Анна Ильинская - Страницы жизни шамординской схимоахини Серафимы
Братья благополучно доехали до Архангельска, оттуда перелетели местным самолетиком в Пинегу. Деревня Валдокурье стоит по — прежнему, Только церкви там уже нет: клуб, разместившийся в бывшем храме, сгорел в 70–х годах. Знаменарельно, что в околотке Козлово сохранился единственный дом: где умер о. Никон. Бывшая хозяйка Александра Ефимовна Прялкова не гак давно умерла — ей тоже выпала долгая жизнь; теперь там живут А. И. Ярунов с супругой. В доме сохранилась икона Тайной Вечери, та самая, перед которой молился о. Никон, матушка Серафима признала ее на фотографии. Она же подробно описала место захоронения.
Краеведческий музей пос. Пинега сведениями о ссыльных священниках не располагал, зато здесь рассказали о бывшем неподалеку Кулой-лагере и Троицком соборе, взорванном в начале 30–х годов. Судьба людей, принимавших участие в ликвидации храма, незавидна: один застрелился, другой повесился, третьего парализовало.
Старое кладбище располагается близ околотка Моисеевщина. Оно представляет собой холм с разновременными захоронениями, последние из которых относятся к началу 60–х годов. Большая часть крестов сохранилась фрагментарно. Один из них по месту расположения, а также по остову и составу древесины соответствует описанию креста на могиле батюшки Никона.
Братья занялись оформлением предполагаемого места захоронения. В промкомбинате заказали деревянную ограду, табличку с фотографией и датами жизни о. Никона, а также приобрели цветочную рассаду— оранжевые лилии, синие ирисы, ромашки и васильки, которые тут же высадили на могиле.
8 июля 1989 года состоялась первая за 58 лет панихида по о. Никону, на которую собралось около полусотни местных жителей. Перед началом панихиды о. Феофилакт произнес слово об о. Никоне, затем состоялась сама панихида, на которой были помянуты и родственники присутствующих. Затем отслужили молебен Божией Матери, Святителю Николаю, преподобному Амвросию, Зосиме и Савватию Соловецким, Артемию Веркольскому; затем по просьбе людей были отслужены три литии на могилках близких.
После этого в доме Лидии Афанасьевны Прялковой, однофамилицы, а может быть, и дальней родственницы последней хозяйки о. Никона, состоялась поминальная трапеза, за которой присутствовало 15 жителей. Иноки попеременно читали проповеди и беседы о. Никона, письмо матушки Серафимы, тогда инокини Ирины, о его последних днях. Трапеза закончилась возглашением вечной памяти приснопоминаемому Батюшке.
О. Никон канонизирован Русской Зарубежной Православной Церковью. Не за горами то время, когда его святое имя будет известно и на Руси, а мощи, почивающие ныне в далекой северной земле, обретут свой покой, где им надлежит быть, в Оптинской обители, рядом с мощами старцев Амвросия и Нектария, ибо так надлежит исполнить всякую правду.
* * *А Настя разделила изгнание с о. Кириллом. Они выехали в Кзыл — Орду в январе 1929 года.
Еще будучи скитским послушником, о. Кирилл заболел туберкулезом — в ссылке болезнь перешла в третью стадию. Анастасия самоотверженно ухаживала за ним, за что ссыльные монахи прозвали ее Симон Киринейский, берущий на плечи крест ближнего. На одном из томов Святителя Игнатия Брянчанинова о. Кирилл надписал: «Сестре Анастасии дарую за ее бескорыстное служение мне во время болезни». В Туркестане он занимался умным деланием, брал четки и уходил в степь; Настя тем временем стирала, стряпала нехитрую еду — с молитвой, которая теперь почти не сходила с ее уст. Так потихоньку и отбыли срок. Затем, по выбору о. Кирилла, поселились в Белеве, поближе к Оптиной. В то время здесь обосновались изгнанные из Козельска архимандрит Исаакий 2–й с келейником о. Дионисием и Л. В. Защук, принявшая схиму с именем Августа. Она часто приходила к о. Кириллу. Как‑то принесла фотокарточку старца Нектария и говорит: «Мы к вам вдвоем с батюшкой Нектарием». Вскоре последнего оптинского настоятеля подвергли аресту, а о. Кирилла и Настю в 24 часа выслали [18].
На сей раз они избирают местом жительства город Козлов (ныне Мичуринск), куда переехал о. Севастиан, а после ареста о. Архимандрита— о. Дионисий. В городке проживала его вдовая сестра — к ней‑то на квартиру и пристроились изгнанники. Однажды хозяйке надо было заплатить, а деньги вышли. «Яко не до конца забвен будет нищий, терпение убогих не погибнет до конца» (Пс. 9, 19), — читал о. Кирилл Псалтирь, и что же? Приходит письмо от неизвестного лица, а в нем хрустящая десятирублевка. «Смотри, как Господь печется о нас», — радостно сказал он сестре Насте. О. Кирилл почитал себя недостойным великого дара жизни и не уставал благодарить Бога. «Слава Тебе, Господи, слава Тебе», — восклицал он по многу раз на дню, а на смертном одре непрестанно.
За несколько дней до кончины у него пошла горлом кровь, и о. Севастиан приобщил его. Рано утром 19 июля (1 августа) в день преп. Серафима к нему прибежала Анастасия, бледная, слова не может вымолвить. О. Севастиан тут же все понял, взял запасные Дары и отправился с ней. О. Кирилл принес свою последнюю в жизни исповедь. «Слава Тебе, Господи», — произнес, приложившись к Евангелию, и перекрестился. Это были его последние слова. «Брат, ты умираешь, — поклонился одру о. Севастиан, — помяни меня и сестру Анастасию». О. Кирилл в знак согласия опустил голову и предал душу Господу. Над остывающим телом тут же была отслужена панихида. Так сбылся сон о. Парфения, приснившийся ему в далекой Пинеге: о. Никон не захотел оставить о. Кирилла и взял к себе в ту райскую страну, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная…
Отпевали на пророка Илью. «Честна пред Господом смерть преподобных Его» — под эти слова прокимна взошла Анастасия под церковные своды, где провожали в последний путь учителя и друга ее. Схоронив о. Кирилла на козловском кладбище, отправилась домой, в Гомель.
Здесь уже несколько лет жила сестра Ирина. Московская жизнь постепенно стала невыносимой: в 1930 году закрыли Данилов монастырь, через два года взорвали Храм Христа Спасителя и упразднили кремлевский Спас — на — Бору, древнейший из всех московских храмов. Вотчине преподобного Сергия присвоили имя революционера, ни сном ни духом к Посаду не причастного. Сбылся сюжет древней киевской фрески: в столицу проник враг, и ему со всех сторон несут подношения: мертворожденные души, не изведавшие крестильного чина, уста, не знающие имени Божьего, сердца, пылающие «благородной» ненавистью. Но благородной не бывает, есть бесовская, поэтому Ирина бежит из Москвы.
Теперь она работает поваром в глазной больнице, а на квартире держит епископа Серафима и друга о. Кирилла иеромонаха Киприана. Еп. Серафим был секретарем еп. Павлина Могилевского. Тот его хиротонисал и назначил в Гомель, куда Владыку привез о. Георгий (Попов) [19]. Церковь была не в чести, и священники остались без крова. В 1935 году в Гомеле взорвали польский костел, а у православных отобрали церковь пророка Ильи, причем сопротивлявшегося захвату о. Иоанна убили прямо в храме. А вот Бобковы приютили опальных священников.
О. Киприан постриг в тайное монашество Анастасию и ее мать — первую под именем Анимаисы, вторую Евфросиньи, и повез их в Киев, где тогда еще были открыты ближние пещеры. Они все вместе прикладывались к мощам подвижников и дивились на мироточивую голову, с которой прямо на блюдо капали благоуханные капли…
Единственный брат четырех сестер, Николай Ефимович Бобков, тот самый, что наперекор отцу все‑таки обучился грамоте, тем временем дослужился до республиканского прокурора. И вот недоброжелательно настроенные соседи поставили в известность соответствующие органы, что прокуроровы сестры — монашки укрывают непрописанных попов. На дворе стоял 1937 год — неудивительно, что прокурор отрекается от своей родни, а в домик приезжают с обыском. Протрусили все книги, простучали все иконы — ничего не нашли, кроме архиерея и монаха [20]. Через некоторое время ночной стук повторился. На сей раз в «воронок» пригласили мать Анимаису, уверяя, что это проверка и к утру она будет дома. Домой матушка Анимаиса вернулась через восемь лет.
Забыв обиды, сестры кинулись к брату в Минск. «Если бы не «тройка», я бы что‑нибудь и смог, — ответил прокурор Бобков, — но тут нужно снимать со всех, кто шел по этому списку». Все-таки какими‑то правдами и неправдами ухитрился скостить ей два года. Поначалу мать Анимаису держали в местной тюрьме — барачном городке. Подошла было к забору сестра Евфросинья, позвала в щелку «Настя», — тут же схватили. Слава Богу, выручили дети, пришли все пятеро к начальнику НКВД, плакали «отпустите мамку» — он и сжалился.
Войну матушка Анимаиса провела в Вологодской области на лесоповале: обрубала сучья, никакой черной работой не брезговала. «Жизнь человека есть послушание Богу, это высшее его приобретение на земле, — сами собой вспоминались ей старческие поучения батюшки Нектария, когда она орудовала пилой — Но в послушании нужно разумение и достоинство, иначе может произойти большая поломка жизни». Да, не узнал бы сейчас о. Нектарий ту, что послана в мир Промыслом Божиим, в этой каторжнице ГУЛАГ а… В общей сложности мать Анимаиса томилась в семи лагерях, последний большой лагерь — Любицы. Потом ее, очень ослабевшую, отправили в больницу, где она по ночам убирала столовую, а своей скудной пайкой кормила птичек. Молитва сама собой, уже безотходно, творилась в сердце ее…
![Франсис Карсак - Львы Эльдорадо [Авт. сборник]](/uploads/posts/books/60870/60870.jpg)