Николай Сагарда - Святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский. Его жизнь, творения, богословие
Ho для осуществления этих предначертаний необходима сила, и символ далее указывает, что эта сила есть Сам Сын, потому что Он — δύναμις τής όλης κτίσεως ποιητική, Он — Сила, творящая все создание. Если в Нем нашла ипостасное выражение безмерно великая Сила Отца, то и в отношении к миру Она действует в Нем же и чрез Него, и проявляется как Сила, творящая все созданное.
После этого краткого, но всеобъемлющего изображения отношения Слова к миру, св. Григорий возвращается к дальнейшему раскрытию истинного существа и достоинства „единого Господа“. Единственный от Единственного, Бог от Бога, Начертание и Образ Божества, и входя в мир, как откровение Божие, как действенное Слово, зиждительная Премудрость и творческая Сила, осуществляет божественные предначертания как υιός αληθινός άληθινού πατρός, истинный Сын истинного Отца, Сын по самому естеству Своему, действительный Сын в подлинном и глубоком значении этого термина, имеющий и реальную природу, соответствующую имени υίός, — такой Сын стоит в подлинно сыновних отношениях к Отцу, Который есть Отец по естеству в подлинном смысле слова.
Следующие затем четыре определения: αόρατος αοράτου, καί άφθαρτος άφθάρτου καί αθάνατος αθανάτου καί αίδιος αϊδίου представляют дальнейшие обозначения действительного божественного достоинства Сына, поскольку все определения, какие обычно усвояются Богу и в Свящ. Писании, и в древне–церковной литературе, принадлежат и Ему: Он — невидимый, нетленный, бессмертный и вечный. К. Каспари полагает, что в этих выражениях необходимо дополнить из предшествующего υίός и πατήρ: αόρατος υιός τοΰ αοράτου πατρός κ. τ. λ. Однако едва ли подобная мысль может быть проведена в отношении ко всем определениям уже в виду того, что αόρατος у Оригена соединяется с είκών: „если Он есть образ Бога невидимого (είκών τοΰ θεού τοΰ αοράτου), — говорит Ориген, — то и образ невидимый“(αόρατος είκών [910]). „Посмотрим, — пишет Ориген в другом месте, — как нужно понимать также и то, что Сын называется образом Невидимого. Это для того, чтобы выяснить, в каком именно смысле Бог справедливо называется Отцом Своего Сына… Второе же значение образа приложимо к Сыну Божию… в виду того, что Он есть невидимый образ невидимого Бога… Отец родил Сына — этот Свой образ; следовательно, как Сам Он по природе невидим, так и образ родил невидимый“ [911]. Из этих слов Оригена ясно, что при αόρατος нельзя подразумевать υίός, а необходимо мыслить είκών; с другой стороны, видно, какой глубокий смысл соединяется с этим определением. Все четыре определения тесно связаны между собою так, что из предыдущего естественно вытекает последующее. Утверждение невидимости предполагает в своей основе учение о бестелесности Бога [912]; как бестелесный, Он нетленен; нетленный — бессмертен, бессмертный вечен. Эти предикаты Бога Отца принадлежат без всяких ограничений и Сыну. Все это находится в согласии с учением Оригена о Сыне. Только αθάνατος требует некогорого пояснения. Ориген в одном месте утверждает, что слова апостола: „Единый имеющий бессмертие“относятся только к Богу Отцу, и что Сам Христос не имел бессмертия Отца, ибо за всех вкусил смерть [913]. Однако возможно, что Ориген сказал это в том смысле, что Христос, Сын, не имел абсолютного бессмертия, как от вечности рожденный от Него и имеющий бессмертие по причастию [914]; или „Ориген предполагал какой то тончайший оттенок различия между Отцом и Сыном, которое позволяло считать смерть вочеловечившейся жизни менее разительным противоречием, чем to contradictio in adjecto, каким была бы смерть Самого Сущего Отца, если бы Он вочеловечился“ [915]. Во всяком случае это не мешало Оригену говорит об ό αθάνατος θεός λόγος [916]. Следовательно, и в этом частном пункте св. Григорий не стоит в противоречии с воззрениями Оригена.
Изложенное в символе учение о Сыне находит некоторые дополнения и разъяснения в благодарственной речи св. Григория [917]. Здесь мы прежде всего встречаем те же термины, какими обозначено отношение Сына к Отцу и в символе: Он есть совершеннейшее, живое и одушевленное Слово первого Ума (§ 39: τελειότατος ών και ζών καί αυτού πρώτου νου λόγος έμψυχος ών), Премудрость и Сила Самого Отца всего (§ 36: ή αυτοϋ τοΰ πατρός τών όλων και σοφία καί δύναμις). В благодарственной речи (§ 36) Он называется еще Истиной (ή αλήθεια ών). Этот термин в приложении к Иисусу Христу имеет свой источник в Евангелии Иоанна (XIV, 6) и в древне–церковную литературу перешел с тем значением, в каком он употреблен в названном месте: он обозначает, что в Сыне заключается вся сумма познания о том, что Бог действительно есть и что Сын, как Слово, открывает [918]. Св. Григорий называет в своей речи Сына Единородным (μονογενής) и Перворожденным Словом Отца (§ 35: πρωτογενής αυτού λογος). Последнего термина в символе нет. Можно думать, что он тожествен по своему значению с употребленным в Новом Завете πρωτότοκος (Кол. 1, 15; Евр. I, 6) и внебиблейским πρωτόγονος. И Ориген называет Сына πρωτότοκος, ссылаясь именно на Кол. I, 15. [919] Πρωτογενής λόγος, хотя поставлено без указания предметов, по отношению к которым Он является перворожденным Словом Отца, однако, и в этом случае в отличие от μονογενής, сохраняет в себе указание на отношение к миру, — поэтому несомненно, что Сын мыслится, как имеющий Свое бытие от Отца чрез рождение и прежде всего того, что произошло.
В целом ряде выражений св. Григорий стремится показать теснейшее единение Сына с Отцом: Он в Нем есть и с Ним соединен непосредственно (§ 36: έν αυτώ ών καί πρός αυτόν άτεχνώς ηνωμένος); его Сам Отец всего соделал единым с Собою (§ 37: όντινα αυτός ό τών όλων πατήρ εν προς αυτόν ποιησάμενος), так что можно почти сказать, что чрез Него Отец выходит из Себя Самого, чтобы Себя Самого обнять (37: δί αυτου μονονουχϊ αυτός αυτόν έκπεριτών) [920]; Он — сущий в Отце Бог Слово (§ 38: ό έν αάτω θεός λόγος). Ясно, что св. Григорий стремится установить возможно теснейшее единение Сына с Отцом и ищет подходящих терминов для выражения своей мысли. To же самое наблюдается и в отношении настойчиво подчеркиваемого им равенства Сына с Отцом: Он один только может воссылать постоянные и непрерывные благодарения Отцу как за Самого Себя, так и за всех; так как Он есть Истина и Премудрость и Сила Самого Отца всего и к тому же еще Он в Нем и с Ним соединен непосредственно, то невозможно, чтобы Он или по забывчивости, или по недостатку мудрости, или по какой-либо немощи оставил Своего Отца без восхваления; Он один может совершеннейшим образом исполнить всю надлежащую меру приличествующей Ему хвалы. Тот, Кого Сам Отец всего соделал единым с Собою и, можно сказать, чрез Него выходит из Себя Самого, чтобы обнять Самого Себя, должен в совершенно равной степени почитать Его, как и Сам почтен от Него. Это именно, первый и единственный из всего сущего получил его Единородный, сущий в Нем Бог Слово. Однако в этих выражениях, обнаруживающих совершенно очевидное усилие св. Григория представить достоинство Сына возможно более возвышенным, все-таки просвечивает лежащая в основе субординационистическая тенденция, господствовавшая в окружающей св. Григория среде и невольно и его подчинявшаяся себе, хотя он, как видно из приведенных выражений, не чувствовал расположения к ней. Необходимо отметить, что в этом отношении символ св. Григория обнаруживает больше догматической определенности, особенно, если принять во внимание последующие части символа. Можно, конечно, предполагать, что в кратком символе не было места для более широкого раскрытия тех положений, какие высказаны в благодарственной речи; но более естественно допустить, что символ представляет плод более зрелой богословской мысли, испытавшей на себе отчасти и другие влияния.
Об отношении Слова к миру благодарственная речь говорит больше, чем символ. Он — создатель (δημιουργός), Царь, Управитель (βασιλεύς καί κυβερνήτης) и Попечитель (κηδεμών) вселенной, неисчерпаемый источник всяких благ, Предстатель (πρστατης) наших душ и Спаситель (σωτήρ); Он один может уврачевать наши немощи и восполнить наши недостатки; Он один может воссылать благодарения Отцу как за Себя Самого, так и за всех вместе и за каждого в отдельности.
Таким образом, в символе и в благодарственной речи Оригену св. Григорий выразил вполне определенное, насколько позволяла современная ему научно–богословская терминология, учение о Лице Бога Слова, Сына Божия, его ипостасной особности, божественном достоинстве и равночестности с Отцом. Если его терминология не отличается богословской точностью не только в благодарственной речи, но даже и в символе, где заметно стремление дать полное выражение своим богословским мыслям посредством возможно большего числа терминов и оборотов, то во всяком случае не остается сомнений, что его богословские взгляды по своему содержанию, в окончательной форме их в символе, не заключают в себе тех отступлений от нормы церковного учения в вопросе о втором Лице Св. Троицы, какие наблюдаются в богословии его учителя. Ввиду этого тем больше недоумения вызывают сведения о некоторых выражениях св. Григория, употребленных им в не сохранившемся его трактате Διάλεξις πρός Αίλιανόν. Как уже было сказано (стр. 257, 263–264) св. Василий в письме к неокесарийским ученым говорит, что неокесарийские савеллиане, в своем стремлении обосновать свое заблуждение авторитетными свидетельствами, в письме к Анфиму, епископу тианскому, написали, что Григорий в изложении веры сказал, что Отец и Сын, хотя в умопредставлении суть два, однако же в ипостаси едино (ώς άρα Γρηγορίου εϊποντος εν εκθέσει πίστεως, πατέρα και υιόν επινοία μέν είναι δυο, ύποστάσει δέ εν) [921]. Таким образом, в разговоре с Элианом св. Григорий употребил характерное савеллианское выражение, которое в прямой форме, можно думать, имело такой вид: πατήρ καί υιός επινοία μέν είσι δύο, ύποστάσει δέ εν. Что это выражение по своей терминологии имеет совершенно савеллианский вид, ясно показывает следующее сообщение Оригена: „есть такие, — говорит он, — которые… учат, что Отец и Сын по ипостаси едино, и различают единое подлежащее только умопредставлением и именами“ [922]. Мы уже указывали (стр. 263–264) возможное объяснение употребления св. Григорием соблазнительных выражений отсутствием точного разграничения терминов ούσία и ύπόστασις в III и даже в первой половине IV в., которое, при стремлении св. Григория убедить язычника, что в учении св. Троице нет троебожия, привело к тому, что он, рассуждая άγωνιστικώς, а не δογματικως, употребил неудачные выражения, — тем более, что по свидетельству св. Василия, св. Григорий в беседе с язычниками не считал нужным соблюдать точность в выражениях, стараясь к тому, чтобы достигнуть соглашения в главном. Если бы св. Василий не был проникнут таким благоговейным почитанием памяти „великого“Григория, то он, не прибегая к различным предположениям, мог бы написать о нем — mutatis mutandis — приблизительно то же, что написал о св. Дионисии Александрийском: „Обыкновенно я уподобляю его (св. Дионисия Александрийского), — пишет св. Василий к Максиму Философу, — садовнику который начинает выпрямлять кривизну молодого растения, а потом, не зная умеренности в разгибе, не останавливается на средине и перегибает стебель в противную сторону. Подобное нечто, нахожу я, было и с Дионисием. В сильной борьбе с нечестием Ливиянина (Савеллия), чрезмерным своим ревнованием, сам того не примечая, вовлечен он в противоположное зло. Достаточно было бы ему доказать только, что Отец и Сын одно и то же в подлежащем, и удовольствоваться такою победою над хульником. Но он, чтобы во всей очевидности и с избытком одержать верх, утверждает не только инаковость ипостаси, но и разность сущности, постепенность могущества, различие славы. A от сего произошло, что одно зло он обменил на другое, и сам уклоняется от правого учения. Таким образом, он даже разногласит с собою в своих сочинениях: то отвергает единосущие, потому что противник худо воспользовался сим понятием, когда отрицал ипостаси, то принимает оное, когда защищается против своего соименника“ [923]. В таком же положении оказался и св. Григорий, когда боролся с многобожием язычника: он как будто совершенно уничтожает реальное различие ипостасей Отца и Сына, доказывая, что Отец и Сын только в умопредставлении два, а по ипостаси — едино. Параллель с Дионисием Александрийским усиливается еще и тем, что и св. Григорий допустил „разногласие с собою“даже в том же сочинении, прилагая к Сыну термины κτίσμα и ποίημα.
