Дмитрий Мережковский - Св. Тереза Иисуса
Так было снаружи, а внутри – не совсем так: кажется, в этом первом же свидании почувствовали оба, что страшно близки друг другу и страшно далеки, как будто разделяла их навеки какая-то невидимая, но непереступная для них черта, – может быть, то самое, что отделяет созерцание от действия – «благо одного» от «блага всех».
28
Брат Жуан вернулся от Терезы в Саламанкский университет, где кончил полный круг богословских и философских наук, а затем немедленно постригся в Новый Кармель, первым иноком мужского Братства, и Мать Основательница собственноручно сшила ему рясу.
Осенью 1568 года основана была в дикой и мрачной долине Дуруэло у подножия Сирры де Гредос третья обитель Нового Кармеля, первая мужская, где было всего три монаха: брат Жуан, принявший здесь впервые имя «Иоанна Креста», Juan de la Cruz, о. Антонио де Гередиа и еще один, никому не известный, смиреннейший монашек из Медина-дель-Кампо, брат Джозе де Кристо.
Новая обитель устроена была в такой жалкой лачуге, что и полуразвалившийся дом первой обители в Медина-дель-Кампо казался перед нею почти дворцом. Крошечная церковка новой пустыньки вся была наполнена множеством грубых, кое-как из сучьв связанных крестов и мертвых черепов. Кровля лачуги была такая дырявая, что через нее шел дождь и снег. Но, не чувствуя этого, иноки, погруженные в молитву, в долгие ночи, покрыты бывали снегом так, что походили на три сугроба. Страшными самобичеваниями, постами, бдениями и железными веригами изнуренные, напоминали они живых мертвецов или диких зверей.
Мать Основательница, увидев их, ужаснулась. «Будучи трусливой и немощной, я молила их умерить эти подвиги самоумерщвления». Но они ее не послушались и даже как будто не поняли, о чем она им говорила. «И я поняла тогда, – заключает Тереза, – что здесь, в Дуруэло (мужской обители), Бог даровал мне большую милость, чем в женской обители св. Иосифа».
«Брат Жуан был всю жизнь святым», – скажет Тереза в конце жизни своей. «Света я ищу и здесь, и там, но нахожу его только в маленьком Сенеке моем». «Он, воистину, отец души моей». «Я нашла, наконец, человека по сердцу Господню и моему». Так восхищается Тереза Иоанном Креста, но кажется иногда, что восхищается им все-таки издали и не без тайного страха. Вечная между ними преграда подобна тончайшей и прозрачнейшей, но крепчайшей стенке льда: видят сквозь нее и слышат друг друга, но соединиться не могут, и холодно обоим от этого льда.
Трудно женщине простить мужчину, который не только физически, но и метафизически, как бы ни сближался с нею, не мог бы ее полюбить. Не было на свете мужчины, который меньше мог бы полюбить Терезу, чем Иоанн Креста, и не было на свете женщины, которая меньше могла бы полюбить мужчину, чем Тереза – Иоанна. Полом насыщены оба, как две, готовые разразиться грозовые тучи насыщены молнийной силой, но разделены самым дурным проводником этой силы – стеклом: нет между ними ни полового притяжения, ни отталкивания, а есть только совершенное отсутствие пола, как бы ледяное скопчество. А между тем он нужен ей и она – ему, и даже именно здесь, в Божественной тайне пола, нужнее, чем где-либо, и, может быть, оба это знают; вместе думают только о ней, об этой божественной тайне, и мучаются только ею, но ничего не могут об этом сказать друг другу. «Мужество у него великое, но он всегда один, mas es solo», – скажет об Иоанне Тереза, но, кажется, то же мог бы сказать и он о ней.
29
В религиозном опыте, в действии, Тереза – одна из умнейших женщин, какие были когда-либо; но в отвлеченном, богословском и философском мышлении так беспомощна и невежественна, что этому иногда трудно поверить. Это, впрочем, она и сама хорошо сознает. «Трудно говорить ясно о самом внутреннем, а так как трудность эта соединяется у меня с глубоким невежеством, то я наговорю, конечно, много лишнего прежде, чем скажу, что нужно… Часто, когда я беру перо в руки, то у меня нет ни одной мысли, и я сама не знаю, что хочу сказать». «Я не понимаю, что значит слово „ум“ и какое отличие ума от души: мне кажется, что все это одно и то же». «Я иногда сама не знаю, что хочу сказать, но Бог делает, чтобы это хорошо было сказано. Если же я иногда говорю глупости, то этому не должно удивляться, потому что я от природы бездарна».
«Главное, не много думать, а много любить… Но, может быть, мы вовсе не знаем, что такое любовь», – это могло быть сказано «глупою» Терезой, с такою ослепительной, как бы математическою точностью, если не под влиянием, то лишь около Иоанна Креста. Она и это хорошо сознает: «Не ему учиться у меня, а мне – у него». Но знает и он, что многому мог бы у нее научиться. «Я не буду говорить об экстазах, восхищениях, откровениях и других утонченных дарах духа, потому что обо всем этом уже достаточно сказано блаженной Терезой Иисуса в ее чудесных книгах». Это знает Иоанн, но знает и то, как могут быть опасны все эти «откровения» и «видения». Как знать, не утверждался ли он все более в поисках совершенного самозабвения, отсутствия всех внешних чувств и представлений, – того, что он называет «Темною Ночью», noche oscura, по мере того как видел в религиозном опыте Терезы опасность самообманов, «галлюцинаций» по-нашему? Кажется, знает и Тереза, что Иоанн, чтобы достигнуть вершины созерцания, отталкивается от нее, отрицает ее и уничтожает в ее религиозном действии. Очень вероятно, что бывали такие минуты, когда она восставала на него больше, чем на того духовника, который советовал ей «открещиваться» от видений Христа и делать Ему «знак презрения», больше восставала на Иоанна Тереза, потому что чувствовала, что его соблазн глубже, тоньше и страшнее. «Если бы даже рушился весь мир, будь спокоен» – слыша эти слова от него, «отца души своей», может быть, испытывала она не меньший ужас, чем если бы слышала их от самого диавола.
Что должна была она чувствовать, стоя перед ним на коленях и исповедуясь этому самому желанному, потому что самому страшному из всех духовников своих, когда видела вдруг на тонких губах его неуловимо скользившую, как будто насмешливую, улыбку?
«Как-то раз, на втором году моего настоятельства у Благовещения, – вспоминает она, – когда я причащалась, о. Иоанн Креста, разделив Гостию на две половины, одну из них дал мне, а другую – другой монахине». «Это он сделал, – подумала я, – для того, чтобы смирить, унизить меня, me querian mortificar, потому что я однажды сказала ему, что вкушаю наибольшую сладость, когда Гостии большие, хотя и знаю, что это не имеет никакого значения, потому что Господь находится весь и в малейшей частице Св. Причастия».
Но если брат Жуан «смиряет, унижает» Терезу, то и она – его. Однажды в г. Авиле происходил так называемый vejamen, полушутливое богословское состязание, подобное тем, какие происходили в тогдашних испанских университетах. Предметом его были услышанные Терезой в видении из уст Господних таинственные и ей самой непонятные слова: «Ищи себя во Мне, bescatú en mí». Приняли участие в состязании ученейший богослов Авильского университета, бывший духовник Терезы, о. Жуан д'Авила, брат ее, Лоренцо, недавно вернувшийся из Перу, где разбогател, и под влиянием сестры, вступивший на «путь Совершенства» (в очень трудную минуту он спас дело Реформы, пожертвовав большие деньги для основания обители св. Иосифа), «святой рыцарь», Франческо де Сальчедо, и брат Иоанн Креста. Все они представили истолкования тех четырех таинственных слов Господних, а Тереза, избранная верховным над ними судьей, представила отзыв о каждом из этих истолкований. Вот отзыв ее об истолковании Брата Иоанна: «Да избавит нас Бог от людей таких духовных (как брат Иоанн), – что они не допускают ничего, кроме совершенного созерцания. Слишком дорого стоило бы людям, если бы они могли искать Бога, только умерев для мира. Ни Мария Магдалина, ни Самарянка, ни Хананеянка вовсе не умирали для мира, когда нашли Бога». Кажется, умнее, язвительнее и великодушнее нельзя было св. Терезе Иисуса отомстить св. Иоанну Креста за все его неуловимо-скользящие, как будто насмешливые над нею, улыбки.
«Кто делает упорные усилья, чтобы взойти на вершину совершенства, тот никогда не восходит на нее один – в созерцании, – но всегда ведет за собою, как доблестный вождь, бесчисленное воинство» – в действии. Может быть, и эти мудрые слова Терезы – камешек в огород Иоанна, чей главный первородный грех она так верно и глубоко поняла: «Он всегда один».
Кажется, то, что их так чудно и страшно соединяет и разделяет, изображается лучше всего в простодушной легенде Авильских монахинь о чуде «Поднятия на воздух», levitación. Однажды, в Троицын день, о. Иоанн Креста и мать Тереза Иисуса находились в одной из многих приемных, parlatorios, Благовещенской обители, маленькой комнате с кирпичным полом, каменными стенами и потолком из темных дубовых брусьев. Он сидел на стуле, а она перед ним – на скамье за решеткой, разделявшей комнату. Он говорил ей о «возлюбленной тайне своей», божественной тайне Трех, как вдруг почувствовал, что подымается на воздух, и невольно ухватился обеими руками за стул. Но неодолимая сила подняла его вместе со стулом так высоко, что он прикоснулся головой к потолку. Тою же Силой поднята была и Тереза вместе со скамьей. Но оба они продолжали беседу как ни в чем не бывало. Когда же вошли сестры и увидели их, поднятых на воздух, то, может быть, не слишком удивились, потому что со многими из них самих происходило то же чудо; во внутренней или во внешней действительности, – этого они сами хорошенько не знали, потому что если и мать игуменья не умела отличить «ума» от «души», то где же было сестрам отличить внешнюю действительность от внутренней?
