Моисей Рижский - Библейские вольнодумцы
Наш автор, если он и не перенес в жизни таких великих бедствий, какие испытал герой его поэмы, должен был, для того чтобы прийти к столь скептическому и негативному отношению к богу, какое отразилось в его сочинении, пережить тяжелую душевную трагедию. Как справедливо отметил советский психолог В. И. Носович, "утрата любви к богу — один из путей потери веры в него и, следовательно, утраты религиозного сознания"[59]. В определенных условиях такая утрата становится для человека настоящей трагедией.
Почти все исследователи Книги Иова не случайно говорят о "взволнованной душе" автора поэмы о Иове (Ястров). Он, этот автор, должен был обладать великой душевной смелостью и светлым умом, если смог избавиться от страха перед могучим Яхве. Но, наверно, и для него было нелегко навсегда расстаться со столь утешительной для человека верой в то, что за ним с небес наблюдает недреманное око бога, любящего его, готового помочь и спасти. Автор поэмы вместе со страхом перед богом утратил также и любовь к нему. Он пережил эту трагедию, поставив бога традиционной религии перед судом разума. Но если Иов в сочиненной поэтом философской дискуссии одержал победу над своими ортодоксальными оппонентами, то в реальной жизни поэт-философ не мог не сознавать, сколь ничтожно мало число тех его современников, кто может принять его взгляды на "религию отцов", не мог не понимать, что семена, которые он сеет, падают на каменистую почву (и, наверно, это тоже было для него трагедией). Для широких народных масс религия, по выражению Маркса,"иллюзорное счастье", всегда была не только психологической потребностью, но необходимостью, — в той мере, в какой этим массам недоставало действительного счастья. И такой же необходимостью была вера в бога, не только внушающего страх, но и любящего и любимого.
Теология древнееврейских пророков, несомненно отражая религиозную психологию масс, настоятельно включала в характер Яхве не только суровость и правосудие, но также любовь к людям, а Тора требовала, чтобы человек, со своей стороны, любил бога "всем сердцем своим и всею душою своею". Но сочинение нашего автора в его первоначальном тексте скорее могло внушить читателю не любовь, а ненависть к Яхве. Именно это, конечно, было главной причиной, которая побудила представителей официального богословия выступить в защиту своего бога. И они это сделали, как мы уже знаем, самым простым и эффективным способом. Древние ортодоксальные редакторы Книги Иова непосредственно вмешались в дискуссию, внеся в первоначальный текст соответствующие изменения. К чему это привело — мы уже знаем. Богоборческое звучание речей Иова было приглушено и нейтрализовано рядом вставок и перестановок в тексте, и сам Иов стал выглядеть существенно по-иному человеком, которого только непереносимые страдания заставили на время выйти из себя, побудили к богохульству, к сомнению в благости творца, но который, придя в себя, тут же раскаялся и смирился перед богом, за что и был прощен и награжден Яхве. Результатом этой первой редакции и был, в основном, тот еврейский текст Книги Иова, который дошел до нас.
Но и после того как Книга Иова, отредактированная таким образом, фактически была признана одним из "священных писаний", в ее содержании произошли новые важные перемены, и самой поразительной была метаморфоза образа Иова. К этому приложили свои руки ряд поколений иудейских богословов.
Иов Септуагинты. "Преображение" Иова
Выше мы упомянули об "открытии" Моррисом Ястровым "слабого места" авторов Книги Иова: они, эти авторы, "не нашли решения, которое привело к победе христианство и ислам, не открыли учения о будущем посмертном воздаянии". Похоже на то, что в данном случае скорее обнаружил слабое место в своих рассуждениях сам Ястров. Потому что такое "решение" не рождается внезапно в голове некоего философа, подобно рождению Афины из головы Зевса. Должна была сложиться соответствующая обстановка в условиях общественной жизни иудейского народа, которая подготовила бы массовое религиозное сознание для восприятия этой новой и очень важной для него идеи и явилась бы той почвой, на которой эта идея стала общепринятой догмой. В Иудее это произошло, по-видимому, значительно позже, чем жили и творили автор (или авторы?) Книги Иова.
Вопросы, которые в Книге Иова задавал богу ее герой, задавал сам себе, наверное, не только автор книги; любой иудей — современник автора мог спросить себя: раз злодей не терпит кары при жизни, а праведник сплошь и рядом "гибнет в праведности своей" и ни тому, ни другому после смерти нет воздаяния, то в чем же проявляется справедливость Яхве по отношению к человеку? Есть ли смысл сохранять верность Яхве и приносить ему жертву?
Рано или поздно иудейские богословы должны были откликнуться на этот запрос массового религиозного сознания. И они действительно откликнулись в условиях, когда проблема страдания и воздаяния стала в Иудее особенно актуальной. Произошло это, судя по всему, в 60-х гг. II века до н. э., в период гонений на веру Яхве, предпринятых царем Антиохом IV Епифаном.
Как известно, после смерти Александра Македонского его огромная держава распалась. Из нее выделились несколько крупных так называемых эллинистических государств, в которых стали править бывшие полководцы Александра, опираясь на греко-македонскую военную силу. В Египте утвердилась династия, основанная Птолемеем Лагом, — династия Лагидов. Сирия и огромная территория к востоку от нее досталась другому сподвижнику Александра, Селевку, от которого пошла династия Селевкидов. А в результате Иудея снова оказалась зажатой между двумя мощными царствами и стала яблоком раздора между ними, переходя из рук в руки.
В начале II в. до н. э. Иудея перешла под власть Селевкидов. А в 175 г. царем этой династии стал Антиох IV Епифан, при котором для иудеев наступили особенно тяжелые времена. Народные массы Иудеи страдали под двойным гнетом своих и иноземных угнетателей, а при Антиохе IV к этому добавились еще притеснения в сфере религии. Дело в том, что Антиох IV Епифан, желая как-то сплотить разные народы и племена, входившие в состав его державы, решил учредить в ней общегосударственный культ — верховного греческого бога Зевса Олимпийского. И для иудеев Антиох отнюдь не собирался делать исключения. Но иудейская религия Яхве к этому времени уже приняла форму монотеизма и вместе с тем ту особенность, которая отличала ее от других, политеистических религий древности и которую позже унаследовало от иудаизма христианство, нетерпимость к чужим богам. В Пятикнижии, которое стало у иудеев после Вавилонского плена Торой — Законом и Учением Яхве — Словом божьим, категорически предписывалось: "Я, Яхве, Бог твой… да не будет у тебя других богов пред лицеи Моим" (Исх. 20: 2–3). И попытка насильственно навязать иудеям "чужого" бога, греческого Зевса, наткнулась в Иудее на упорное сопротивление. Осенью 168 г. в Иерусалимском храме Яхве к ужасу и отчаянию ревнителей "Бога отцов" была установлена статуя Зевса (для верующего иудея — "мерзость запустения") (Дан. 11:31, 12:11). Жертвоприношения Яхве были запрещены, равно как и обрезание, празднование субботы и т. д. На отказавшихся выполнять эти указы Антиоха власти обрушили репрессии. В истории Иудеи это был первый случай, когда приверженцы Яхве были подвергнуты столь жестоким гонениям за свою веру, и результатом был сильнейший взрыв фанатизма.
Многие иудеи, не желавшие изменить своему богу, бежали в пустыню, предпочитая гибель от голода и жажды отступничеству. Другие вступали в отряды повстанцев под командованием Иуды Маккавея — в 167 г. до н. э. вспыхнуло Маккавейское восстание в Иудее, — чтобы с оружием в руках вступить в борьбу против войск "нечестивого царя". А многие добровольно пошли на пытки и казни, на смерть за веру Яхве. Страх и отчаяние уже проникли в души тех, кто решился принять ту же участь, но не могли примириться с этим. Гонимые за веру отцов с отчаянием смотрели вокруг: где спасение? Кто укажет выход? Кто знает, что с ними будет? Чего ждет всемогущий Яхве, допуская такое посрамление своего храма и своих верных? Эти настроения очень ярко отразились в одном из псалмов (73/74), который, по мнению исследователей, относится именно к времени гонений за веру Яхве при Антиохе IV Епифане: "Для чего, Боже, отринул нас навсегда? возгорелся гнев Твой на овец пажити Твоей?., осквернили жилище имени Твоего; сказали в сердце своем: "разорим их совсем"… Знамений наших мы не видим, нет уже пророка, и нет с нами, кто знал бы… Доколе, Боже… будет хулить противник имя Твое?" Тысячи людей уже приняли смерть и муки за веру Яхве, а скольких еще ожидала эта участь. В подобных условиях перед всей массой верующих неизбежно должен был встать мучительный вопрос, справедливо ли, что эти жертвы останутся невознагражденными, и кровь праведников неотмщенной? А ведь для того, кто уже принял смерть, воздаяние было мыслимо только посмертно! Идея о посмертном воздаянии неминуемо должна была возникнуть в массовом религиозном сознании, и она возникла. Затем эта идея должна была получить теологическое оформление и развитие у богословов и проповедников.
