Владимир Легойда - Мешают ли джинсы спасению. Опыт современной апологетики
Поскольку данная позиция представляется мне весьма сомнительной – как с религиозной, так и с научной точки зрения, – но, к сожалению, весьма распространенной, разговор о науке и религии хотелось бы начать не с того, что они не противоречат друг другу – об этом речь пойдет ниже, – но именно с их различий, с выяснения принципиальной разницы подходов.
Иногда внешние сходства позволяют «сопрягать». Но это уже псевдонаука. Верно об этом написал ученый и писатель-фантаст Айзек Азимов: «…C научной точки зрения начало имело место не только у Земли, но и у всей Вселенной. Не значит ли это, будто Библия и наука пришли к согласию в этом вопросе? Да, пришли, но согласие это непринципиальное… Библейские утверждения покоятся на авторитете. Коль скоро они воспринимаются как вдохновенное слово Божие, всякие доводы здесь прекращаются. Для разногласий просто нет места. Библейское утверждение окончательно и абсолютно на все времена25. Ученый, напротив, связан обязательствами не принимать на веру ничего, что не было бы подкреплено приемлемыми доказательствами. Даже если существо вопроса кажется на первый взгляд очевидным, лучше все-таки – с доказательствами…
Итак, библейское утверждение, будто земля и небо когда-то имели начало, авторитетно и абсолютно, но не обладает принудительной силой. Научное утверждение, будто земля и небо имели начало, обладает ею, но вовсе не авторитетно и не абсолютно26. Здесь таится глубочайшее расхождение позиций, которое куда более важно, чем внешнее сходство словесных формулировок»27.
Конечно, ученый может первоначально исходить в своей аргументации из того, что мир имеет начало, потому что его Бог таким сотворил. Это и есть культурная обусловленность науки, включенность ее в общекультурный контекст. Так, по крайней мере, мыслили Коперник, Галилей, Ньютон и многие другие. Только этот общемировоззренческий тезис, прежде чем он станет достоянием науки, должен пройти серьезнейшую и строго научную верификацию. Поэтому связь в данном случае все же имеется (о чем более подробно будет сказано ниже), но болевая точка подобного «сопряжения» указана верно.
Расхождение позиций, о котором пишет Азимов, подчеркивает тот факт, что наука и религия используют разные инструментарии для познания мира, но разность их обусловлена тем, что познание в первом и во втором случае направлено на, с позволения сказать, разные объекты. Именно поэтому «расхождение позиций» свидетельствует не о взаимоисключении двух феноменов, но об их взаимодополнении.
Но каком взаимодополнении? Не на некоем общем поле, не с целью создания «общего языка» – это одинаково гибельно как для религии, так и для науки, – но для более объемного, более сложного видения и понимания мира, в котором мы живем, который не нами создан и в который мы приходим не по своей воле, но жизнь в котором может (должна) быть наполнена смыслом.
Попытка же сопряжения, основанного на замеченном Азимовым совпадении, приводит к созданию псевдонауки: апелляция в тексте, претендующем на научность, к некоему авторитету, священному тексту и т. д. в мире современной науки может свидетельствовать только об одном – квазинаучности данного текста.
В мире религии такие опоры не менее шатки: человек, строивший свою веру на «научных фактах», может ее легко потерять, если ему убедительно показать, что подобные аналогии не имеют никакой научной ценности.
Конечно, Азимов далеко не первым отметил это расхождение. За несколько столетий до него один из творцов современной науки, Галилео Галилей, замечал: «Я думаю, что авторитет Священного Писания служит тому, чтобы убедить людей в тех истинах и положениях, которые необходимы для спасения их души; а так как эти истины превосходят границы человеческого понимания, то никакая наука или же иные средства, кроме глаголющих уст самого Святого Духа, не могут заставить в них уверовать. Но я не считаю столь уж необходимым верить в то, что сам Бог, который дал нам чувства, понимание и разум, хотел, чтобы мы искали научные истины только в тексте Писания, а не с помощью самой науки; к тому же в тексте его об этого рода истинах говорится слишком мало и отрывочно» (Галилей в письме Бенедетто Кастелли)28.
Поэтому в современную эпоху, которая, к сожалению, славится отходом от строгой рациональности и чрезвычайно падка на различные «научные» откровения и перевороты, нужно очень четко представлять себе специфику науки и критерии научности тех или иных данных. Настоящие открытия в науке происходят не так уж часто. Поэтому всякий рассказ о принципиально новых достижениях, переворачивающих наши вчерашние представления о способе существования вещей (особенно если этот рассказ напечатан в газете или книге, выпущенной неизвестным издательством и без научного редактора) должен прежде всего вызвать сомнение в его истинности.
Вместе с тем разность научного и религиозного аппаратов и невозможность вышеописанного механического «сопряжения» отнюдь не означает абсолютной несовместимости. Наука и религия, безусловно, дополняют картину наших знаний о мире, делают ее более объемной и яркой. Только эта целая картина не вписывается полностью ни в научные рамки, ни в рамки религиозных представлений. Иными словами, это взаимодополнение происходит не на поле науки (т. е. религиозные аргументы здесь не работают, хотя многими научными открытиями мы и обязаны религиозной интуиции ученых), и не на поле религии (наука не стремится к тому, чтобы прямо подтверждать религиозные истины, хотя и такое случается). Наука отвечает на свои вопросы, религия – на свои. И чем больше ответов есть у человека, тем богаче его представления о мире, о Боге и о себе самом.
Еще вчера данный тезис казался безусловно ложным, поэтому на нем следует остановиться чуть подробнее. В свое время Фрэнсис Бэкон писал об идолах – лжепредставлениях, которые мешают человеку адекватно воспринимать действительность. К таковым он причислял идолы рынка, театра и проч. Как видим, такие «идолы» существуют и в отношении представлений о взаимодействии науки и религии. Один из них – возможность сопряжения усилий и выработка общего языка – был нами только что рассмотрен. Но остались и другие.
Не так давно считалось, что наука и религия неизбежно входят в противоречие одна с другой, так как первая основана на строгом знании, вторая – на слепой вере. Знание практически отождествлялось с наукой, вера – с религией. Отчасти это положение верно (на что косвенно указывалось в вышеприведенной цитате из Азимова), но лишь отчасти. Полное отождествление науки и знания, с одной стороны, и религии и веры, с другой стороны, было бы ошибочным. Во-первых, существуют разные типы знания. Есть знание научное, есть знание ненаучное. Например, чукотский шаман много знает о своих богах и духах. Это, конечно, некая сумма знаний. Но это знание не научное, не верифицированное. Это знание магическое, полученное им от своего учителя-шамана в результате ритуального посвящения. Ко второму типу, безусловно, относится и знание религиозное. Во-вторых, вера также может быть разной. Ни один ученый не может обойтись без веры. Конечно, в науке вера прежде всего фактор субъективный (верю в результат труда, его пользу и т. д.), который нельзя выразить формулой, но в мире реальных людей – ученых, создающих науку, – эта вера чрезвычайно важна.
Второй идол – «извечное» (на самом деле – недавнее, по большей части советское) противопоставление научного мировоззрения религиозному. Здесь для начала нужно определиться с понятием «мировоззрение». Если рассматривать его как систему взглядов на мир и жизнь, предполагающую в том числе (или даже в первую очередь) ответ на вопрос о смысле жизни, то понятно, что термин «научное мировоззрение» некорректен, узок: наука, как мы выяснили, не занимается вопросами смысла жизни. Этот вопрос вынесен за рамки научного поля, находится вне границ научного познания мира, вне компетенции науки. Иначе получается, что верующий ученый (а в том, что таковые были и есть, сомневаться сегодня уже никто не станет) не может обладать научным мировоззрением, раз оно с неизбежностью противостоит религиозному. Но куда мы тогда денем Коперника, Галилея, Ломоносова, Нильса Бора и многих других? С другой стороны, получается, что неверующая бабушка, не получившая при этом высшего или даже среднего образования (а таковые, конечно, тоже есть), ближе к научному мировоззрению, чем верующий ученый. Что, конечно же, допустить просто невозможно.
Поэтому правильнее было бы сравнивать не научное и религиозное мировоззрения, а религиозное и безрелигиозное. И только в качестве одной из составляющих можно рассматривать «научное мировоззрение», то есть систему взглядов на природу в соответствии с достижениями современной науки. Данное же мировоззрение может быть присуще или неприсуще человеку как в первом, так и во втором случае. Более того, если говорить о воззрении на мир современной науки, в частности физики, то нужно с неизбежностью констатировать, что научное мировоззрение сегодня свойственно подавляющему меньшинству населения земного шара. Люди, получившие школьное образование, студенты, сдававшие предмет «Концепции современного естествознания», в подавляющем большинстве представляют себе мир на уровне механики Ньютона. А о теории Большого взрыва, о различиях между специальной и общей теориями относительности нередко не имеют ни малейшего понятия.
