Ольга Иженякова - Великая сила молитвы
Папа начал строить дом, а мама весной возле фундамента посадила фруктовые деревья и разные овощи, чтобы в зиму войти со своим урожаем. Жизнь, казалось, только начиналась. Осенью в новостройку провели водопровод, а в гостиной установили камин. Тот год выдался особенно урожайным на клубнику и помидоры. Предполагалось, запасов хватит надолго…
Отца Хелен уговорили поехать в Советский Союз. Рассказывали, что жить там намного лучше, чем в Канаде, и ему обязательно предоставят работу на ответственной должности. Семья оставила дом, машину – попросту не успела продать, – все сбережения отдала в фонд строительства социализма. Собирались почему-то быстро. С небольшими чемоданчиками направились в Советский Союз…
Картина, представшая перед финскими канадцами, скажем так, сильно отличалась от той, которую они себе представляли. Но назад хода не было. Ловушка захлопнулась. Семью Хелен направили в Кондопогу и разместили в бараке по полатям, на которых лежал лед. Правда, ненадолго. Им потом все же выделили крохотную комнату. Но это случилось после того, как девочка, спавшая на самом верхнем ярусе у потолка, простыла и заболела. Врачи «обнадежили» родителей, сказали, что их дочь не выживет, по этой причине в детской больнице к ней было отношение соответствующее. Первое русское слово, которое она запомнила, – «доходяга».
А потом отца Хелен перевели работать на Горьковский автозавод, там было уже две комнаты с печным отоплением. В городе Горький девочка пошла в третий класс русскоязычной школы, в Кондопоге же она посещала финскую, где учились и преподавали такие же несчастные, как и их семья, но потом финнов быстро стали распределять по всему Союзу, так и не дав проститься.
Она смотрит куда-то вдаль и рассказывает, рассказывает:
– В городе Горький моя семья приняла советское подданство. «Мы теперь советские», – сказал папа с горечью, а мама расплакалась. Мне очень трудно было осваиваться в чужой среде. Я скажу что-нибудь в классе, и надо мной все хором начинают смеяться. Я же по-русски ничего не понимала, ничегошеньки. А когда надо мной смеялись, я начинала плакать и плакала подолгу.
Учительница даже как-то папе сказала, что у меня глаза больные, папа отвел меня к врачу, оказалось, у меня вполне здоровые глаза.
В феврале тридцать восьмого года отца Хелен обвинили в шпионаже и арестовали. Она хорошо помнит, как потом забирали папину одежду из тюрьмы, рукава оторваны, воротник болтается, пуговиц нету, повсюду следы запекшейся крови. Его пытали, мучили, и двое любящих людей – жена и дочь – не могли облегчить страдания. Потекли тревожные дни за судьбу родного человека. Особенно тяжело было матери, она совсем не понимала по-русски. За время бесконечных допросов и следствия Хелен стала взрослой. Одну встречу с отцом она и сейчас помнит до мельчайших подробностей и считает одним из самых главных событий в жизни. Папа опустился перед матерью на колени в комнате свиданий и произнес: «Спасибо тебе, родная, за то, что ты меня ни разу не упрекнула за эту безумную авантюру – поездку сюда, в Советский Союз»…
Вскоре его расстреляли. Тогда не Хелен, а уже Елена поняла, что ей во что бы то ни стало нужно учиться, чтобы выбиться в люди, потому что папа хотел видеть единственную дочурку образованной, пусть он с неба смотрит и радуется. И она училась. Работала и училась. В школе, в техникуме, в Ленинградском институте связи. Почему она выбрала Ленинград? Там Финляндский вокзал, Финский залив… Родина рядом… Встретила будущего мужа. Брак не просто счастливый, а очень счастливый. Почему? А она всю жизнь ничем не упрекнула его. Ничем. Никогда… Сейчас уже правнукам счет пошел.
…А когда открылся «железный занавес» поехала в Финляндию, сначала одна, потом с мамой. Разыскали своих родственников. Сколько было радости, слез, разговоров! Да разве это можно выразить человеческим языком? Елена смотрела на уютные финские домики своих родственников, на ухоженные леса, на почти игрушечные ниточки дорог и думала, что если бы ее родители не совершили в своей жизни путешествие в Советский Союз, все могло быть по-другому.
Внуки по Интернету нашли покупателей их канадского дома, списались с ними и вскоре поехали в гости. Дружат семьями.
Клад
Эта старая мансийская деревушка находится далеко в тайге. До ближайшего села, где на семь дворов одна рация «на случай чего», пять километров по вековому кедрачу. А от села до поселка, куда раз в неделю прилетает вертолет, нужно добираться на моторной лодке часа три-четыре, как повезет. Деревня называется Сатыга и находится она на берегу живописного озера Туман. Ее история, далекая и загадочная, лишь смутными отголосками оповещает, как в тринадцатом – четырнадцатом веках захаживали в эти края воины Чингисхана, и стали появляться здесь охраняемые крепостные укрепления, княжеские резиденции, святилища. Поселения были центрами рыночного обмена.
По одной из версий, поселение облюбовал татарский князь Сатыга, который и построил неподалеку от деревни городище. Но у него оказалась маленькая слабость, он взял жену из местных, полюбил крепко и никогда ни в чем ей не перечил. Однажды своенравная супруга уговорила мужа отдать ей украшения, которые народ приносил в дар своему идолу. Сатыга так и сделал. Жители негодовали, и когда в этих краях появились казаки Ермака, никто не пошел в бой за князем. Как пишут в летописях, все стихии тогда взбунтовались: дул страшный ветер, сверкала молния, а казаки установили на одной из лодок изображение местного идола, как знак того, что даже духи отвернулись от князя, нарушившего законы предков. Сатыгу изгнали, но именем его так и называют почти исчезнувшую деревню.
Шли века, один за другим манси все как один приняли православие. По историческим сведениям, идолопоклонство стало изживать себя еще в девятнадцатом веке. Построили церковь, семьи рыбаков и охотников регулярно посещали богослужения, но после войны ее вроде бы случайно сожгли. Все бы ничего, но в фундаменте непонятно с каких времен хранился клад, золотые и серебряные монеты. Их-то местные мужики во главе со старостой трепетно переложили в крынку из-под молока и унесли в тайгу «захоронить до лучших времен». Считалось, церковные деньги можно пустить только на богослужебные дела, а в послевоенные годы строить новые храмы, крестить и просто открыто исповедовать свою веру запрещалось.
За этот факт я «уцепилась», когда один журнал предложил мне выбрать командировку в тайгу, чтобы рассказами о природе «оживить» очередной номер интервью с местными жителями. В графе цель командировки я так и написала: «Поиски клада на территории мансийской деревни Сатыга»… Хотелось сменить обстановку, уехать туда, где люди, редкость, зато в изобилии зверье. Было такое время…
С утра, захватив с собой фотоаппарат, я направилась к когда-то цветущей таежной деревне с двухэтажными домами, храмом и даже гостиницей для пришлых. Раньше так и говорили «пришлых», в тех краях люди ходили пешком. Например, чтобы призывнику добраться до военкомата в Тобольск, он шел туда два месяца, а то и больше.
В старые времена сюда часто ездили подводы, и даже бороздила дорогу первая сельхозтехника, теперь же на месте бурной жизни еле видимая лесная тропинка с земляничными и черничными полянами по краям, где исправно токуют глухари, подлинные сторожевые леса.
Иду километр, другой и, наверное, уже третий, а следов деревни нет. Начинаю паниковать, но беру себя в руки. Не сдаюсь. Привычный в безлюдье страх отгоняю псалмами. Долго я петляла по таежнику…
Дом среди леса с нарядными занавесками на окнах выглядел сказочным персонажем. Душа ликовала при встрече. И даже сейчас, по прошествии времени, сердце неритмично стучит, оживляя в памяти те картины.
Заливается соловей в кустах рябины, чуть поодаль играют маленькие не то бурундучки, не то бельчата, упражняясь в извечной детской игре: смотри, что я могу. На мгновение замираю и тихо, чтобы не нарушить устоявшейся тишины, подхожу к калитке с прибитой звездочкой. Осторожно открываю дверь – по ручке бегают рыжие муравьи, вхожу во дворик…
Древняя старушка с забытым почти именем Конкордия долго разглядывала меня на пороге, как бы изучая, а потом, прищурив глаза, спросила:
– Ты тут одна или с кем?
– Одна…
– И не боисся?
– С Богом нигде не страшно.
– Ну проходи, коли так.
В этот день я очень пожалела, что не захватила с собой диктофон, потому что услышала по-настоящему русскую живую речь. Собеседница рассказала, что родилась она в далекие довоенные годы и помнит, как забирали отца на войну. Он вернулся живым и даже целым. А мама, бабушки вместе с другими старухами – в самом прямом смысле, потому что многим было под сто – готовили разные снадобья и отвары для свердловского госпиталя, откуда уполномоченные при любой погоде приезжали десятого числа каждого месяца.
