Василий Кривошеин - Спасенный Богом
Это были именно те "красные кубанцы", часть которых я видел накануне на станции Коренево, сейчас их было человек тридцать. Они были крайне возбуждены моим задержанием, а некоторые в бешенстве " Ты деникинец, кричали они, - ты офицер, ты шпион, мы тебя расстреляем!" Я защищался, как мог. " Какой я офицер, мне всего 19 лет". - " А почем мы знаем, что тебе 19 лет? А может быть 26?!" - " Да я тебя знаю, ты сын помещика из Лебедина!" кричал другой. " Да я в жизни в Лебедино не был", - возражал я. " Я уже вчера тебя заметил на станции и подумал: вот это деникинец!" - " Почему же тогда ты не попросил у меня документы? Что там это другим поручено?" - " Я видел издали, как ты шел по улице, - кричал на меня другой, - и сказал: смотрите, вот деникинец идет!" Одним из самых главных аргументов, что я действительно шпион, была найденная при мне карта. Раз карта, то уж точно шпион, чего тут рассуждать, все ясно. Как я не пытался возражать, и говорить, что мои документы пропали или их просто украли, ничего не помогало. " Ну, а на что тебе карта, раз ты не шпион и едешь в командировку?" - резонно говорили они. Напрасно я возражал, что карта у меня новая, по советской орфографии, купленная в Дмитриево, чтобы случайно не попасть к Белым. Они ничему не верили, да и мои доводы были не убедительны или не доходили до их сознания и умственного уровня. Хоть я и говорил, что для этой командировки мне выдал пропуск ЧК, на них это не действовало. Спорить с ними было совершенно бесполезно, и я сказал: " Коль в моем деле вы разобраться не можете, отправьте меня в тыл. Там поймут кто я шпион или командированный. А с вами я разговаривать не желаю!" Я это сказал, чтобы избавиться от этих взбешенных людей и показать, что я не боюсь настоящего расследования. Эффект получился совершенно обратный. Новый взрыв бешенства. Высокий "мордастый" казак с красными лампасами на штанах, ударил кулаком по столу и заорал: " Ну, вот теперь мы точно видим, что ты деникинец. Это они с нами не хотят разговаривать! Сейчас мы тебя и хлопнем!" Дело принимало дурной оборот.
Не знаю, чем бы это все закончилось, но тут случилось неожиданное и странное обстоятельство. Меня спросили, если у меня деньги. Я мог их скрыть и они не нашли бы их, так как тетушка зашила их в подтяжки. Но я подумал, что если они найдут их сами, то будет еще хуже: зачем я их скрывал? Поэтому я признался, что около двух тысяч, зашиты в подтяжках. Я снял гимнастерку, через голову, а они сорвали мои подтяжки и тут же вспороли их. Кинулись считать деньги и опять злые реплики: " Вишь, керенки набрал. Все ясно, видно по всему, что к Белым драпануть собрался. А от нас деньги хотел скрыть!" - " Да я ведь сам о них сказал". - " А ты думаешь мы бы не нашли? - нагло смеялись кубанцы, - Знаешь, сколько мы из каблуков золотых монет выскабливаем!" Я стал вновь надевать мою гимнастерку, и вдруг из нее выскакивает мой злосчастный бумажник...и падает на пол!
Тут я сразу понял, что произошло. Когда в вагоне, под утро я надевал гимнастерку, прослужившую мне ночью подушкой, бумажник выпал из бокового внутреннего кармана и каким-то странным образом попала под гимнастерку мне на спину. Я его не почувствовал, так как гимнастерка была узкая, то бумажник, который был не большой и мягкий плотно держался и не падал. Тут я вспомнил, как я панически искал его повсюду, но мне и в голову не приходило снять гимнастерку. И вот теперь он появляется в нужный момент и спасает меня. " Вот мои документы",- говорю я и протягиваю бумажник. Красные с жадностью кидаются на них и читают. К сожалению, они малограмотные и плохо в них разбираются, но впечатление большое. Мои слова о командировке, пропуске ЧК и прочие рассказы подтверждаются. Видно было по всему, что у "красных кубанцев" произошло разделение. Одни продолжают кричать: " Спрятал документы! Ты хотел нас обмануть!" " Да почему же спрятал? И с какой целью?" - говорю я. Один из них хочет сорвать с моей руки часы, но другой красный его останавливает: " Нельзя, отдай! Троцкий издал приказ не убивать пленных и не отбирать от них вещей". Часы остаются на моей руке. Но почему-то в этот момент, "мордастый кубанец" манит меня на улицу, где стоит запряженная лошадью линейка, и говорит мне: " Проедемся!" " Ну, что же проедемся", - отвечаю я с какой-то бровадой, чтобы показать, что ничего не боюсь. Но другой боец останавливает меня: " Что ты, - говорит он мне тихо, он тебе на болоте голову отрубит, это ему ничего не стоит. Не в первый раз уже!" А на мордастого кричит: " Пошел вон! Нечего тебе тут делать!" Тот действительно куда-то исчезает, уезжает на своей линейке. Во время моего допроса, в самый неожиданный момент, появляется председатель Снагостского волостного совета Кирилл Дюбин. Это мужчина лет сорока пяти, высокого роста, с короткой бородой, в высоких сапогах, с ним рядом два милиционера из местного участка. Присутствие Дюбина и милиционеров действует на "кубанцев" сдерживающе. С другой стороны они торопятся, они и так потеряли со мной много времени, у них приказ куда-то спешно уезжать. Видимо они рады передать меня со всеми документами и отобранными деньгами Дюбину и его помощникам, а сами уезжают. Я обращаюсь к Дюбину и говорю: " Они хотели меня убить". " Не бойтесь, - отвечает он, - они уехали, а милиция Вас не тронет". - " А что будет дальше?" - " Пошлют на расследование". Милиционер уводит меня. Проходим мимо сельской церкви. Огромное для села здание белого цвета в стиле ампир(15) Мне хочется перекреститься, но я не решаюсь, как бы этим не выдать кто я такой. В это время с юго-запада опять раздается канонада, она короткая, гораздо ближе, чем вчера и первая за сегодняшний день. Мне показалось, что в верстах пяти. У милиционеров встревоженные лица. " Видите, какое положение. Неудивительно, что вас арестовали", - говорит он. Скоро мы приходим в помещение волостной милиции.
Глава 5
В Красном плену
Хохочут дьяволы на страже,
И алебарды их - в крови.
В.Я. Брюсов
Снагостская волостная милиция помещалась в большом крестьянском доме. Мы вошли в обширную комнату, и милиционер, ни о чем меня не спрашивая, сел за стол и стал составлять протокол о моем аресте. Я тоже сел на стул. Видно было, что милиционеру по его неграмотности было трудно составлять протокол. Он долго трудился, наконец, закончил и предложил его мне для ознакомления и подписи. Вот его краткое содержание (опускаю многочисленные ошибки): " 15 сентября 1919 года в 3 часа дня был задержан по подозрению в шпионстве в селе Снагость красноармейцами первого Красного кубанского полка Всеволод Александрович Кривошеев и передан Снагостской волостной милиции с найденными на нем документами и деньгами для расследования". Против такого содержания протокола возражать было трудно. Скажу более: вероятно, по неразвитости милиционера, протокол был составлен в выгодном для меня духе. Так, там было опущено, что я был задержан не просто в Снагости, как было написано в протоколе, а когда я шел из Снагости в Глушково, то есть к самому фронту. Причина ареста, в этом протоколе не была конкретизирована и выражалась крайне не определенно как " подозрение в шпионаже". О потере и находке документов ничего не отмечалось, а от этого впечатление о необоснованности ареста еще усиливалось. О том, что "я шел за солью", тоже ничего не сказано. Я подписал протокол. Думаю, что от пережитых волнений, мне вдруг захотелось пить. Впрочем, я с утра ничего не ел и не пил. Я попросил милиционера, не могу ли я выпить стакан воды. Он кликнул хозяйку дома, хохлушку лет тридцати, и сказал ей, чтобы она мне дала напиться. Женщина позвала меня в большие открытые сени, настолько далеко, что милиционер не мог слышать нас. Она вынесла мне кувшин с холодным молоком и с сочувствием и сожалением в голосе сказала: " Как это Вы, паныч, попались?" Я был растроган и произнес: " Ничего, ничего, еще может и обойдется". Хохлушка скептически и грустно покачала головой и произнесла тихо: " От них не так-то легко уйти". Напившись вдоволь молока, я вернулся к милиционеру, который вскоре повел меня в волостную каталажку, недалеко от здания милиции.
Это была небольшая продолговатая полуподвальная камера, оставшаяся в наследство от " старого режима", с каменным полом, без всякой мебели с одной дверью и небольшим окном в ней на узкой стороне камеры. Оконце было без стекла и перегорожено накрест железными брусьями. Возможно, что в прежнее время в этой камере протрезвляли пьяниц. Уже начинало темнеть, когда меня туда привели, потом заперли в ней на ночь и поставили охранять мужика в тулупе, с топором за поясом вместо ружья. Через некоторое время принесли для меня кусок черного хлеба и воды. Всю эту снедь мужик просунул мне сквозь оконце. Я попытался заговорить с ним, но он ничего не отвечал. " Эх, ты! сказал я ему. - И говорить боишься!" Очевидно, ему так сказали. Ничего другого не оставалось, как лечь на каменный пол и спать. Было холодно, но от усталости я быстро и крепко заснул.
Когда я проснулся, было уже светло. Опять солнечный хороший день. Часам к восьми милиционер пришел за мною. Меня посадили на линейку, впереди кучер, позади милиционер с винтовкой, я посередине. Привезли в Кореново, где сдали Кореневской волостной милиции. Поместили в одной из внутренних комнат дома скорее городского типа. В прежнее время это был особняк состоятельного человека, жителя этой местности, а теперь реквизирован под управление милиции. Открытая дверь комнаты выходила в коридор, никакой охраны не было видно. У меня мелькнула мысль: бежать! Но это было слишком рискованно. Не известно, куда вел коридор, а у выхода из дома стоял, наверняка, часовой. Может быть, и не стоит так рисковать, подумал я, ведь после находки моих документов мое положение не было безнадежным. Через два-три часа меня опять вывели и под охраной красноармейца, с винтовкой посадили в открытую теплушку узкоколейки Коренево-Рыльск. Хочу уточнить, что от Коренева, кроме большой железной дороги на Киев и Курск, в западном и восточном направлении идет еще небольшая узкоколейная дорога. Она тридцать верст длины в северном направлении до уездного города Курской губернии Рыльска. Вот по ней мы и поехали.
