А. Бежицын - Соль, потерявшая силу?
…Август 1995 г., по телевидению идет передача «Тема», посвященная возрождению православия в России. Говорят подобающие слова, есть, правда, скептики, но они в явном меньшинстве. Под конец передачи ведущий спрашивает у все время молчавшей женщины, каково ее отношение к обсуждаемому вопросу. Женщина неожиданно выпаливает: "А все-таки где православие — там обязательно хамство и пьянство!" Реакция, по всему судя, вполне спонтанная.
Церковь не приучала — и не приучила — к соблюдению даже элементарных норм поведения, хоть к какой-то сдержанности. Бессмысленный вандализм — тоже, к сожалению, характернейшая черта нашего повседневного быта. Причем именно бессмысленный — превратить в туалет подъезд собственного дома или лифт ничего не стоит, на это тоже нет внутреннего запрета, и даже соображения целесообразности ("самому же будет плохо") не действуют. В сущности, это есть варварское стремление сокрушить все упорядоченное, размеренное, нормальное. Тут тоже какая-то глубинная внутренняя потребность все разорить и привести в непотребный вид и тем явить миру и самому себе всю непривлекательность собственной натуры и ее «широту», не считающуюся с соображениями целесообразности и морали.
Она особенно проявляется в нашем уголовном мире, где мерзейшим образом проявляется все скотство человеческой натуры. Этот мир создали мы сами, он у нас беспримесный, свой. Он совершенно открыто строится на бесчеловечности, тут откровенное "падающего подтолкни", "слабого добей", "умри ты сегодня, а я завтра" и иные «прелести», явно противоречащие всему, чему учил Христос. Тут свой "кодекс бесчеловечности", которую у нас иногда норовят выдать за кодекс особой морали. Но в уголовном мире все построено как раз на отрицании человеческой морали, что опять-таки никого не шокирует. У некоторых даже мир "уголовной романтики" вызывает восхищение.
Мало того: весь наш уголовный мир глубоко православен, чем РПЦ, кажется, гордится: "Даже такие люди признают обаяние православия!" Однако гордиться тут нечем. Православие не в состоянии заставить уголовника отказаться от звериных законов уголовного мира, даже не требует этого. Совершил преступление, пришел в храм, поставил свечку, попросил прощения у Господа, дал на церковь — и на новое «дело». А Господь все простит. Так учит РПЦ, за что так и нравится бандитам, которые удивительно щедры к ней.
Очень удобная вера: ни от чего не надо отказываться, ничем не надо поступаться. Как убивал, так и убивай, как грабил, так и грабь, как воровал, так и воруй. Бог, говорит, РПЦ, даже больше любит таких вот кающихся. Все-таки невозможно представить себе русского протестанта, русского католика, даже русского сектанта в роли бандита и убийцы, а вот православного — сколько угодно. И нет никакого осуждения преступной жизни, только умиление: и такие люди к нам приходят!
У нас нет действующих элементарных моральных норм — именно норм, которым следуют если не все, то большинство. Отдельные добросовестные люди все же есть, но не они делают погоду. Царит полная аморальность, и как раз это удручает больше всего. Рассуждений о нравственности много, в жизни ее нет. Как нет и практически никакого сопротивления окружающему нас злу. Какая-то поразительная беспомощность: то перед коммунистами, то перед уголовниками, то перед бутылкой водки. И все это, конечно, от отсутствия нравственного стержня. Его дает вера, а вот наша официальная вера так и не дала.
Говорят, случаи дикого зверства есть везде. Верно, есть. Но «везде» — это именно случаи, при общем отвращении к такого рода фактам. У нас же явления такого рода отнюдь не периферийные, не исключительные, а самые что ни на есть будничные: "Ничего особенного!" Единственные островки (скорее даже точки) цивилизованности и культуры — люди и те их сообщества, которые связаны духовно с петербургским периодом нашей истории. Есть такие люди — и даже островки — в нашем православии, но не они определяют его лицо. Оно — очень мрачное, непросветленное. И само наше официальное православие совершенно бесплодное, с ним России не только не выбраться из пропасти, но и не уцелеть во времена грядущие.
Нищета как знак особого благословения?
Многовековой стон: неустроены мы и нищи, хотя и народ наш не обделен талантами, а про природные ресурсы и говорить нечего. Отчего ж все никак не получается? Почему никак не можем ни талантам дать дорогу, ни ресурсами распорядиться с умом? Когда-то, в XIX веке, наши крестьяне, посмотрев, как живут немцы-колонисты, пришли к выводу: "у немцев лучше, потому что вера другая", и ударились во всякого рода секты. Над этим много потешались — тоже мудрецы-богословы выискались! Однако их умозаключение свидетельствует как минимум о здравом понимании того, что такое подлинная вера, что такое достаток, — и каковы отношения между ними.
Выше уже говорилось о мироотрицающей составляющей русского казенного православия, придется сказать еще. Но сначала вот о чем. В христианстве действительно много предостережений об опасности богатства, достаточно вспомнить слова Христа: "Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие" (Мк 10:25). Все так, но немало в Библии и слов о том, что богатство есть верный признак благоволения Божьего: "И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий" (Еккл 5:18).
Так что бывает и богатство "от трудов", что иногда на словах признает и русское православие, но на деле отрицает его. А иногда отрицает и на словах: оно "видит в богатстве решительное препятствие для духовной жизни".[66] И все-таки не всегда оно "решительное препятствие". Да, богатство может быть неправедным, само по себе оно отнюдь не свидетельствует о Божьем благословении. Но вот нищета совершенно однозначно свидетельствует об отсутствии такого благословения. Связь материального благополучия с духовным видел Ф.М. Достоевский, сказавший в «Дневнике»: "…чем нация богаче духовно, тем и материально богаче". А В.С. Соловьев отмечал: "бедствия экономические принадлежат к порядку следствий",[67] и следствий именно духовной нищеты, следствий господствующих у нас представлений о человеке и его назначении в этом мире.
И тут, конечно, не обойтись без сопоставления христианина западного и христианина восточного, православного. Как писал тот же В.С. Соловьев: "Для восточного христианства религия вот уже тысячу лет как отождествилась с личным благочестием, и молитва признана за единственное религиозное дело. Западная церковь, не отрицая важности индивидуального благочестия, как истинного зачатка всякой религии, хочет, чтобы этот задаток развился и принес плоды в общественной деятельности, направленной во славу Божию на всеобщее благо человечества. Восточный человек молится, западный человек молится и работает. Кто из двух правее?".[68]
Ответ вроде бы ясен — ан нет, и в России эпохи второго храма Христа Спасителя исповедуют те же взгляды. "Русская идея, заставляющая народ творить чудеса, наднациональна. Нас не увлекает мещанская идея всех прочих народов — обустройство собственного дома", — вещает некий патриот.[69] И он глубоко прав — не увлекает. Она вообще не может увлечь православие, ибо по выражению опять же В.В. Розанова, это Запад "1) думал, 2) страдал, 3) искал, а Восток просто 4) спал".[70]
И просыпаться ему никак не хочется, наше православие и сейчас считает, что делать ничего не надо, все и так образуется — "со молитовкой". Отсюда неустроенность и неухоженность России. И менее всего она устроена и ухожена как раз в тех областях, которые более всего были «поражены» нашим официальным православием. Именно там все спились, изолгались и проворовались, и только на окраинах — на Севере ("архангельский мужик"), в казацких землях (казаки, что бы они ни говорили сейчас, составлялись из беглецов не только от власти, но и от казенного православия), да в Сибири, крае ссыльных староверов и сектантов, еще теплится какая-то надежда. Сердцевинная же Россия, безраздельно отданная нашему православию, вырождается, дичает, пашни зарастают, дома разваливаются. Спасение придет — если оно вообще придет — не из деревни. Сколько бы ни писал Солженицын о том, какие чудесные люди есть у нас в глубинке, не они определяют ее лицо. С трудом найдут на три деревни одного неспившегося мужика — радость-то какая! Значит, выберемся.
Едва ли, мало таких. Везде мерзость запустения, полное бесплодие всего, чего коснулось наше казенное православие. "Странный дух оскопления, — писал В.В. Розанов, — отрицания всякой плоти, вражды ко всему вещественному, материальному — сдавил с такой силою русский дух, как об этом на Западе не имеют никакого понятия".[71] И еще: "все радостное, земное, всякое просветление через религию собственно самой жизни и ее условий враждебно основным тенденциям Православия".[72]
