Фома Аквинский - Сумма теологии. Том IX
Ответ на возражение 4. В человеке можно обнаружить как нечто великое, которым он обладает через посредство даров Божиих, так и нечто ничтожное, которое возникает в нём вследствие немощности природы. Таким образом, величавость побуждает человека считать себя достойным великого с точки зрения тех даров, которые он получил от Бога. Например, если его душа наделена большой добродетельностью, величавость будет склонять его к совершенным делам добродетели, и то же самое можно сказать о пользовании любыми другими благами, такими как учёность или богатство. С другой стороны, смирение побуждает человека быть невысокого мнения о себе с точки зрения собственных недостатков. Величавый презирает других в той мере, в какой они пренебрегают дарами Божиими, поскольку он не настолько высокого мнения о других, чтобы ради них попирать праведность. А смиренный почитает и уважает других за то, что они лучше его в той мере, в какой он видит в них наличие тех или иных даров Божиих. Поэтому о праведнике сказано, что он есть «тот, в глазах которого презрен отверженный», каковые слова указывают на презрение величавости, «но который боящихся Господа славит», каковые слова указывают на почтительность смирения (Пс. 14:4). Отсюда понятно, что величавость и смирение не противополагают себя друг другу, притом что они, похоже, склоняют к противоположному, поскольку принимают во внимание различные вещи.
Ответ на возражение 5. Указанные свойства в той мере, в какой они принадлежат величавому, заслуживают не порицания, а великой похвалы. Так, во-первых, когда говорят, что величавый не помнит об оказавшем ему благодеяние, то этим указывают на то, что он не получает никакого удовольствия от получения благодеяния, если не может в ответ оказать ещё большее, что связано с совершенством его благодарности, в акте которой, как и в актах других добродетелей, он стремится превзойти других. Во-вторых, когда о нём говорят, что он празден и нетороплив, то имеют в виду не то, что он ненадлежащим образом исполняет должное, а то, что его интересуют не всякие дела, но – только великие, и именно их он считает должными. В-третьих, о нём также говорят, что он ироничен, но не потому, что он произносит нечто неправдивое, утверждая о себе что-то низкое, что не соответствует истине, или отрицая в себе то великое, что ей соответствует, но потому, что он не обнаруживает все своё величие, и в первую очередь всем тем, кто ниже его. В связи с чем философ говорит: «С людьми высокопоставленными и удачливыми величавые держатся величественно, а со средними – умеренно»[83]. В-четвёртых, говорят, что он не любит сотрудничать с другими; это означает, что он привечает только своих друзей, поскольку избегает лести и лицемерия, свойственных мелким умам. Однако, как уже было сказано, с точки зрения должного поведения он сотрудничает со всеми. В-пятых, о нём говорят, что он предпочитает бесполезное, но не вообще бесполезное, а благое, то есть добродетельное. Действительно, он во всём предпочитает добродетельное полезному как большее [меньшему]; ведь полезное нужно для восполнения недостатка, которого нет в величавом.
Раздел 4. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ВЕЛИЧАВОСТЬ ОСОБОЙ ДОБРОДЕТЕЛЬЮ?
С четвёртым [положением дело] обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что величавость не является особой добродетелью. В самом деле, особая добродетель не может осуществлять деятельность в каждой добродетели. Но философ говорит, что «величие во всякой добродетели можно считать признаком величавого»[84]. Следовательно, величавость не является особой добродетелью.
Возражение 2. Далее, какой-либо особой добродетели нельзя усваивать акты различных добродетелей. Но величавому усваивают акты различных добродетелей. В самом деле, в четвёртой [книге] «Этики» сказано, что «величавому ни в коем случае не подобает избегать упрёков» (а это – акт рассудительности), «поступать против права» (а это – акт правосудности); и ещё, что «он готов оказывать благодеяния» (а это – акт любви), что «он охотно оказывает услуги» (а это – акт щедрости), что «он правдив» (а это – акт правдивости) и что «он не злопамятен» (а это – акт терпения)[85]. Следовательно, величавость не является особой добродетелью.
Возражение 3. Далее, любая добродетель является особым украшением души, согласно сказанному [пророком Исаией]: «Он облёк меня в ризы спасения», и далее: «Как невесту украсил убранством» (Ис. 61:10). Но величавость, как сказано в четвёртой [книге] «Этики», является украшением всех добродетелей[86]. Следовательно, величавость является главной добродетелью.
Этому противоречит следующее: философ отличает её от других добродетелей[87].
Отвечаю: мы уже говорили (123, 2) о том, что особой добродетели надлежит устанавливать модус разума в особой материи. Но величавость устанавливает модус разума в особой материи, а именно почёте, о чём было сказано выше (1). И поскольку почёт как таковой является особым благом, то и величавость как таковая является особой добродетелью. Однако коль скоро почёт, как сказано (103, 1), является наградой за всякую добродетель, из этого следует, что по причине своей материи она касается всех добродетелей.
Ответ на возражение 1. Величавость связана не со всяким, но – только с великим почётом. Затем, коль скоро почитают за добродетель, великим почётом удостаивают за великое деяние добродетели. Поэтому величавый, будучи склонен совершать великие деяния каждой добродетели, также склонен к тому, чтобы быть достойным и наибольшего почитания.
Ответ на возражение 2. Величавый склонен к великому, вследствие чего он по преимуществу стремится к тому, что подразумевает некоторое превосходство, и избегает того, что подразумевает изъян. Но то, что человек милосерден, благодарен и щедр, имеет оттенок превосходства. Поэтому он проявляет готовность совершать подобные акты, но не как акты других добродетелей. С другой стороны, то, что помыслы человека настолько поглощены внешними благами и бедствиями, что ради них он отступает от правосудности или какой бы то ни было иной добродетели, служит признаком изъяна. И точно также сокрытие правды указывает на изъян, поскольку оно, похоже, является следствием страха. На изъян указывает и злопамятство, поскольку оно открывает ум для внешнего зла. Этих и подобных им вещей величавый избегает под особым аспектом, [а именно] потому, что они противны его превосходству, или величию.
Ответ на возражение 3. Каждая добродетель получает от своего вида некоторую красоту и великолепие, которые присущи любой добродетели. Что же касается последующего украшения, то оно связано с величием добродетельных деяний, сообщаемым величавостью, которая, по словам философа, придаёт величие всем добродетелям[88].
Раздел 5. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ ВЕЛИЧАВОСТЬ ЧАСТЬЮ МУЖЕСТВА?
С пятым [положением дело] обстоит следующим образом.
Возражение 1. Кажется, что величавость не является частью мужества. В самом деле, ничто не может быть частью себя. Но величавость, похоже, есть то же, что и мужество. Ведь сказал же Сенека: «Если твоей душе присуща та величавость, которую принято называть мужеством, ты проживёшь свою жизнь в спокойной уверенности»; и Туллий говорит: «Если человек мужествен, то, следует думать, он также величав, любит истину и не приемлет лжи». Следовательно, величавость не является частью мужества.
Возражение 2. Далее, философ говорит, что величавый не «philokindynos», то есть не любитель подвергать себя опасности[89]. Но мужественному приличествует подвергать себя опасности. Следовательно, у величавости нет ничего общего с мужеством, и потому её нельзя считать его частью.
Возражение 3. Далее, величавость расположена к великому в том, на что надеются, тогда как мужество расположено к великому в том, на что отваживаются или чего боятся. Но благо важнее зла. Поэтому величавость как добродетель важнее мужества и, следовательно, не является его частью.
Этому противоречит следующее: Макробий и Андроник считают величавость частью мужества.
Отвечаю: как уже было сказано (II-I, 61, 3), главной добродетелью является та, которая устанавливает общий модус добродетели в соответствующей ей материи. Затем, одним из общих модусов добродетели является устойчивость ума, поскольку, согласно сказанному во второй [книге] «Этики», «устойчивость является необходимым условием каждой добродетели»[90]. И в первую очередь она нужна тем добродетелям, которые склонны к чему-то трудному, в отношении чего сохранять устойчивость труднее всего. Поэтому чем трудней сохранять устойчивость в том или ином трудном деле, тем главнее та добродетель, которая в этом деле придаёт твёрдость уму.
