Иоанн Кассиан Римлянин - Сочинения
\643// поколебал легкий ветер? Где то, что ты в суетной надежде, желая войны во время мира, провозглашал: я приготовился и не смутился (Пс 118, 60)? И с пророком ты часто говорил: искуси меня, Господи, и испытай меня; расплавь внутренности мои и сердце мое (Пс 25, 2); испытай меня, Боже, и узнай сердце мое; испытай меня и узнай помышления мои; и зри, не на опасном ли я пути (Пс 138, 23, 24). Как великое приготовление к борьбе расстроила малая тень врага? Таким выговором с сердечным сокрушением пустынник, укоряя себя, не оставляет без наказания и малого возмущения своей души, но еще с большей строгостью наказывая свою плоть постом и бдением, и, за вину своего смущения подвергая себя постоянному наказанию воздержанием, живущий в пустыне этим огнем упражнения потребляет то, что вполне должен был очистить во время жительства в киновии. Да, для приобретения постоянного и твердого терпения следует постоянно и непоколебимо держаться той мысли, что нам, которым законом Божиим запрещается не только мщение за обиды, но и злопамятность, нельзя возмущаться гневом под предлогом вреда или оскорбления. Ибо какая потеря может приключиться душе важнее, как, лишившись истинного и вечного света через внезапное ослепление от возмущения, быть удаленным от созерцания Того, Кто кроток и смирен сердцем? Что, спрашиваю, гибельней, или что безобразней, как лишиться суждения, правила честности, правой рассудительности и в здравом смысле и трезвому делать то, чего без вины не допустил бы даже пьяный и лишившийся разума? Итак, кто взвесит этот и другой, подобный ему, вред от гнева, тот не только все виды ущербов, но и обиды и наказания, какие могут быть нанесены жестокими людьми, терпеливо перенесет, рассуждая, что нет ничего вреднее гнева, драгоценнее спокойствия души и всегдашней чистоты сердца, для которой необходимо пренебрегать выгодами не только плотских вещей, но и тех, которые кажутся духовными, если могут быть приобретены или совершены не иначе, как с нарушением этого спокойствия.
\644//
глава 15 Вопрос о том, должно ли быть целомудрие также испытываемо, как и прочие страсти?Герман. Как указано лекарство для гнева, печали или нетерпеливости, так желаем узнать, какой род лекарства нужно нам употребить еще против духа блуда, т. е. может ли быть огонь похоти погашен насильно — производимым раздражением, как там (в гневе), потому что мы считаем противным чистоте, если не только усиливается в нас раздражение похоти, но если даже от беглого взгляда ума слегка затрагивается.
глава 16 Ответ: по каким признакам можно узнать чистотуИоанн. Ваш смышленый вопрос предварил тот вопрос, который и при вашем молчании последовал бы за моей беседою; и я не сомневаюсь, что он деятельно усвоен вами, потому что ваше остроумие предшествовало нашему наставлению. Темнота всякого вопроса разъясняется без труда, когда разрешению его предшествует предварительное исследование, куда его надо повести. Итак, общение с людьми не только не препятствует средствам против вышесказанных пороков, но еще много пользы доставляет. Для этого, даже находясь в пустыне, где хотя бы от людей не могло быть причины и повода к раздражительности, однако мы должны нарочно представлять поводы к ней, чтобы постоянной борьбою помыслов нам, подвизающимся против нее, скорее было доставлено лекарство. А против духа блуда бывают раз–личные способы борьбы, различны и причины ее. Как от тела должны быть совсем удалены употребление похоти и близость (чужой) плоти, так и от духа — память о ней. Ибо опасно еще слабым и больным сердцам допускать даже малое воспоминание об этой страсти, потому что иногда у них возбуждается вредное щекотание даже
\645// от воспоминания святых жен или от чтения священной истории. Поэтому наши старцы в присутствии молодых весьма рассудительно имеют обычай опускать такие чтения. Точно, и у всех строгих подвижников, в высшей степени усовершенствовавшихся в расположении к целомудрию, не может не быть искушений, которыми бы они могли испытать себя и которыми, по суду непорочной совести, доказывается совершенная чистота сердца. Итак, у совершеннейшего мужа будет испытание себя даже и в этой страсти: чтобы узнать, совершенно ли он истребил корни этого недуга, для испытания целомудрия иногда может, если хочет, допустить какой–либо испытательный для него образ. Впрочем, нетвердым, несовершенным не следует употреблять такое испытание себя, т. е. в душе представлять совокупление с женщиною и какие–нибудь нежные, страстные ласки; это будет более вредно, нежели полезно им. Ибо что может доставить людям такой опыт, когда и в опыте представляется то самое, чего нужно избегать, и в самом испытании есть опасность. Итак, если кто–либо, совершенно утвердившись в добродетели, узнает, что у него нет никакого согласия ума на обольстительные помыслы и не возбуждается никакого волнения в плоти, то может считать это верным доказательством своей чистоты, так что, упражняя себя для утверждения этой чистоты, не только в душе обрел сокровище целомудрия и непорочности, но если бы по какой–нибудь необходимости допустил телесное прикосновение к женщине, то вовсе не почувствует страсти. Когда авва Иоанн узнал, что уже настал девятый (третий) час — время обеда, то прекратил собеседование.
\647//
20. собеседование аввы Пинуфия о времени прекращения покаяния и об удовлетворении за грехи
Намереваясь говорить о наставлении славного и единственного мужа аввы Пинуфия о времени прекращения покаяния, я допустил бы большой пробел в этом предмете, если бы умолчал здесь о похвальном его смирении, о чем коротко упомянул в четвертой книге постановлений монашеских (гл. 30), особенно когда многие, не зная того сочинения, станут читать эту беседу и у них поколеблется всякое доверие к ней, если не сказать о заслугах говорящего. Когда он, как авва и пресвитер, управлял большой киновией недалеко от Египетского города Панефиса, как там сказано, и слава его добродетелей и чудес превознесла его во всей той области, так что ему казалось, будто от похвалы человеческой он уже получил награду за свои труды; то, боясь, чтобы ненавистная для него суетная людская похвала не упразднила плода вечной награды, тайно убежав из своего монастыря, удалился в сокровенные места тавеннских монахов, где избрал не уединение пустынное, не беспечную одинокую жизнь, которую избирают все несовершенные, иногда из–за гордости не переносящие трудов послушания в общежитии, но в подчинении остался в знаменитой киновии. А чтобы не узнали его, он, одевшись в одежду мирскую, по тамош-\647//нему обычаю много дней со слезами провел у ворот, кланяясь всем до земли. После продолжительных неприятностей от тех, которые для испытания его желания говорили, что он, в преклонном возрасте побуждаемый недостатком пропитания, а не по искреннему желанию святости ищет здесь места, наконец был принят и определен в помощники одному молодому брату, коему поручено ухаживать за садом. Здесь не только все, что приказывал настоятель или чего требовала порученная работа, он исполнил с удивительным смирением, но еще и некоторые нужные работы, которых другие чуждались из–за их отвратительности, исполнялись им ночью, тайком, так что все братья, удивляясь, недоумевали, кто это производит такие полезные работы. Когда таким образом он провел там почти три года, с радостью упражняясь в вожделенных трудах уничижительной подчиненности, случилось, что один знакомый ему брат, прибывший сюда из той же области Египта, по худой одежде и низкой должности долго колебался касательно признания его и после точного дознания, упав к нему в ноги, сначала изумил всех братьев, потом, открыв его имя, которое также и у них славилось из–за особенной его святости, возбудил даже чувство сокрушения о том, что они такого заслуженного мужа и священника приставили к таким низким работам. После этого, много плакав и главную вину своего обнаружения приписывая зависти дьявола, с почетным сопровождением он опять был отведен в свой монастырь. Пробыв здесь немного времени, он опять оскорбился оказываемыми ему почестями и первенством и, тайком сев на корабль, отправился в Палестину; здесь, будучи принят как новичок в монастырь, в котором мы жили, получил от аввы дозволение поселиться в нашей келье. Но и здесь не могли долго укрываться заслуги добродетели его. Узнав его снова, отвели в прежний монастырь с большой почестью и славою и принудили быть тем, чем был прежде.
\648//
глава 2 О приходе нашем к авве ПинуфиюИтак, когда, желая получить святое назидание, мы также пришли в Египет и с большим расположением и желанием нашли авву Пинуфия, то он принял нас с таким радушием и благосклонностью, что поместил, как прежних сожителей, в своей келье, построенной в конце сада Здесь, в присутствии всех, он преподал правила одному брату, вступавшему в его монастырь (о чем коротко я сказал в четвертой книге постановлений). Эти правила показались нам столь высокими, удивительными, верхом истинного самоотвержения, что нам казалось, будто их никак нельзя исполнить; отчего мы так отчаялись, что, когда пришли к старцу со смущенным духом, не могли скрыть на лицах печали своей. На вопрос старца о причине печали нашей авва Герман, тяжело вздохнув, так говорил.
