Андрей Новиков-Ланской - Кто против нас?
Твоя сила — тайное слово твоё, и словом многих одолеешь. Одолеешь непокорных Господу и препятствующих его воле, потворствующих Врагу. Эта сила объемлет тебя, и ты узнаешь ее. Она изменит тебя, ты же останешься благодарен. Она прибавит, она же и отнимет. Будешь стяжать ее — она будет открываться тебе. Твоя сила в смирении и покорности, в понимании правды и непротивлении ей, в принятии и послу — шании. Твоя сила в действии, в совершении дел, в усердном служении. Она даст тебе покой, свободу и радость, если сможешь верно понять меня, если последуешь.
Гедройц подошел к крыльцу:
— Кто же вы, старец Иосиф? И зачем говорите мне всё это?
— Ты не должен этого знать. Но, поразмыслив, сам догадаешься. И что бы обо мне ты ни думал, помни: я пришел в мир с открытым сердцем — и мир смеялся надо мной. Я хотел принести на алтарь всего себя, свою любовь, но мир отверг. Такая же участь возможна и для тебя. Что бы ни случилось, будь верен себе и следуй закону. Что будет казаться страшным — нестрашно. Что будет видеться опасным — безопасно. Ничего не бойся, ни о чём не скорби, смерть всё одолеет. Ты вздрогнул? Ты напуган смертью? Поверь в вечность — и будешь в вечности, и не будет смерти. Если Бог с тобою, если опекает тебя, к чему страх и скорбь?
Старец Иосиф тут умолк, задрожали в его руках четки, он медленно вернулся к стулу. Его сознание на несколько минут погрузилось в иную реальность. Очнувшись от этого беспамятства, старец Иосиф успокоенно обратился к Гедройцу:
— Наконец я увидел то, что должен был увидеть, чего давно ждал. Слушай же: будет звук, и все силы неба вытянутся в него. И древний колокол вскипит огнём и растечётся. И закрутится неведомая мощь, и свернёт небо в три части. И всякий металл, и всякий камень, и прочее твердое вещество размягчится пламенем его и потечет вспять к одному истоку и одной цели. Большие размеры станут мелки, дальние страны станут близки. Протянутая рука охватит весь мир. Цвета смешаются, и свет со тьмою. Слепые и безглазые свет тот обнимут. Глухие и безъязыкие вслух будут петь гимны. Одетые скинут одежды и явятся в естестве своём. Несчастливые будут жечь печаль, а счастливые утешать их. Ведомые сольются с ведущим их — во благо, ибо так достигнут цели. Мягкие утвердятся, твердые окрепнут истины ради. Бесправные воцарятся, правящие будут поставлены хранить мудрость. Жаждущие страсти утолят страсть свою в любви. Драгоценные камни и металлы будут брошены в воду, в потоки, короны будут переделаны в мечи истины. Смертные обретут бессмертие, бессмертные обретут звучный голос. Вода сгорит огнем, огонь заполнит бездну, высветит её, и все узрят, что бездна пуста, и пустота обретет бытие. Хаос обретет границы и станет Словом. Слово рассечет человека, вложит себя в сердце его, умажет раны маслами благодати и благовониями любви…
— Но что это значит? Я ничего не понял, — промолвил Гедройц, когда старец замолчал.
Иосиф не отвечал, словно не слышал вопроса. Потом снова закрыл глаза:
— Оставь меня. Пришло время вечерней молитвы. Иди на курган, поднимись на самую вершину. Ты всё увидишь сам. Там ты получишь ответы, за которыми приехал сюда. Пообещай мне, что дойдешь, что бы с тобой ни случилось в пути. Тебя будет охватывать сомнение, но его нужно преодолеть. Помни: невозможно человеку не чувствовать сомнения в своем деле, в своей вере, подобно тому, как открытое лицо не может не ощутить дуновения ветра. Но ветер не способен остановить человека в пути. Так что иди, оставь на вершине нож — он принадлежит кургану. Я же тебе напоследок скажу то, что знаю. Сталинградская битва никогда не прекращалась. И тут не просто бои. Тут осуществляется главное жертвоприношение…
Гедройц тихо ответил:
— Да, я обещаю, я пойду туда, святой отец, я всё сделаю.
Слабыми пальцами старец Иосиф начал перебирать истертые четки. Бусин было немного, и казалось, что каждую старец знает на ощупь. Он вполголоса повторял одно и то же, вереницу слов, с которыми обращался к Богу. Слова его были неторопливы, и по мере движения молитвы голос его слабел, и сердце его угасало:
Ты не есть камень, ибо камень нетвёрд.
Ты не есть книга, ибо книга осмысляема.
Ты не есть сердце, ибо сердце неровно.
Ты не есть мир, ибо мир населен.
Ты не есть голос, ибо голос услышан.
Ты не есть слово, ибо слово подвижно.
Ты не есть мысль, ибо мысль закончена.
Ты не есть знание, ибо знание умножаемо.
Ты не есть наказание, ибо наказание неизбежно.
Ты не есть страдание, ибо страдание испытано.
Ты не есть совесть, ибо совесть немилосердна.
Ты не есть закон, ибо закон ограничен.
Ты не есть смерть, ибо смерть гонима.
Ты не есть бессмертие, ибо бессмертие даровано.
Ты не есть свет, ибо свет гасим.
Ты не есть время, ибо время измерено.
Ты не есть красота, ибо красота преходяща.
Ты не есть число, ибо число известно.
Ты не есть пустота, ибо пустота заполняема.
Ты не есть путь, ибо путь пройден.
Ты не есть истина, ибо истина недостаточна.
Ты не есть благодать, ибо благодать источаема.
Ты не есть молитва, ибо молитва исполнена.
Ты не есть имя, ибо имя произнесено…
Гедройц чувствовал себя истощённым физически и душевно. Он точно не мог вникнуть в смысл всего сказанного старцем. Ему было по-прежнему тяжело, но он был обнадёжен. Он не понимал, что с ним происходит, но знал, что делать, — вечером он пойдёт на курган. Сняв напряжение стаканом кагора, Гедройц уснул. Ему снится, что он в Иудее, что смотрит на тело своего учителя. Очень жарко, солнце сжигает кожу, горячие капли пота попадают в глаза и мешают зрению. И что-то не даёт ему свободно дышать. Давящее чувство в груди нарастает. Он медленно поворачивается и идет вдоль древних улиц. Мысли его путаются, шаг его неровен. Он потрясён и растерян. Он без конца спотыкается на неровной дороге, поднимается, идет дальше, вдыхая дорожную пыль. Каждый его шаг отзывается болью во всём теле. Он чувствует, что больше не может дышать этим раскаленным воздухом, что почти теряет сознание. Вдруг солнце меркнет.
Картина меняется. Он возвращается на место казни, в его руках кусок материи и какие-то свитки. Он просит воинов положить на землю крест с мертвым телом и вытащить колья. Тело не очень тяжелое и почти теплое. Он оборачивает распятого в материю, закидывает его себе на плечи и медленно идёт к огромному камню неподалеку, где уже выбит гроб. А там, в этой небольшой пещере, достает вчерашнюю чашу и собирает в нее оставшуюся в теле кровь. В чаше отражается Падший Ангел — стоит у входа в пещеру и наблюдает за ним.
Картина меняется. Он видит город над водой, белой стеной обнесенный. Вкруг стен его обходят торжественным движеньем планеты и созвездья. Восторг сладко разливается по телу: купола дворцов сияют златом, сапфирами уложены дома, парчою устланы дороги. Тепло и свет он видит в стенах этого города. Он движется к ним, и они не удаляются. Он слышит пение младенцев, смешно играющих в грудах жемчуга. Своих праматерей и праотцев он видит — и все в одеждах светлой ткани. И сонм людей — с лицом почти его. И издалека старец Иосиф идет к ним лёгкой походкой. И Андрей вспоминает о своём обещании и просыпается.
Глава тринадцатая
Гедройц подходил к Мамаеву кургану. Он невольно вспоминал и о древних захоронениях языческих жрецов за много веков, о Сталинградской битве, о чудовищном числе жертв, о таинственных ее обстоятельствах. Вспоминал то, что говорил ему старец, и проникался значительностью и ужасом этого места. Этот пирамидальный холм, этот курган был собран из мёртвых тел, бывших когда-то людьми, и по ним поднимался Гедройц.
У подошвы кургана ему вдруг перегородило дорогу стадо коров, неторопливо возвращающихся с пастбища. «Но что это может быть за пастбище неподалеку, как они оказались около кургана?» — недоумевал Гедройц. Сначала он решил подождать, когда стадо пройдет, но потом показалось ему, что стаду не будет конца, и Гедройц стал продираться сквозь мычащих животных, раня лицо и руки.
А когда выбрался из этой зловонной толпы скота, на его пути случилось новое препятствие — множество змей и черепах преградили ему путь. Гедройц невольно вздрогнул и попятился. Непонятно, как вдруг появились пресмыкающиеся в этом месте, да ещё в таком количестве. В Волгу они, что ли, на ночь возвращаются? Однако приходится верить своим глазам. Змеи самые разные, серые и блестящие, с шипом и хрустом они копошились в темной траве. Трудно было установить их породу и степень ядовитой опасности, но само их присутствие заставляло трепетать. Вид же перекрывших дорогу черных черепах даже сильнее ужаснул Гедройца. Было что-то неизбежное и гибельное в медленном, но неостановимом движении тупых панцирей. «И они против меня. Как ход времени, как немецкие танки!» — ощущение сходства передернуло его.
