превозносишь священных имен красоту, и по смерти В живопремудрых реченьях творя богогласные гимны.
Сопресвитеру[393] Тимофею — пресвитер Дионисий[394]
Глава 1. Какова цель сочинения и каково предание о божественных именах
1. А теперь, о блаженный, после «Богословских очерков»[395], перейдем к разъяснению, насколько это возможно, божественных имен. И да будет у нас правилам обнаруживать истинный смысл того, что говорится о Боге, «не в убедительных словах человеческой мудрости[396], но в явлении движимой духом силы» (ср. 1 Кор. 2:4) богословов, каковое невыразимо и непостижимо соединяет нас с невыразимым и непостижимым гораздо лучше, чем это доступно нашей словесной и умственной силе и энергии.
Совершенно ведь не подобает сметь сказать или подумать что — либо о сверхсущественной и сокровенной божественности[397] помимо того, что боговидно явлено нам священными Речениями. Ведь неведение ее превышающей слово, ум и сущность сверхсущественности[398] должны посвящать ей[399] те, кто устремляется к горнему — насколько сияние[400] богоначальных Речений открывает себя, и кто ради высших осияний облекает свое стремление к божественному целомудрием[401] и благочестием. Ибо, если необходимо хоть сколько — нибудь верить всемудрому и истиннейшему богословию[402], божественное открывает себя[403] и бывает воспринимаемо в соответствии со способностью каждого из умов, причем богоначальная благость в спасительной справедливости[404] подобающим божеству образом отделяет безмерность[405] как невместимую от измеримого.
