Игнатий Брянчанинов - Полное собрание творений. Том 4
Или: верующий в Бога переносит великодушно все, самые тягчайшие скорби, — неверующий впадает в уныние и расслабление от ничтожнейшей неприятности.
11) Изъяснительный, когда прибавочная мысль содержит в себе некоторое изъяснение главной. Члены в этом периоде отделяются друг от друга запятою.
Пример. Вера в Бога и преданность Его святой воле так укрепляет слабое сердце человека, что оно соделывается способным к великодушному перенесению величайших бедствий.
12) Соединительный, когда придаточная мысль подобна главной, и придается к ней для усиления ее. Члены отделяются запятою.
Пример. Верующий в Бога и возложивший все упование на Него не только переносит с твердостию духа превратности земной жизни, но и встречает с радостию всякое {стр. 502} искушение, всякую скорбь, попускаемые Промыслом Божиим в назидание человека.
13) Постепенный, когда придаточная мысль содержит предшествующее обстоятельство тому, которое выражено в главной. В этом периоде члены отделяются точкою с запятою (;).
Пример. Сперва скорби переносятся очень трудно сердцем, не обученным смирению и терпению; потом самые скорби научают способу переносить их, поражая смертоносными ударами гордость, живущую в сердце и препятствующую великодушному терпению скорбей.
Сложные периоды, состоящие из двух членов, называются двучленными.
Обыкновенно для более ясного разделения членов в периоде употребляются приличные союзы [1498]. В иных периодах, как-то: в соединительном, разделительном, изъяснительном — союзы необходимы; но, по свойству русского языка, лучше избегать их по возможности, довольствуясь знаком препинания. В вышеприведенных примерах указана возможность избегать союзов: для этого те союзы, без которых можно обойтись, поставлены в скобках.
Иногда встречается нужда две мысли сложного периода пополнить третиею, дав ей свой полный смысл, дав ей форму члена: тогда период называется трехчленным, и третий член приставляется к одному из двух первых, судя по надобности, отделяясь от него точкою с запятою (;).
Пример. Истинный христианин переносит скорби благодушно; потому что он находит утешение в вере; без веры мы падаем под ударами скорбей.
Иногда встречается нужда в изложении нескольких прибавочных мыслей одного свойства: тогда дается каждой мысли форма члена, и эти члены отделяются один от другого точкою с запятою, а от главной мысли двоеточием.
Пример. Дерево, пустившее глубоко в землю корни, удобно переносит бури; черные облака не имеют никакого влияния на недосягаемое для них солнце; на воду, покоющуюся в морских пропастях, не действуют самые сильные ветры: так и сердце, исполненное веры, не страшится скорбей земных.
{стр. 503}
Таким образом, сложные периоды могут быть двучленными, трехчленными, четырехчленными, пятичленными. Повторим здесь вышесказанное: русский язык не любит длинных периодов. Когда постепенный период имеет много членов, к чему он способен, и последний член, содержащий главную мысль, имеет характер следствия, истекающего из обстоятельств, изложенных в предшествовавших членах: то последний член может отделяться от прочих двоеточием.
Пример. Сперва скорби переносятся очень трудно сердцем, не обученным терпению и смирению; потом, мало-помалу, самые скорби научают таинственному способу переносить их, поражая смертоносными ударами гордость, живущую в сердце, препятствующую великодушному терпению скорбей: наконец изливается из скорбей непостижимое утешение в душу истинного служителя Христова, и самые скорби служат для него источником духовной радости.
Христианский пастырь и христианин художник [1499]
Художник. Прихожу я к тебе за искренним советом. Душа моя с детства объята любовию к изящному. Я чувствовал, как она воспевала какую-то дивную песнь кому-то великому, чему-то высокому, воспевала неопределительно для меня самого. Я предался изучению художеств, посвятил им всю жизнь мою. Как видишь, я уже достиг зрелых лет, но не достиг своей цели. Это высокое, пред которым благоговело мое сердце, кого оно воспевало, еще вдали от меня. Сердце мое продолжает {стр. 504} видеть его как бы за прозрачным облаком или прозрачною завесою, продолжает таинственно, таинственно для самого меня, воспевать его: я начинаю понимать, что тогда только удовлетворится мое сердце, когда его предметом соделается Бог.
Пастырь. С того, чем ты кончил твою речь, начну мою. Точно, один Бог — предмет, могущий удовлетворить духовному стремлению человека. Так мы созданы, и для этого созданы. Человеку дано смотреть на Творца своего и видеть Его сквозь всю природу, как бы сквозь стекло, человеку дано смотреть на Него и видеть Его в самом себе, как бы в зеркале. Когда человек смотрит на Бога сквозь природу, то познает Его неизмеримую силу и мудрость. Чем больше человек приучается к такому зрению, тем больше Бог представляется ему величественным, а природа утрачивает пред ним свое великолепие, как проводник — и только — чудного зрения. От зрения Бога в нас самих мы достигаем еще больших результатов. Когда человек увидит в себе Бога, тогда зритель и зримое сливаются воедино. При таком зрении человек, прежде казавшийся самому себе самостоятельным существом, познает, что он создание, что он существо вполне страдательное, что он сосуд, храм для другого Истинно-Существа. Таково наше назначение: его открывает нам христианская вера, а потом и самый опыт единогласным свидетельством ума, сердца, души, тела. Но прежде этого опыта другой опыт свидетельствует о том же: ни созерцание природы, ни созерцание самих себя не может удовлетворить требованию нашего духа, с чем должно быть сопряжено величайшее, постоянное блаженство. Где нет совершенного блаженства, там в сердце еще действует желание; когда ж действует желание, тогда нет удовлетворения. Для полного удовлетворения, следовательно и блаженства, необходимо уму быть без мысли, то есть превыше всякой мысли, и сердцу без желания, то есть превыше всякого желания. Не могут привести человека в это состояние и усвоить ему это состояние ни созерцание природы самой по себе, ни человека самого по себе. Тем более это невозможно, что в обоих предметах очень перемешано добро со злом, а блаженство не терпит ни малейшей примеси зла: оно — наслаждение цельным добром.
Художник. Почему же мы не видим этой теории в применении к практике?
{стр. 505}
Пастырь. Такое применение всегда трудно найти между человеками, особливо в настоящее время. Но оно и существовало во все времена христианства, и существует ныне, — не примечается толпою, которая, стремясь почти единственно к материальному развитию, не может сочувствовать истинно изящному, увидеть, понять его и оценить. Люди, одаренные по природе талантом, не понимают, для чего им дан дар, и некому объяснить им это. Зло в природе, особливо в человеке, так замаскировано, что болезненное наслаждение им очаровывает юного художника, и он предается лжи, прикрытой личиною истинного, со всею горячностию сердца. Когда уже истощатся силы и души и тела, тогда приходит разочарование, по большей части ощущаемое бессознательно и неопределительно. Большая часть талантов стремились изобразить в роскоши страсти человеческие. Изображено певцами, изображено живописцами, изображено музыкою зло во всевозможном разнообразии. Талант человеческий, во всей своей силе и несчастной красоте, развился в изображении зла; в изображении добра он вообще слаб, бледен, натянут.
Художник. Не могу не согласиться с этим! Искусства возвысились до высшей степени в изображении страстей и зла, но, повторяю твои слова, они вообще бледны и натянуты, когда они пытаются изобразить что-нибудь доброе, тем более Божественное. Мадонна Рафаэлева, это высочайшее произведение живописи, украшена очаровательным характером стыдливости. Когда является в девице стыдливость? Тогда, как она начнет ощущать в себе назначение женщины. Стыдливость — завеса греха, а не сияние святыни. Таков характер «Херувимских» Бортнянского, таковы — характер «Есфири» и «Гофолии» Расина, характер «Подражания» Фомы Кемпийского [1500], из них дышит утонченное сладострастие. А толпа пред ними и плачет и молится!.. Но я хочу знать, какое средство может доставить художнику изображать добродетель и святость в их собственном неподдельном характере?
Пастырь. Прекрасно уподоблено Евангелием человеческое сердце сокровищнице, из которой можно вынимать только то, {стр. 506} что в ней находится. Истинный талант, познав, что Существенно-Изящное — один Бог, должен извергнуть из сердца все страсти, устранить из ума всякое лжеучение, стяжать для ума евангельский образ мыслей, а для сердца евангельские ощущения. Первое дается изучением евангельских заповедей, а второе — исполнением их на самом деле. Плоды дел, то есть ощущения, последующие за делами, складываются в сердечную сокровищницу человека и составляют его вечное достояние! Когда усвоится таланту евангельский характер, — а это сначала сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, — тогда художник озаряется вдохновением свыше, тогда только он может говорить свято, петь свято, живописать свято. О самом теле нашем мы можем тогда только иметь правильное понятие, когда оно очистится от греха и будет проникнуто благодатию. Изменения тела не ограничиваются и не оканчиваются одною земною жизнию. Здесь мы видим, что оно с зачатия своего до разлучения смертию непрестанно изменяется; многие изменения его остаются для многих неизвестными, оно должно еще окончательно измениться воскресением и, посредством его, вступить в неизменяющийся мир или вечного духовного блаженства, если только сделалось к нему способным, или вечной смерти, если оно во время земной жизни подчинилось греху. Чтоб мыслить, чувствовать и выражаться духовно, надо доставить духовность и уму, и сердцу, и самому телу. Недостаточно воображать добро или иметь о добре правильное понятие: должно вселить его в себя, проникнуться им. Тем более это необходимо, что ясное понятие о добре есть вполне практическое; теория показывает только средства, как стяжать понятие о добре. Ясное понятие о добре есть уже самое добро, потому что добро в сущности есть мысль, есть дух, есть Бог. Вкусите и видите [1501] говорит Писание. Итак, духовное понятие — от духовного ощущения.
