Феодорит Кирский - Сочинения
В настоящем же слове надлежит нам исследовать, рассмотреть и в точности узнать, по каким побуждениям подвижники предпочитали этот образ жизни и какими водясь помыслами достигали самого верха лю бомудрия. Что, не на телесную надеясь крепость, возлюбили то, что выше естества человеческого, превзошли положенные ему законы, пре одолели преграды, поставляемые подвижникам благочестия, учитель в этом — ясный опыт, потому что никто из не приобретших этого любо мудрия никогда не показывал их терпения.
Если и пастухи мокнут под дождем, то не всегда. Живут они в пещерах, но входят и в дома и ноги прикрывают обувью, другие части тела одевают теплыми одеждами, раза два, три, а иногда и четыре в день вкушают пищу. Мясо же и вино лучше всякого очага согревают тело; такая пища, когда будет переварена, как бы процеженная сквозь узкое горло сосуда, вошедши в печень и претворившись там в кровь, кровеносною трубчатого жилою поступает в сердце; оттуда же, на гревшись, как бы водопроводами некими, рассеянными кровеносными жилами проходит во все части тела; и куда ни достигает, не только орошает, но и разгорячает, подобно огню, и лучше пышных одежд согревает тело. Ибо не рубаха, не нижняя и верхняя одежда, как предполагают иные, сообщают телу теплоту, иначе одежды эти согре вали бы и дерево, и камень, когда на них наложены; но никто никогда не видел, чтобы дерево или камень согрелись под одеждами. Поэтому телу не они сообщают теплоту — напротив того, они сохраняют теп лоту тела и, как ограждают от приражения холодного воздуха, так, принимая в себя исходящие из тела испарения, сами нагреваются ими и, нагретые, покрывают собою тело. Свидетель этому–опыт; нередко, ложась на холодное ложе, прикосновением тела делаем теплою по стель, которая незадолго была холодна. Поэтому пища больше всякой одежды согревает тело и вкушающие ее в сытость имеют достаточ ную защиту от приражений стужи, потому что вооружают ею тело и приводят его в состояние выносить холодное время года.
Но те, которые не каждый день принимают пищу и питие, а когда вкушают, не ждут насыщения, но обуздывают сильный позыв на пищу, да и едят не то, что может согревать тело, а или питаются злаками, подобно бессловесным, или употребляют одни моченые овощи, могут ли в такой пище почерпнуть для себя какую–либо теплоту? Прибудет ли от этого сколько–нибудь капель или какая–нибудь капля крови?
Поэтому состояние других нимало не походит на состояние под вижников. И одежда у тех и других не одна и та же, потому что у подвижников одежда самая грубая и всего менее способная согре вать. И питание не одинаковое, но прямо противоположное. Пастухам и другим, занимающимся чем–либо подобным, всякое время есть время принятия пищи, потому что определяется оно пожеланием, и, если рано утром нападет голод, немедленно принимаются за пищу и едят что случится, ибо у них нет устава, это есть, а этого никак не есть, напро тив того, чего ни пожелают, все вкушают небоязненно. А здесь все определено: и дни, и времена, и род, и мера пищи, а насыщения пищею не положено.
Поэтому никто из недовольных своею участью да не покушается, выставляя нам на вид земледельцев, пастухов и гребцов, умалять подви ги величайших этих подвижников. Ибо земледец, утрудившись днем, покоится ночью дома, и жена оказывает ему всякие услуги. И пастух точно так же пользуется всем тем, о чем сказали мы прежде. И служа щий на корабле подвергает тело солнечным лучам, но облегчение телу находит в водах, купается, сколько хочет, и прохладою вод пользуется как целебным врачевством от зноя лучей. А подвижники ни от кого не пользуются никакою услугой, потому что живут не с женами, которые придумывают всяческое утешение мужьям; и, когда приражается к ним знойный луч солнца, не ищут освежения в воде; и в зимнее время не обороняют себя пищею от стужи; и ночного отдыха не обращают как бы в некое врачевство от дневных трудов. У них ночные подвиги и тяжелее, и многочисленнее дневных, потому что вступают в борьбу со сном и не уступают ему над собою сладкой победы, но одолевают приятное его преобладание и совершают всенощное песнопение Влады ке. Поэтому никто из не научившихся любомудрию подвижников не показывал их терпения.
А если никакой другой человек не в состоянии выдержать такие труды, то явно, что любовь к Богу делает подвижников способными простираться далее пределов естества, и, распаляемые огнем свыше, с любовью переносят они приражение стужи и небесною же росою уме ряют зной солнечных лучей. Любовь питает, напоевает, одевает, окры ляет их, она научает их летать, делает способными воспарять выше неба, и, насколько вместимо для них, открывает им Возлюбленного, представ лением сего созерцания распаляет желание, возбуждает приверженность и возжигает сильнейший пламень. Как увлекаемые плотскою любовью в зрении любимого находят пищу своей приверженности и тем усили вают эту страсть, так уязвляемые божественною любовью, представляя эту божественную и чистую Красоту, стрелы любви делают более ост рыми и, чем более вожделевают насладиться, тем более далеки бывают от насыщения. За плотским удовольствием следует пресыщение, а лю бовь божественная не допускает законов насыщения.
Таков был великий законоположник Моисей; он неоднократно, сколь ко доступно это человеку, сподобившись божественного созерцания, неоднократно насладившись блаженным гласом, сорок дней непрерывно пребыв внутри мрачного облака и приняв Божие законоположение, не только не ощутил сытости, но приобрел еще более сильное и теплое вожделение. Как бы в усыпление некое впал от упоения этою любовью, и, приведенный в крайнее самозабвение этой приверженностью, не знал он собственного своего естества, вожделевал же видеть, что и непозво лительно видеть, как бы не представляя в уме Божия владычества и помышляя о единой любви, изрек он Богу всяческих: Се Ты мне глаго леши: благодать имаши у Мене, и вем Тя паче всех. Аще убо обретох благодать пред Тобою, яви ми Тебе Самаго, да разумно вижду Тя (Исх. 33, 12 — 13). В такое упоение приведен он был божественною любовью, и упоение это не угасило жажды, но сделало ее еще более сильною; прибавление пития послужило к возбуждению большего вож деления, с наслаждением увеличилось пожелание. Как огонь, чем боль ше дают ему горючего вещества, тем большую оказывает действен ность, потому что с этим прибавлением вещества увеличивается, а не ослабевает, так и любовь к Богу распаляется созерцанием божественно го и получает от того более сильную и горячую действенность. И, чем более занимается кто божественным, тем более разжигает в себе пла мень любви.
И этому научает нас не только великий Моисей, но и та святая неве ста, о которой богомудрый Павел говорит: Обручих вас единому мужу деву чисту представити Христови (2 Кор. 11, 2). Ибо она в Песни Песней взывает Жениху: Яви ми зрак Твой, и услышан сотвори ми глас Твой: яко глас Твой сладок, и образ Твой красен (Песн. 2, 14). Испол нившись любви по слуху о Женихе, не довольствуется этим слухом, но желает слышать самый голос Его. И, окрылившись рассказами о красоте Его, вожделевает самого лицезрения, выражая приверженность произне сенными похвалами, и говорит: Яви ми зрак Твой, и услышан сотвори ми глас Твой: яко глас Твой сладок, и образ Твой красен.
Сию–то возлюбив красоту, посредник и невестоводитель Невесты сей — богомудрый Павел изрек это исполненное любви слово: Кто ны разлучит от любве Христовы? Скорбь ли, или теснота, или глад, или гонение, или нагота, или беда, или меч? Яко же есть писано: яко Тебе ради умерщвляемы есмы весь день: вменихомся яко же овцы заколе ния (Рим. 8, 35 — 36). Потом показывает и причину терпения, ибо гово рит: Во всех сих препобеждаем за возлюбившаго ны Бога (37). При нимая во внимание, кто мы и каких насладились благ, рассудив, что не мы первые возлюбили, но сами возлюблены и потом уже воздали любовью, и возлюблены, когда ненавидели, врази бывше примирихомся (Рим. 5, 10), и не сами умолили сподобить нас этого примирения, но дан нам ходатаем Единородный, и мы, оскорбившие, утешены оскорбленным; а сверх этого, представив в уме животворящий крест Распятого за нас, спасительные страдания, прекращение мучительства смерти, дарованную нам надежду воскресения — все это и подобное ему приемля во внима ние, побеждаем встречающиеся нам скорби и, памятование благодеяний противополагая временному злостраданию тела, с любовью переносим приражение горестного, потому что, сравнивая печали житейские с лю бовью ко Владыке, находим их крайне легкими. Если соберем вместе все мнимые приятности и удовольствия, то противопоставляемая им божественная любовь показывает, что они несостоятельнее тени и крат ковременнее весенних цветов.
Это апостол ясно выражает, как и в приведенных уже словах, так и в том, что говорит далее. Известихся бо, говорит он, яко ни смерть, ни живот, ни ангели, ни начала, ниже силы, ни настоящая, ни грядущая, ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе Господе нашем (Рим. 8, 38 — 39). Поскольку выше, представив только одно печальное, сравнивал скорбь, тесноту, гонение, глад, наготу, беду, меч, т. е. насильственную смерть, то здесь справедливо к скорбному прилагает и радостное, к смерти — жизнь, к чувственному — мысленное, к видимому — невидимые силы, к настоящему и преходящему — будущее и постоянно пребывающее, сверх же того — глубину геенны и высоту царствия; но сравнив это и найдя, что все: и печальное и радостное — уступает любви и что утрата люб ви нестерпимее мучения в геенне, и, показав, что, если бы только это было возможно, то при любви божественной и угрожающее мучение предпочел бы он обетованному Небесному Царству без любви, апостол в упоении любовью доискивается и несуществующего и усиливается даже это сравнивать с любовью к Богу, ибо говорит: Ни высота, ни глубина, ни ина тварь кая возможет нас разлучити от любве Божия, яже о Христе Иисусе Господе нашем, т. е. , не только всему в совокуп ности, видимому и невидимому предпочитаю любовь к Спасителю и Искупителю, но, если бы открылась и другая какая тварь, высшая и лучшая этой, и та не убедит меня изменить любви. Но если кто предло жит мне и радостное, только без любви, не приму. А если кто за любовь причинит мне и скорби, они будут для меня вожделенны и крайне любезны. И ради любви для меня голод приятнее всякого наслажде ния, гонение сладостнее мира, нагота привлекательнее багряницы и зла тотканых одежд, беда усладительнее всякой безопасности, насильствен ная смерть предпочтительнее всякой жизни, потому что сама причина страданий делается для меня отрадою, так как невзгоды эти принимаю за Возлюбившего и вместе Возлюбленного.
