Иеромонах Дамаскин (Христенсен) - Не от мира сего
О. Герман. 4/17–го марта 1972 г. Летопись Братства преп. Германа.
И во дни великой скорби, о коей сказано, что не спаслась бы никакая плоть, если бы, избранных ради, не сократились оные дни, в те дни остатку верных предстоит испытать на себе нечто подобное тому, что было испытано некогда Самим Господом, когда Он, на Кресте вися, будучи совершенным Богом и совершенным Человеком, почувствовал Себя Своим Божеством настолько оставленным, что возопил к Нему: «Боже Мой! Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?» Подобное же оставление человечества Благодатию Божией должны испытать на себе последние христиане, но только лишь на самое краткое время, по миновании коего не умедлит вслед явиться Господь во всей славе Своей и вси Святи Ангелы с Ним. Преп. Серафим Саровский.
ПРИ ЖИЗНИ О. СЕРАФИМА 1976 год выдался самым трудным для Братства. То был год «оставленности», когда извечный вопрос о смысле их трудов докучал более всего.
Через неделю после упокоения архиеп. Аверкия монастырь в Платине опустел. Уехал в Джорданвилль последний из послушников, и с отцами остался лишь 13–летний Феофил. Через четыре дня, на Пасху, о. Серафим записал: «Угнетает мысль: мы всеми забыты и оставлены. Несомненно, Господь дал нам возможность делать в уединении то, что весьма трудно в миру: там противоборствующие взгляды, преходящие модные учения. Может, мы предвозвестники той пустыни, куда удалятся последние христиане. Как бы то ни было, будем сохранять независимость и верность святоотечеству, будем передавать людям истинное Православие, заповеданное святыми Отцами и нашими духовными наставниками».
Не оставленность миром сим волновала отцов (это скорее было благодатью!), они чувствовали, что со смертью архиеп. Аверкия осиротели, остались в одиночестве защищать истинное мудрое святоотеческое учение. В Церкви, как мы уже убедились, не осталось более такого пророка, исповедника, как архиеп. Аверкий, коего даже чудотворец блаж. Иоанн почитал авторитетом в вопросах богословия и Священного Предания. Как не хватало сейчас такой личности в Церкви! Ибо там творились дела огорчительные.
В 1976 году многие, в том числе и доживавший последние дни архиеп. Аверкий, полагали, что «сверхправильные» превратят Русскую Зарубежную Церковь в секту, подчиненную своей «политике». После смерти архиеп. Аверкия казалось, что уже никто не возвысит голоса против них, по крайней мере, никто не осмелится выступить в печати.
ПО ПРАВДЕ ГОВОРЯ, о. Серафиму совсем не хотелось ввязываться в скучные дрязги с наивными «школярами от Православия», которые тешатся «политическими» играми. Люди эти — плоть от плоти мира сего, а о. Серафим чаял горнего. Что стоило ему махнуть на них рукой и жить себе на радость в пустыни. Но мог ли он поступить так, памятуя о тех, кому он нес печатное слово Православия?
В один прекрасный июньский день отцы решили, что пора в буквальном смысле «стать выше» этих мелочных суетных забот и испросить ответа у Господа. То был Духов день, сразу за Троицей
- главным праздником Свято–Троицкого монастыря, где подвизался архиеп. Аверкий. Вместе с Феофилом отцы спозаранку отправились в поход на гору Шаста. До подножия ехали на машине, в пути прочитали и пропели всю службу. Приехав на место, отслужили молебен, окропили святой водой склоны горы и так же, с молитвой, тронулись в обратный путь.
Потом о. Серафим отметил в летописи: «До этого мы с месяц очень волновались из‑за действий и выступлений группировки «ревнителей» (в нашей Церкви): они хотят набросить удавку «правильности» на всю церковную жизнь. Это порождение человеческой логики, но никак не живых традиций Церкви. На великих русских епископов и богословов у нас посматривают свысока, потому что они, видите ли, не всегда «правильны» (с точки зрения наших церковных фракционеров). И наши труды в пустыни также вызывают немало сомнений: ведь, с одной стороны, мы тоже говорим о «ревности», тем самым, вроде бы, помогая этой церковной группировке. С другой стороны, сама идея пустыни и ее святые призывают нас отречься от мирских и «партийных» интересов, что многим просто непонятно, и мы не «вписываемся» в рамки «пригодности» для какой‑либо церковной организации, мы не жаждем никаких приходских «вакансий», никаких чинов. Духовно мы чувствуем себя очень одиноко, хоть к нам и тянутся люди за наставлением. Вот и наш поход на Шасту: нужен ли он в сегодняшней миссионерской работе?
В таком душевном настрое, на заснеженном лесистом склоне горы, на высоте две с половиной тысячи метров, под сенью величавой белой вершины читали мы из Посланий апостолов: «Не упивайтесь вином. но исполняйтесь Духом, назидая самих себя псалмами и славословием и песнопениями духовными, поя и воспевая в сердцах ваших Господу.» (Еф. 5:18–19). Читали и из Евангелия: «Если двое из вас согласятся на земле просить о всяком деле, то, чего бы они ни попросили, будет им от Отца Моего небесного. Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:19–20). Мы поразились: сколь точны эти слова, взывавшие прямо к сердцу, сколь полно они отвечают на все наши недоуменные вопросы: и впрямь, собравшись вдвоем- втроем, в единстве души и мысли можно исполнять работу Божию. Да не сокрушат нас сомнения, всякие «партийные» дрязги, пойдем путем, на который нас благословил Владыка Иоанн, не забывая, что многие люди ждут от нас поддержки и воодушевления».
Из этих слов видно, что в минуты колебаний и сомнений отцы вспоминали архиеп. Иоанна. 19- го июня, сразу после выхода в мир книги еп. Саввы о блаж. Иоанне, о. Серафим записал: «В последнее время мы были подавлены и растеряны и потому особенно нуждались в поддержке архиеп. Иоанна. Что же нам делать? Как сохранить истинность нашей слабенькой миссии, не свернуть со стези Православия на тропу мирского «успеха»».
Неделю спустя, незадолго до 10–й годовщины упокоения блаж. Иоанна, отцы получили знамение
- сколь грозное, столь и трезвящее, укрепившее их решимость продолжать свое дело. 27–го июня, в воскресенье, к юго–востоку от монастыря занялся лесной пожар. Ко вторнику огонь бушевал уже в двух милях, подбираясь к их горе. Местный люд предупредил отцов: как завидят огонь на соседнем склоне — сразу нужно покидать скит. В те дни у отцов гостил Владимир Андерсон с семьей. Во вторник к вечеру они уехали, пообещав вернуться, если нужно будет вывозить монастырское имущество. Пока оставили на подмогу отцам сына Фому.
«Ближе к ночи мы принялись укладывать самые ценные книги и рукописи, чтобы вывезти их в Рединг к миссис Харви. Потом вместе с Фомой и Феофилом обошли гору со святыми мощами преп. Германа, окропляя ее святой водой, благословляя иконой блаж. Иоанна и иконой Богоматери «Неопалимая купина», которую оставили на камне с восточной стороны, откуда надвигался пожар. В этот ответственный момент ребята, проникшись жертвенностью, хотели остаться подле иконы и сгореть вместе с нею».
Когда взошли на вершину Благородного кряжа, Фома приметил огонь. Все принялись истово молиться — угроза нависла нешуточная. Вдруг ветер переменился, дым погнало прочь, вскоре он и вовсе рассеялся. На душе полегчало.
Вернувшись в монастырь, собрались в церкви. Отец Герман предложил сделать раку для святых мощей, что и было исполнено в ближайшие дни. К этому времени лесной пожар унялся.
Отец Серафим благодарил в летописи святых заступников, отвративших от монастыря беду, и привел свои размышления по этому поводу: «Мы рассматриваем случившееся как предзнаменование: в Церкви нашей пылает пожар раздора и подбирается к нашему Братству. В таком душевном напряжении жили мы не один месяц до праздника поминовения блаж. Иоанна (10–я годовщина его упокоения). В те дни мы даже просили людей сугубо молиться о нас. И в самую трудную минуту мы преисполнились твердой решимости продолжать наше дело, несмотря ни на какие преграды и невзгоды. И еще усерднее стали просить Владыку Иоанна помочь нам в эти решающие дни указать дальнейший путь».
Еще более укрепились отцы в своей решимости, когда (уже после пожара) поехали в Сан- Франциско на ежегодную литургию в усыпальницу архиеп. Иоанна. В отличие от поездки двухгодичной давности, на этот раз отцы почерпнули воодушевление, даже архиеп. Антоний поддержал их. Отец Серафим записал: «Как и всегда, литургия превосходна. Служили два епископа, три священника и дьякон. Сначала истово помолились у гробницы Владыки, потом каждый из иерархов сказал проповедь. Архиеп. Антоний был чрезвычайно приветлив, подарил нашей церкви часть прежнего алтарного иконостаса собора, остался весьма доволен тем, что и мы против «ревности не по рассуждению». Похоже, это беспокоит и его. Отец Митрофан подарил нам только что отпечатанный портрет блаж. Иоанна с английским текстом на обороте[64] и призвал и впредь прославлять архиепископа, несмотря на обстоятельства (вот пример истинной ревности, едва ли не единственный в среде русских в нашей Церкви сегодня). Владыка Нектарий сказал, что в нынешней обстановке, когда душится любое начинание, только мы и делаем что‑то нужное, только мы по–настоящему свободны, и посоветовал всегда ставить духовность во главу угла.
