Монах Афонский - Птицы небесные. 1-2 части
Однажды я увидел в нашей летней кухне красивую собаку с острой симпатичной мордой и длинной шелковистой шерстью каштанового цвета. Она явно не собиралась уходить. Собака оказалась удивительно понятливой и доброй. Все кошачье семейство полюбило ее и вскоре с мурлыканьем терлось о ее бока, а она добродушно подталкивала их мокрым носом. Пришлось почесать затылок, чем же кормить все это «братство». В конце концов они приспособились к мучной похлебке и сухарям.
Управившись со всеми делами в скиту, я начал собираться в поход на Грибзу. Для кельи я налущил кукурузных зерен и взял запас муки. Но стук в дверь нарушил все мои планы. Открыв ее, я увидел усталого пчеловода и милиционера. Автоматы они сняли и поставили у двери. Вид у них был печальный.
— Что, война, Василий Николаевич?
— Война, батюшка… — вздохнул он. — Только вы собирайтесь, пожалуйста! Нужно на Псху идти…
— А что случилось?
— Шишин умирает…
Гости присели, и я узнал, что никто не понимает, что творится с лесничим. У него отнялись руки и ноги, и он собирается умирать. Все время зовет батюшку. Фельдшер сейчас у него в доме, но помочь ничем не может. Люди в недоумении, что делать. Я собрал все необходимое для соборования, надел епитрахиль, взял запасные Дары.
— Дверь на замок запирай, батюшка! — посоветовал милиционер, заметив, что я подпер ее палкой. — Теперь другие времена…
— Замка нет, Валера.
— Ого, да у вас колли живет, откуда? — изумился пчеловод, заметив мою собаку.
— Похоже, она спустилась сверху от пастухов, — проницательно рассудил милиционер. — Как только началась война, все пастухи — армяне и грузины — кинулись к своим семьям. Даже побросали коров. Сейчас наверху их стада сельчане собирают…
В доме егеря было полно народу. Его жена с плачем принялась рассказывать, что болезнь его непонятная и сам он твердит, что умирает. Подошла женщина-фельдшер с бледным, усталым лицом. Она сделала все, что могла, больше помочь больному нечем. Я вошел к Василию. Он лежал совершенно без сил и слабым голосом поприветствовал меня:
— Батюшка, благословите! Ни рук, ни ног не чувствую. Как будто одна голова осталась. Помираю, батюшка…
— Молись, дорогой, чтобы Господь помог! — благословляя его, ответил я.
Родственники больного ударились в рыдания. Василий со слезами на глазах поисповедовался и дал обещание, если выздоровеет, то все силы и умения отдаст строительству церкви на Псху и будет ходить на все службы. Его дочь поставила возле кровати больного столик и застелила его новым полотенцем. Я достал из рюкзака все необходимое, раскрыл Требник и, вместе с собравшимися верующими, приступил к чину Елеосвящения или, как называет это Святое Таинство народ, соборования. По мере чтения семи Евангелий и помазывания освященным маслом егерь на глазах начал оживать:
— Батюшка, чувствую ноги! Батюшка, снова чувствую руки! Батюшка, теперь грудь чувствую!
Больной с радостным лицом приподнялся на кровати. Родственники со слезами облегчения окружили его постель. Мы договорились, что утром я приду причастить больного, а сейчас пусть вся семья прочитает акафист святителю Николаю.
По пути к дому Василия Николаевича на травяном поле аэродрома я увидел множество военных палаток и вооруженных людей в камуфляжной форме. Это расположился абхазский отряд. Меня познакомили с командиром, который дружелюбно принял нас с пчеловодом и милиционером и разрешил мне ходить по Бзыби выше Решевей.
Из беседы с окружившими нас солдатами и местными жителями выяснилось, что «армия» Грузии состояла из уголовников, выпущенных из тюрем. Они творили страшные зверства над мирными жителями и мародерствовали на занятых территориях. Танковой колонной грузины вошли в Сухуми, но были остановлены на западной окраине города. Линией фронта стали река и мост у селения Эшера. Абхазское ополчение, вооруженное охотничьими ружьями, с трудом удерживало свои позиции. На помощь Абхазии пришли добровольцы с Северного Кавказа, а также кубанское и донское казачество. Размещенная на побережье российская десантная дивизия помогала ополчению, не подчиняясь указаниям из Москвы.
Девиз Грузии был таков: «Железной рукой пройти до Анапы. Это все грузинские территории». Неприязнь к Грузии охватила весь абхазский народ. Трагедия, развязанная преступными политиками, состояла в том, что до войны почти все семьи в Абхазии являлись смешанными. Война насильно разделила их: отец должен был воевать против сына, брат — против брата. Наш друг Борис, пилот вертолета, попал в плен и мужественно отказывался воевать против Абхазии. Его держали в тюрьме и жестоко избивали. Жестокость грузин к мирному населению вызвала всеобщее возмущение. Почти все мужчины Псху ушли добровольцами в абхазское ополчение. Оставшимся — тем, кто постарше, — командование раздало автоматы и они, разбившись на группы, круглосуточно стерегли тропы и перевалы. Минеры спешно ставили мины на основных тропах, ведущих в Сухуми и в Сванетию.
Фронт остановился в окрестностях Сухуми. Обе стороны продолжали накапливать силы, ведя ожесточенный артиллерийский обстрел позиций противника. С сухумских девятиэтажек стреляли снайперы-наемники. Мне говорили, что это были женщины-латышки. На стороне Грузии воевали также наемники из Украины. На противоположном склоне Сухумского перевала грузины создали сильно укрепленный район. В селе Шромы собирался грузинский карательный отряд для прохода на Псху, чтобы вырезать поименно все население. По данным разведки, этот штурмовой отряд насчитывал более трехсот человек. На Псху оставшихся женщин, стариков и детей насчитывалось человек восемьдесят. Их защищали абхазская рота из тридцати человек и двадцать ополченцев. Из этих разговоров стало ясно, что положение в Абхазии угрожающее, тем более на Псху.
— Батюшка, что делать, как быть? — со слезами на глазах спрашивали женщины.
— Нам остается только одно: молиться Матери Божией! — отвечал я. — Читайте акафист Иверской иконе Пресвятой Богородицы.
Утром множество верующих собралось в доме «воскресшего» лесничего и радостно поздравляли его с выздоровлением. Он выглядел так, словно никогда не болел. Василий причастился с большим благоговением и вновь твердо пообещал, что станет верным прихожанином и лично займется строительством церкви на Псху.
— Батюшка, что я пережил, вы не представляете. Меня все время как будто давили какие-то страшные колеса… — рассказывал он. — А за лечение спасибо, мы вам масло передадим.
Возвращаясь на Решевей, я удивлялся силе Церковных Таинств, о которых до этого только читал в семинарских учебниках. Никогда я не мог даже представить, сколько благодати скрыто в молебнах и чинопоследованиях, составленных святыми апостолами и отцами Церкви.
Страшное орудие диавола — мрачная сеть его помыслов. Один помысел, поработив ум, порождает второй, тот сцепляется с третьим — так образуется мир привязанностей. Так в душе иссякает все доброе и благое, пока она не рухнет под бременем погребающих ее, словно лавиной, греховных помышлений. Но, подобно ростку травы, пробивающему иссохшую почву, росток молитвы разрушает и преодолевает твердыни зла — обольстительные сети помыслов, пока не станет могучим древом благодати и вершиной не коснется Небес.
ВОЕННЫЕ ТРЕВОГИ
Господи, Боже мой, если я помню зло от ближнего моего, значит, не имею смирения. Если живет во мне страх перед опасностью, значит, нет во мне веры. Если опаляет меня гнев на ближнего моего, значит, лишен я любви Твоей, Боже. Без нее я, несчастный, превосхожу своей тьмой самую лютую бездну, а безсмертной любовью Твой дух мой сияет ярче солнца. Если я — прах земной, то даже солнце и луна — пепел. Но если я — Твой сын, Господи, то Божественные пространства любви Твоей — святая родина моя и блаженная отчизна.
Поселяющаяся в наших сердцах тревога до той поры убивает нас, пока мы отвергаем происходящее и ропщем на случающиеся с нами обстоятельства. Но как только мы примем их, как попущенные нам Богом испытания для нашей пользы, а польза может быть только одна — смирение, то все тревоги исчезают и в душе возникает истинное понимание происходящих событий. Это и есть духовное рассуждение.
В скиту по ночам я начал завешивать окна одеялами, чтобы скрыть свет свечи, при которой читал монашеское правило и богослужебные книги. Каждый шорох за окном или падение ветки заставляли меня напряженно прислушиваться. Страх ночного визита грузин-уголовников преследовал меня по ночам. Оставалось только одно: молиться, как я советовал людям на Псху. В одну из темных осенних ночей я услышал под окнами хриплые голоса:
— Как ты думаешь, в доме кто-нибудь есть?
— Нет, конечно, видишь, он брошенный… — ответил другой голос.
