Самир Сельманович - Это все о Боге История мусульманина атеиста иудея христианина
Даллас Уиллард пользуется термином «божественный заговор», чтобы описать усилия Бога, превосходящие любые начинания нашей религии. По–видимому, религии в целом воспринимают себя конкурентами или жертвами, но не коллегами. Так или иначе, большинство аргументов религиозных людей сводятся к заключению, что подлинная проблема, существующая в мире — это другие, люди, которые просто не понимают. Разумеется, это исключение других обычно маскируют смиренными и самоуничижительными словами, возвышающими Бога.
Претензия на жертвенность может быть приемлемой позицией для групп, отстаивающих свои интересы или выживающих на сложном историческом этапе. Империи возникают и рушатся — и сетуют на положение вещей, не ломающееся их влиянию — вплоть до того, что оказываются забытыми, описания их былой славы сохраняются лишь в учебниках. Мы можем понять эти имперские жалобы, потому что одна из задач империи — протянуть дольше других.
А как же религии?
Религии утверждают, что существует реальность, находящаяся сверху, позади, снизу и внутри истории. Религиям полагается терять блеск в сравнении с великолепным присутствием Бога. Цель религии — служить миру. Религия, которая отказывается регулярно проигрывать, исключает из своего существования широкий контекст. Империям достается слава, предприятиям — прибыль, артистам — признание, за правителями остается последнее слово. Но религиям изначально не было уготовано упиваться славой, получать прибыли, претендовать на признание или оставлять за собой последнее слово. Их предназначение — служить миру. А тот, кто стремится к служению, должен быть готов к тому, что его обманут, используют, забудут. Следует принять такое бремя как неотъемлемую часть выбранной идентичности.
Раввин Авраам Иегошуа Хешель выразил значение «личности» и «момента» для любой религии, отметив: «Когда Бог становится нашим образом мышления, мы начинаем чувствовать все человечество в одной личности, видеть целый мир — в песчинке, вечность — в мгновении… [Когда] в сиянии религиозного озарения я вижу способ привести в порядок мою разладившуюся жизнь, примирить противников к удовлетворению всех сторон, я знаю, что это Его путь»[31].
Христиане спросят, где во всем этом уважение к исключительности Иисуса? Мусульмане — где здесь уважение к роли великого Корана? Иудеи — где уважение к иудейской истории и земле? Атеисты и гуманисты — где уважение к человеческому фактору? Хешель отвечает всем нам вопросом: «А ваша религия хороша для всех людей?»
Борьба за власть в Царстве Божьем
К особенностям большинства религий и идеологий относится утверждение, что всему миру необходимо то, чем владеют они. Рассмотрим в качестве примера отношение многих христиан к Иисусу. Они верят, что Царство Божье, о котором говорил Иисус, неотделимо от познания Иисуса как личности. В этом случае напрашивается вопрос: присутствует ли Царство Божье во всей жизни, среди любых людей, на протяжении всей истории, или же это царство ограничено исторической личностью Иисуса и таким образом отсутствует почти во всей жизни, человечестве и в истории?
Ответ на этот вопрос зависит главным образом от того, готовы ли христиане позволить, чтобы их религия отступила на второй план, пропустив вперед нечто превосходящее ее.
Мой друг Шон Эванс — психолог из лучшего в стране лечебного учреждения для невменяемых преступников больницы Паттон–Стейт в Хайленде, Калифорния. Это непростая работа, чреватая взрывными эмоциями, запутанный узел бюрократических правительственных сил, место непосредственного столкновения с преступным и безумным поведением, с трагическими историями тех, кто от него пострадал. Люди, подобные Шону, не могут позволить себе роскошь упаковывать свои мысли в красивые слова. В церкви Шону свойственно высказываться резко и недвусмысленно, озвучивать истины, которые многие улавливают, но редко выражают.
Так, когда Шон сказал группе наших прихожан, что «крест стал христианским фетишем», у каждого из нас мелькнула мысль, а не кощунство ли это. Нас охватило желание броситься к окнам и спрыгнуть с борта корабля, увлекающего нас в бездну ереси. Подобные заявления, сделанные в церкви, представляли угрозу и для веры, и для общественного положения в церкви.
Но, несомненно, замечание Шона было откровенным и высказанным из добрых побуждений. Как только оно коснулось нашей мыслительной системы, игнорировать его стало невозможно. Едва вернувшись домой, я набрал в поисковике Google слово «фетиш».
Применяемый приверженцами вуду, индейскими племенами, служителями культов и адептами магии в виде амулета или талисмана, фетиш наделяет силой человека, который им владеет. Подобно этому, можно сказать, что кресг — предмет, который можно держать в руках, носить на шее, вешать на стену или хранить в шкатулке. Однако проблема не в ношении креста. Обладание металлическим, деревянным или кожаным крестом было важным духовным инструментом на протяжении всей истории христианства.
Но владеть крестом можно по–разному. Под «владением» я подразумеваю не просто возможность купить его или продать, взять в руки, выбросить старый или сделать новый. Проблема владения возникает, когда христиане воображают себя единственными хранителями того, что символизирует крест.
Таким образом, одно из определений «фетиша», которое имел в виду Шон, что он и пояснил мне по телефону на следующий день, гласило, что фетиш — «часть целого, которую мы насыщаем силой целого и пользуемся ею, чтобы обрести ощущение контроля над целым».
Крест Иисуса — объект события, ограниченного временем и местом, зафиксированный и сохраненный теми, кому дорога история христианства. Для нас это не просто отличительная черта, а центральная глава повествования, несущая многогранный смысл.
Однако следует спросить, изменилось ли что–нибудь в Боге, когда Иисус находился на кресте. Была ли любовь Бога к нам вызвана крестом, или же крест был выражением любви, которая есть всегда и повсюду?
Было ли то, что истинно о Боге на кресте, истинным лишь у креста? Или то, что было истинно о Боге на кресте, истинно о Боге среди людей?
Стоит ли дорожить объектом события, который лишает благодати и истины большую часть пространства и времени и помещает эту благодать и истину в историю единственного человека?
Не наделили ли хранители истории креста эту историю властью вмещать Бога целиком, таким образом поставив себя в положение менеджеров Бога, владея единственным комплектом ключей от вселенской истины?
Вполне понятно, что хранители учения о таком объекте события, как крест, вряд ли способны с легкостью понять и принять точку зрения тех, кто не участвовал в этой привилегированной сделке, родившись не там и не в то время или же не соответствуя сделке по условиям, выдуманным ее рассказчиком, с которым они столкнулись. Христианам нравится рассуждать о «позоре креста», о том, что страдания одного человека (который был Богом или в котором пребывала полнота Божества телесно — смотря о чем ведут речь христиане) в конкретном месте в определенный момент истории — способ, которым Бог явил себя. Этот позор страданий, унижений и любви христиане считают невыразимым утешением в первую очередь потому, что благодаря этому красивому парадоксу они оказываются в выигрыше.
Я пришел к убеждению, что крест уникален не только своим локальным и историческим значением, но и тем, что он служит окном во что–то гигантское и общечеловеческое. Бог терпит смерть со всеми мыслимыми несправедливостями, угнетениями и страданиями. Бог предпочел страдать вместе с нами с тех пор, как начались страдания, и продолжает делать это вместе со всем сущим во все времена. Рождение, жизнь, смерть и воскресение того, что по–настоящему ценно, происходило еще задолго до того, как появился термин «христианство» или возникло христианство как явление. Следовательно, для меня Иисус — не только христианское, но и космическое явление, взаимосвязанное с творением и жизнью. Рождение, жизнь, смерть и воскресение Иисуса для меня и моего сообщества — окно в сущность Бога, показывающее, каким он был и каким будет; наше общее «тонкое место».
Крест — наше сокровище, а не фетиш.
Поклонение кресту как фетишу подразумевает отсутствие благодати в мире. Вместо того чтобы признавать ее во всем живом, повсюду среди людей, поклонение кресту как фетишу непрестанно доказывает отсутствие этой благодати. С болью, которую вызывают заявления хранителей истории креста, может сравниться лишь радость того, кто обнаружил, что любовь олицетворяет Иисус, что не христиане владеют ею — она вплетена в ткань самой жизни. Любовь, благодать и прощение характерны для всего Божьего мира, а не только для христианского.
Ощущение власти над Богом привлекает нас — существ, измученных неопределенностями. Но если рассматривать это ощущение с дальним прицелом, оно представляет собой жажду власти над Богом, подрывающую нашу веру. Тайна религии, которая во всеуслышание называет себя брокером Бога, теряется, становится абсурдом. Даллас Уиллард, почтенный евангелический философ–христианин, проницательно отмечал, что многие церкви на самом деле существуют для того, чтобы уклониться от Бога. Бог может быть благополучно помещен в понятия нашего богословия или укрощен ходом нашей литургии. При таких обстоятельствах можно добиваться корыстных человеческих целей, привлекая на свою сторону божественную силу и позволение. Можно избрать жизнь без Бога, но с «благословением Божьим»!
