Александр Мень - Первые апостолы
Филипп играл среди этих благовестников ведущую роль. Молодой деятельный человек, он целиком посвятил себя евангелизации, смело идя к намеченной цели, готовый при любых обстоятельствах проповедовать о Христе.
x x x
В наши дни каждый раз, когда наступает праздник ветхозаветной Пасхи, на вершину горы Гаризим поднимается толпа людей, человек триста-четыреста. Их узкие худощавые лица с крупными чертами настолько схожи, что кажется, будто они - дети одного отца. И не удивительно: веками браки у них заключались только внутри своего клана. Это самаряне - потомки жителей Североизраильского царства, некогда (в VIII столетии до н.э.) смешавшиеся с другими племенами.
Торжественно выносится свиток Торы, звучат заунывные песнопения, совершается древний ритуал заклания агнца, как это бывало еще во дни Иисуса Навина. Самаряне - своего рода "старообрядцы" Израиля. Они чтят лишь Закон, отвергая прочие "новшества". Пророки, мудрецы, иерусалимский Храм - всего этого для них не существует. Правда, в приход Мессии они издавна верили, называя Его Тахебом, Возродителем[2].
В глазах апостолов, как и всех иудеев, самаряне были отщепенцами. Вот почему, начиная проповедь среди этих людей, св. Филипп пошел на смелый шаг. Но он уже успел проникнуться той великой широтой, которую несла в себе Благая Весть. Дух ее, по слову Иисусову, был свободен, словно ветер, и не ограничивался одним народом и определенным местом (Ин 4,21-24).
Узнав об обращениях среди самарян, Петр и Иоанн Зеведеев немедленно отправляются в Самарию. Иерусалимский центр чувствовал свою ответственность за все происходящее в Церкви.
Два-три дня - и апостолы на месте. Еще не пришло время тех дальних странствий, которые предпримет Павел и сотни других миссионеров. Однако духовную дистанцию, разделяющую Иерусалим и Самарию, преодолеть непросто. Уже много веков тянется распря между ними, а после разрушения самарийского храма на Гаризиме вражда достигла последнего предела. Поэтому Петр и Иоанн идут, охваченные противоречивыми чувствами. С одной стороны, в памяти учеников еще звучат слова Иисусовы: "В город самарянский не входите". Но с другой - могли ли они забыть тот колодец, где Он Сам беседовал в самарянкой о "духе и истине", и радость жителей Сихаря, слушавших Его? И наконец, не Сам ли Воскресший призывал их быть Его свидетелями "во всей Иудее и Самарии"?..
Отыскав Филиппа, апостолы убеждаются, что Бог благословил его отважное начинание. Ему удалось добиться быстрого успеха и сломать стену отчуждения. Быть может, помогло и то, что он не был коренным иерусалимлянином и говорил по-гречески. Язык этот самаряне понимали хорошо: со времен Помпея и Ирода их столица подверглась сильной эллинизации и получила название Себастии.
У многих самарян весть о том, что Тахеб уже явился в мир, вызвала энтузиазм. "Была великая радость в том городе", - замечает св. Лука. Филипп учил, исцелял больных, крестил новообращенных. В их числе оказался и некто Симон Гиттонский, который слыл пророком и заклинателем. Эта странная личность пользовалась у самарян огромной популярностью. То, что Симон на первых порах стал неразлучен с Филиппом, должно быть, еще больше способствовало евангельской проповеди.
x x x
В истории фигура Симона как бы раздваивается. В Деяниях он выглядит человеком простодушным и суеверным. Однако соотечественник Гиттонца, св. Юстин (родившийся около 100 года), изображает его теософом-мистиком, автором запутанной оккультной доктрины. Рассеянные у других античных писателей сведения о Симоне крайне противоречивы[3]. Одни утверждали, что он был апологетом самарийского культа, другие - что он верил в некое верховное Начало, в сравнении с которым библейским Бог - Существо низшее и несовершенное.
Позднее заклинатель много странствовал и вводил в свою систему различные элементы из модных тогда учений. В Александрии Симон познакомился с воинствующими антиеврейскими писаниями Апиона и приспособил его взгляды к своим. Так, он якобы утверждал, что "всякий верующий в Ветхий Завет подлежит смерти"[4]. Однако в момент встречи с Филиппом он, видимо, находился еще в полосе исканий и готов был примкнуть к новому движению.
Иосиф Флавий сообщает о каком-то авантюристе, который еще в правление Пилата едва не привел самарян к восстанию. Он собрал народ на горе, обещая указать место, где Моисей зарыл священные сосуды. Кавалерия прокуратора разогнала толпу; часть зачинщиков казнили, а некоторые скрылись[5]. Не был ли этот лжемессия Симоном Гиттонским? Во всяком случае, источники единодушно приписывают ему ненасытное тщеславие. Он любил выставлять себя сверхъестественным магом, заявляя, что в его лице явилось само Божество. Не исключено, что он мог слышать об Иисусе и желал Ему подражать...
Исцеления, которые совершил Филипп, поразили Симона, жадного до всяческих чудес. Но еще большее впечатление произвел на него апостол Петр. Самарянин увидел в рыбаке могущественного кудесника, владеющего главными секретами секты. Когда Петр прибыл в Самарию и стал собирать на молитву новокрещенных, каждого, на кого апостол возлагал руки, осенял Дух Божий. Это была как бы самарийская Пятидесятница. Люди непостижимо преображались, ощущая на себе десницу Господню...
Гиттонец вознамерился во что бы то ни стало овладеть этой, по его мнению, магической властью. Он явился к Петру с деньгами, прося посвятить его в тайну низведения Духа. Апостола такое предложение глубоко оскорбило. Значит, самарянин смотрел на благодать Христову как на волшебный дар, который может быть механически передан или куплен!..
- Пусть твое серебро пропадет с тобой вместе, - вырвалось у Петра, потому что ты задумал дар Божий приобрести за деньги!
Симон был растерян, испуган и стал просить прощения. Однако вряд ли его раскаяние было искренним. Когда он понял, что не сможет занять в общине место, на которое рассчитывал, он вышел из нее и основал собственную секту. Хотя ее впоследствии считали "христианской", она не имела ничего общего с Евангелием. Согласно преданиям, Симон многие годы противодействовал ап.Петру и даже в Риме продолжал соперничать с ним.
По имени Симона грех приобретения права на священный сан за деньги стал называться симонией. Отцы Церкви смотрели на Симона Гиттонского как на "родоначальника всех ересей". Действительно, его теософия - насколько можно судить о ней - открыла собой длинный ряд попыток подменить христианство пестрой смесью народного суеверия и гностического оккультизма. Люди тех дней, как и в каждую кризисную эпоху, тянулись ко всевозможным тайным учениям. Это позволило симонианам продержаться еще несколько столетий[6].
Между тем Петр и Иоанн завершили свою миссию среди новокрещенных и вернулись в Иерусалим. По дороге они уже сами обращались со словами благовестия к жителям этой области. Их посещение Самарии показало, как строго Церковь оберегает свое духовное единство[7]. С тех пор апостолы и их преемники будут внимательно следить за всем, что происходит в рассеянных общинах, и сохранять с ними живую связь.
Крещение первого иноплеменника
Через двадцать лет после описываемых событий св. Лука познакомился с Филиппом в Кесарии. От него евангелист и узнал о дальнейшем ходе проповеди в Палестине. В частности, Филипп рассказал ему об одном эпизоде, которому придавал огромное значение[8].
Однажды, повинуясь велению свыше, он покинул Самарию; Бог указал ему дорогу на юг, ведущую из Иерусалима в Газу. Это могло показаться бессмысленным: с тех пор как войска Александра разрушили Газу, город и его окрестности оставались безлюдными. Но благовестник знал, что Господь призывает его туда не случайно.
В самом деле, на старом заброшенном тракте показалась одинокая колесница. Она явно принадлежала чужеземцу: в Иудее их давно не употребляли. Филипп, не раздумывая, поравнялся с едущим и зашагал рядом. В коляске сидел темнокожий причудливо одетый человек и читал вслух развернутый свиток. Как бывает при долгом монотонном путешествии, попутчики разговорились. Приезжий оказался евнухом, царедворцем "кандакии", эфиопской царицы Аксума[9]. На его родине давно существовала иудейская колония, и немало эфиопов привлекло возвышенное единобожие Библии. К их числу принадлежал и этот вельможа, который как раз возвращался из паломничества в Иерусалим. Минуя Газу, он держал теперь путь вдоль моря в далекую черную Африку.
Эта удивительная беседа представителей столь чуждых культур стала возможной лишь благодаря двум факторам: еврейской диаспоре и распространению эллинской цивилизации. Оба спутника знали греческий язык и имели общую веру. Эфиопский пилигрим читал перевод Книги Исайи. Филипп поинтересовался: понимает ли тот написанное? Вельможа ответил, что хотел бы получить некоторые разъяснения. Он предложил эллинисту сесть с ним в коляску и показал строки гимна о страждущем Служителе Господнем:
