Филипп Янси - Библия, которую читал Иисус
Второзаконие завершает «Пятикнижие Моисеево». Это великий итог, первый запечатленный Библией развернутый монолог, это запись последней речи Моисея к сынам Израиля. Сорокалетний пастух–заика, боявшийся власти и помнивший о грозившей ему каре за совершенное в гневе убийство, он стал одним из гигантов мировой истории, одним из тех, чьи дела навеки меняют облик нашей планеты. Второзаконие — рассказ самого Моисея об этом потрясающем преобразовании.
Старик поплотнее натягивает плащ; он дрожит, хотя пустыня пышет жарой. Спутники помогают ему подняться на высокий обломок скалы. Перед ним вплоть до линии горизонта теснятся ряды сынов Израиля. Старик пережидает, пока смолкнут приветственные клики толпы. Взгляд его блуждает от одного лица к другому. Такие молодые, такие невинные. Никто из них ничего не помнит о славе Египта, этой легендарной страны пирамид, дворцов, колесниц. Эти дети пустыни знают лишь ее испытания: скорпионов и гадюк, слепящую жару и ночной холод, песчаную бурю, бесконечные поиски воды.
Никого из старшего поколения, за исключением двоих, уже нет в живых. Моисей вывел народ из Египта, но вскоре убедился: Египет внутри них. Теперь старик смотрит в лицо юным, полным энтузиазма потомкам. Тело народа сохранилось, но все клетки в нем обновились. Юнцы, дети, сущие младенцы. Чего бы он ни отдал за право самому перевести их через реку, на тот берег, в землю, о которой он мечтал все эти сорок лет. Старик вздыхает. Вздох его больше похож на стон. Он знает: этого не будет. Он умрет здесь, быть может, в этот самый день. Скоро дети, рожденные пустыней, останутся одни. Старик собрал их, чтобы проститься.
Толпа, словно пчелиный улей, гудит, распираемая волнением и энтузиазмом. Моисей не видел на лицах людей подобного восторга с тех пор, как родители этих юношей вышли из Египта, нагруженные золотом фараона. Как быстро улыбки увяли на тех лицах. Кто знает, как долго сохранятся они на лицах этих молодых людей? Дети слушали рассказы своих отцов, которые ворчали, жаловались и восставали против него. Сегодня последняя возможность выправить предание, опровергнуть обвинения, сообщить истинную историю не только этим юнцам, но и всем, кто придет на свет вслед за ними, всему их потомству.
Глаза Моисея, затянутые катарактой, цветом напоминают скисшее молоко. За восемьдесят лет жизни в пустыне глубокие морщины прорезали его лицо. Он почти утратил слух, голоса множества людей сливаются в единый, раздражающий гул. Иисус и Халев, его верные помощники, угомонили толпу и подали старику знак начинать. Они приказали вестникам повторять слова Моисея, выкрикивать их, чтобы каждый смог их разобрать. «Говори помедленней, — советуют они вождю, — не спеши». Но стоит ему заговорить, и голос изменяет ему, возвращается давно преодоленное заикание.
Моисей — самый старый человек, которого когда–либо доводилось видеть этим юным израильтянам, единственный старик среди них. Он почти вдвое старше Иисуса и Халева. Его снежно–белые волосы и развевающаяся борода превращают его в какую–то мифологическую фигуру. С самого рождения этих юношей Моисей присутствовал, руководил их жизнью. Они слушали рассказы о том, как он прошел мимо стражей в покои могущественного фараона, застав врасплох правителя, с которым некогда участвовал в детских играх. Казни египетские, когда–то внушавшие ужас, с годами стали казаться забавными: лягушки, скачущие по кухне, мухи и комары, жалящие солдат, нарывы, заставлявшие египетских волхвов кататься по песку в поисках облегчения. Вот что мог сделать волшебник Моисей!
Родители этой молодежи с тоской вспоминали пальмы и высокие дома, такие высокие, что и солнца за ними не было видно, улицы, запруженные колесницами и повозками с осликами и растянувшимися до горизонта караванами верблюдов. Эти же люди не хранят подобных воспоминаний, у них нет ничего, кроме надежды на новое начало, на создание государства, где они будут господами, а не рабами, кроме надежды на страну, не ведающую засухи, изобильную урожаями, на страну, которую они назовут своей родиной.
Жизнь Моисея выстроена вокруг единой темы: такова воля Господа. Сколько раз мать пересказывала ему чудесную историю его спасения в тот страшный год, когда фараон затеял истребление еврейских младенцев! «Бог спас тебя, Моисей, — вновь и вновь повторяла она. — Он для чего–то особенного предназначил тебя», — и она смеялась счастливым и гордым материнским смехом, вспоминая, что Бог устроил так, чтобы фараон платил ей жалование за воспитание ее собственного сына, а тот играл во дворце, получал лучшее по тем временам образование, сидел за столом с правителями империи.
Моисей, знавший о своем происхождении, чувствовал себя человеком без родины. Египетские князья отпускали грубые шутки в адрес евреев, а Моисей кусал губы. Его родичи, иудеи, упрекали его за высокомерие и великосветское произношение, и он вновь закусывал губы. Моисей любил обе свои семьи: и родную, и приемную. Ему нравились тихие семейные вечера, завершавшиеся пересказом преданий об Аврааме, Исааке и Иакове, и о Боге, Которого они продолжали чтить, хотя Он словно впал в спячку, а за это время на земле сменилось вот уже двенадцать поколений. В особенности Моисей любил рассказ об Иосифе. «Ты станешь вторым Иосифом, — говорила ему мать, целуя на прощание. — Ты тоже живешь в покоях фараоновых. В тебе Бог уготовил нам спасение».
Но, с другой стороны, он не мог лишиться удовольствий дворцовой жизни, учебы в числе отборной молодежи, спортивных состязаний, празднеств, хорошего вина, общения с теми умащенными и пахнущими благовониями женщинами, которые обучали его музыке и изящным искусствам. Словно шпион, он какое–то время балансировал на грани двух миров, не позволяя им смешиваться друг с другом, а сам наслаждаясь обоими. Но однажды эти миры столкнулись, и Моисею пришлось выбирать между ними.
Сначала казалось, что он просто совершил естественный и справедливый поступок. Одетый в богатый наряд египетского принца, с золотой диадемой на голове и с золотой пряжкой, показывающей его высокое положение, Моисей по поручению фараона осматривал строительную площадку. Он увидел, как египтянин — бригадир или десятник — жестоко избивает еврея, его сородича. Моисей нанес негодяю сильный удар, прикончил его на месте и, зарыв тело в песок, ушел оттуда как ни в чем не бывало. Однако нашелся свидетель, и этот поступок недолго оставался тайным.
Именно тогда Моисей окончательно понял, на чьей он стороне. Египтяне дали евреям презрительную кличку «хапиру» — «пыльные». Если умирал египтянин, кто–то должен был ответить за это, но если умирал хапиру — никому до этого не было дела. «Мне есть дело, — решил Моисей. — Пусть они рабы, но они — мои родственники. Ни с кем из них не дозволено так обращаться».
С точки зрения фараона, это означало, что Моисей перешел на сторону врага, что он стал мятежником. Ведь это был тот самый фараон, который в свое время пытался истребить младенцев племени Моисея. Фараон приговорил к смерти принца–самозванца по имени Моисей.
Спасая свою жизнь, Моисей бежал из Египта и на сорок лет расстался и с родной, и с приемной семьями. Новая жизнь, существование кочевника неожиданно оказались ему по душе. Он обзавелся женой, его семья росла, появились навыки выживания в пустыне. Из осторожности Моисей предпочитал не рассказывать о своем прошлом, тем более что в земле Мадиамской никого не интересовали ни евреи, ни египтяне. Мир замкнулся в кругу семейного благополучия, и в зрелом возрасте, в восемьдесят лет, Моисея интересовали только его дети, зятья с невестками да овцы.
Но у Бога были другие планы. Пока Моисей заново строил свою жизнь в земле Мадиамской, вдали от своего племени, Господь внял стонам евреев–рабов. И внезапно таинственно действующая рука Божья пришла в движение, и обнаружилось, что в странной и сложной жизни Моисея все было не напрасно. Теперь Господь располагал нужным ему орудием — евреем, получившим образование египетского правителя и притом вполне способным выжить в условиях пустыни. Настало время избавления народа избранного. Оставалось лишь одно: убедить Моисея… и фараона.
Моисей сразу же подверг замысел Бога серьезным исследованиям. Во–первых, он сомневался, поверят ли ему. С какой стати евреям слушать человека, воспитанного в стане врага, изгнанника, который на сорок лет покинул страну? К тому же для убеждения евреев и фараона требуется красноречивый вождь — зачем же Бог избирает заику? «Господи, пошли им кого–нибудь другого», — взмолился Моисей, но несколько резких слов, раздавшихся из горящего куста, сломили его сопротивление. Убедить фараона было труднее.
Так неуверенный в себе пастух стал первым посредником, избранным Богом для общения со Своим народом, первым человеком, о чудесах которого сообщает Библия. И все же страхи Моисея были обоснованными. Стоило рассерженным египтянам удвоить ежедневный объем работы для евреев, и евреи отвернулись от Моисея и его брата Аарона. Неужто дети Израиля поверят, что Господь, молчавший в течение четырехсот лет, внезапно решил осилить фараона с его войском? Пустые мечтания!
