Глеб Каледа - Остановитесь на путях ваших... (записки тюремного священника)
(Статья, подытоживающая изыскания о. Глеба о Туринской Плащанице, стала последней его прижизненной публикацией (см. ж. «Альфа и Омега» № 2 за 1994 г.). Позднее она была издана отдельной книгой и массовым тиражом в издательстве «Зачатьевский монастырь», также были изданы книги «Домашняя церковь» и сборник проповедей «Полнота жизни во Христе». — Изд.)
Тяжелая болезнь пришла неожиданно. Отец Глеб переносил физические страдания с мужеством и верой, продолжая работать до самого последнего дня. Он умер после повторной операции. Его последними словами были: «Не волнуйтесь за меня, мне очень хорошо».
На его отпевание собралась не только вся церковная Москва, но и коллеги геологи, а также освободившиеся заключенные и сотрудники тюрьмы. Именно тогда воочию было явлено, как много людей его любили, как многим он был нужен. В службе, которую возглавил архиепископ Солнечногорский Сергий, председатель Отдела милосердия и благотворительности Московского Патриархата, приняло участие более 50 священников и диаконов. Большой храм преп. Сергия Радонежского в Высоко-Петровском монастыре, в котором проходило пастырское служение отца Глеба, был переполнен молящимися. Все отмечали особую атмосферу светлой печали, царящую в храме. Да, мы прощались с любимым пастырем. Вся жизнь отца Глеба была для окружающих его уроком христианской любви, и любовь эта превращала печаль по усопшему в радость грядущего Воскресения.
Теперь, спустя годы после кончины отца Глеба, близкие ему люди видят, что ни одного из дел, начатых им, не пропало; это радостный знак того, что Господь, благословивший его начинания, Сам заботится об их успешном продолжении.
Мне бы хотелось сообщить читателю свои впечатления об отце Глебе, которые остались в памяти за те два с половиной года, когда я был его прихожанином, духовным чадом и сотрудником.
* * *
Я видел отца Глеба в разных обстоятельствах: в тюрьме и на официальных приемах, в горах и на берегу моря, в центре больших городов и в лесах, на море, на суше и в воздухе. Я видел его с самыми разными людьми: с Патриархом и с отъявленным атеистом и сталинистом, с премьер-министром Греции и с заключенными, с видными учеными и таксистами, с мужчинами и женщинами, взрослыми и детьми. Все это множество встреч вырисовывало фигуру человека, удивительно талантливого и многогранного, но и удивительно цельного, человека, являющего пример высокого христианского настроя души и этим приводящего ко Христу множество людей.
Ну и, конечно же, я видел отца Глеба за молитвой: в великолепных соборах и восстанавливаемых церквах, в домашней обстановке и на природе, в монастырях, в тюрьмах и больницах. Все то, что я увидел, я и пытаюсь выразить в словах.
* * *
Когда я вспоминаю отца Глеба, чаще всего перед моими глазами встает такая картина. Жаркий летний день. Мы с батюшкой гуляем по маленькому критскому городку, дожидаясь отбытия нашего парохода в Афины. Самое жаркое время дня; местные жители отдыхают после обеда. Запыленная зелень кипарисов, ослепляющая белизна стен домов и песка под ногами. Залитые солнцем улицы совершенно пустынны, лишь одна маленькая девочка гоняет вдалеке на велосипеде. Увидев двух пешеходов, она едет к нам навстречу, объезжает вокруг, внимательно разглядывая нас со всех сторон. Вдруг она резко поворачивает руль, подъезжает поближе и, бросив велосипед, идет навстречу священнику.
Приблизившись, девочка произносит: евлогите, патер («благословите, отче») и протягивает руки для благословения. Отец Глеб снимает шляпу и медленно, широким крестом крестит девочку: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» и, нагнувшись, целует ее в голову, а та очень почтительно прикладывается к его руке. Затем девочка разворачивается и бежит к своему велосипеду. «Какие хорошие тут дети», — улыбается отец Глеб.
* * *
Что поражало в отце Глебе, — это та молодость духа, которую он сохранил, несмотря на свой почтенный возраст. Эта молодость проявлялась в его энергии, его работоспособности, его мобильности, его улыбке. В нем совершенно не было старческой брюзгливости и закоснелости. При всей серьезности и мудрости прожившего долгую жизнь человека в нем была некая лучезарная детскость, неподдельный интерес к каждому новому человеку и ко всему Божию творению. Он всегда был открыт для всего нового, и никакие непривычные формы сами по себе не вызывали у него раздражения. Он хотел видеть суть и не позволял внешним впечатлениям заслонить ее. Наверное, именно в этом корень той внимательной доброжелательности, с которой он относился к людям.
Отец Глеб был очень одаренным человеком. И, наверное, одним из главных его даров был дар высшей свободы во Христе. Поразительно, насколько он был лишен одного из наиболее устойчивых последствий 70-летнего коммунистического правления — угрюмой провинциальности, которая, увы, иной раз проявляется даже в лучших из нас. Широта его взглядов, мыслей, его мироощущения, открывавшаяся в общении с ним, поражала: неужели этот человек всю жизнь свою прожил в стране с запертыми на все замки границами, в стране с жесточайшей диктатурой, физически истреблявшей любое проявление инакомыслия? Он жил так, как будто никогда не существовало ни границ, ни ограничений.
Эта свобода и была тем внутренним двигателем, энергией которого питалась как литургическая и молитвенная жизнь батюшки, так и человеческие, личностные его качества: открытость, мобильность, теплота, легкость в общении и общежитии. И великая радость, которой была пронизана его столь нелегкая жизнь, также коренилась в этой свободе.
Отец Глеб стремился во всем и в каждом увидеть добрую основу и апеллировать к ней. Не случайно одним из любимых библейских примеров, к которому он часто возвращался, была проповедь апостола Павла в Афинах. Ее отец Глеб считал образцом христианской проповеди, ибо апостол Павел начал не с обличения идолопоклонников-афинян, а с похвалы за проявляемое ими «особое благочестие». «Если бы я был афиняном того времени, — говорил отец Глеб, — я сразу навострил бы уши: чему же хочет научить меня этот похваливший мое благочестие еврей?» Сам он в свое время услышал эту весть, принял ее в себя и за всю свою долгую и очень сложную жизнь ни разу не изменил ей.
Когда мы с ним были в Афинах, я привел его на Ареопаг, откуда проповедовал апостол Павел, и сфотографировал на этом месте. Отец Глеб сидит, задумавшись, вокруг него покрытые темной зеленью афинские холмы, внизу — крыши большого города и черепичные купола церквей, а над ним синее-синее небо.
* * *
Думаю, что «павлов» подход был главным фактором того, успеха, который сопутствовал последней крупной миссии в его жизни — его тюремному служению. Я помню, как серьезно он готовился к первому походу в Бутырку. Помню, как мы с ним туда зашли, какое давящее впечатление тогда с непривычки оказали на меня эти затворы, решетки, темные засаленные стены, липкий спертый воздух, побыв в котором минуту, мучительно хотелось поскорее принять душ. Помню, как мы впервые встретились с колонной заключенных, которую вели навстречу нам вниз по лестнице. Одинаковые телогрейки, бритые головы, лица, в которых тогда виделись лишь жестокость и порок, — все это привело меня почти к полному параличу воли. Казалось, что можно сказать этим людям? И вообще, зачем им то, что я мог бы сказать? Слов не было…
К счастью, говорить начал отец Глеб. И буквально после нескольких слов, сказанных им, зал растаял. Не было больше скрытой враждебности, ухмылок, неприятия. Не было ряда одинаковых бритых голов. Были человеческие лица, лица несчастных людей, запутавшихся, грешных чад Божиих, оказавшихся в нечеловеческих условиях существования, отчаявшихся обрести в жизни добро и свет.
Я наблюдал потом, как принимали батюшку в тюрьме. Мы уходили от заключенных уже после отбоя. Но разговора с батюшкой ждали еще и работающие там офицеры, так же, как и заключенные, проводящие большую часть своей жизни за решеткой… И уже глубоко заполночь возвращался домой невысокий, сухонький пожилой человек с неподъемно тяжелым «дипломатом» в правой руке.
Я был с ним, когда нам показали поруганный тюремный храм, и я прислуживал на первой Литургии, которую совершал в нем отец Глеб — первой Литургии после семидесятилетнего запустения. Это была пасхальная Литургия в Светлый вторник 1992 года. Я помню, каким торжеством звенел голос отца Глеба, когда он — первым после долгих десятилетий молчания — провозглашал пасхальное приветствие.
Я, да и не я один, видел работу батюшки с «обычными» подследственными и осужденными. Однако его работа со смертниками шла без свидетелей: мы знаем о ней только по его собственным очень немногословным рассказам. Он проводил в камере смертников многие часы, оставаясь с ними один на один. Нескольких из них он крестил, и они пересмотрели всю прошлую жизнь. Отец Глеб неоднократно говорил, что нигде не видел такой горячей молитвы, как в камере смертников. Увиденное там еще более убедило его в необходимости отмены смертной казни, ибо, по его словам, «мы приговариваем к смерти одного человека, а казним уже совсем другого»…
